После позднего обеда начали собираться обратно. Орлов так и не вспомнил, что хотел спросить у нас что-то, а может и не хотел вовсе. Потёмкин был задумчив, но сквозь его задумчивость временами прорывались отблески бушующих эмоций. Он походил на лавовый поток, в котором через тёмную остывшую породу просверкивают местами ярко-алые, а местами ослепительно белые прожилки. Да и вообще, весь он был как застывший на мгновение вулкан, готовый в любой момент взорваться огненным гейзером.
Мы уже вскочили на коней, как нам навстречу показались бравые вояки, охраняющие периметр по заставам. С собой они тащили связанного по рукам худощавого гладко выбритого мужика лет тридцати пяти. Несмотря на изрядно потрёпанный вид, ясно было, что человек этот не из простых.
Что у вас там? Орлов перегнулся в седле.
Шпиёна словили, вашсиясьтво, браво отчеканил один из конвоиров. Что делать-то с им?
Далеко ль ушёл? поинтересовался Гришка.
Та не на подступах попался.
Что говорит?
А ничё. Ни бельмеса не понимает. Одно слово, немчура басурманская.
Ну, так повесить его, запросто решил он.
Орлов огляделся. Неподалёку, как по заказу, имелась толстая сосна, смотревшаяся великаншей на фоне многочисленных мелких товарок. На высоте примерно трёх метров её ствол раздваивался, оттопыривая толстый сук почти параллельно земле. В неё Григорий и ткнул пальцем: «Вот, как раз подойдёт».
Я же представил, что на моих глазах сейчас произойдёт такое непотребство, содрогнулся. Нет, конечно, какой век, такие и порядки, но любоваться дёргающимся в судорогах телом был не готов.
Подожди, Гриш, остановил я готовую начаться экзекуцию. Не спеши. Давай его с собой возьмём. Пусть расскажет, кто послал, да зачем. Не сам же он по себе здесь появился.
Орлов молчал. Я надеялся, что такое вполне логичное решение перевесит желание наказать незадачливого джеймсбонда. Наконец он отрицательно покачал головой. Вот гадство! Куда бы смыться по быстрому? Но оказалось, я неверно истолковал его жест, так как он резюмировал:
Не, сами не потащим. Нехай его другие в петропавловку доставляют. И то делорасспросить надобно. Слыхали? обратился он к конвоирам. Отрядить с охраной в каземат. Да смотрите внимательнейне упустите!
Я перевёл дух. Страшное зрелище отменилось. Через несколько минут мы уже скакали по направлению к столице.
На позднем ужине, совмещённом, как обычно, с обсуждением дневных дел в этот раз присутствовал Потёмкин, который всё больше скромно помалкивал. Екатерина же просто засыпала меня вопросами о дневной поездке. Как оказалось, она сама на объекте ещё ни разу не была, а рассказы Орлова, хоть и интересны, но хочется послушать мнение и другого очевидца. Я рассказывал, временами косясь на Грица. Тот просто пожирал глазами объект своего вожделения. Странно, или я раньше не обращал внимания на это, или же окрылённый неожиданной перспективой, он наплевал на рамки. И плохоОрлов хмурился, перехватывая откровенные взгляды. Как бы чего не вышло.
Под самый конец, Гриц обратился к императрице с просьбой, неожиданной, в первую очередь для меня самого, так как касалась именно моей персоны.
Матушка, ты бы отпустила сегодня Степана со мной к Ломоносову. Михайла Василич задумал небо звёздное понаблюдать, очень просил о его присутствии.
Да пущай идёт, неожиданно легко согласилась Екатерина. Что я ему нянька, что ли?
Нормально! А меня что, никто спросить не хочет? вклинился в разговор я, обращаясь, правда, к Потёмкину, чтобы не обидеть императрицу такой фамильярностью. Что-то мне подсказывало, что тот не просто так зовёт меня к Ломоносову, а ищет себе жилетку, чтобы поплакаться о своей несчастной любви.
А что, не пойдёшь? поинтересовалась Екатерина.
М-м пойду, конечно, по сути, причин для отказа не было, но я, напоследок, чуть поупрямился. А что, Ломоносов мне не передал о приглашении?
Дык, оказии не было, ответил Гриц. Вот наладим связь проволочную, тогда будет лично приглашать.
На самом деле, усадьба учёного была выбрана для обустройства первого узла связи с царской резиденцией. С одной стороныдалеко, по нынешним меркам, а с другойвроде как и не очень. Но, как обычно на Руси бывает, запрягали долго. Оставалось надеяться, что поедем быстро.
Скорее уж беспроводную наладим, по инерции проворчал я, хоть и согласился уже на вылазку. Туго что-то с проволокой дела обстоят.
Так ты идёшь, или нет? Потёмкин, пользуясь тем, что Орлов с Екатериной смотрели на меня, вытаращил глаза, явно пытаясь воздействовать на моё решение. Ладно, надо соглашаться, пока он прямо тут глупостей не натворил, романтик недоделанный.
Иду, иду! успокоил я его. Куда ж я денусь.
Летние белые ночи уже закончились, но полной темноты ещё было ой, как мало. Мы решили пройтись пешком перед сидением в душном доме. Против ожиданий, Потёмкин топал молча почти всю дорогу. Как мне не хотелось, но разговор пришлось начинать первому.
Ты это, Гринь, осторожно начал я, не очень-то светись ясным солнышком в присутствии Екатерины. По крайней мере, при посторонних. А особеннопри Орлове. Он сейчас и так на тебя букой смотрел. Гляди, как бы мордастину тебе не подправили.
Тут я задумался: а в какой такой войне Потёмкин из моей истории глаз потерял? Уж не из-за разборок ли с текущим фаворитом? Я посмотрел на Грица. Тот шагал, как будто не слыша моего вопроса.
Э-эй! Гриш! Ты понял, о чём я тебе сейчас говорил?
Угу, коротко ответил он. Вот бука! Ну, сам будет виноват, если что. Моё дело было предупредить, а дальше пусть сам смотрит. Двумя глазами пока.
Между тем, мы дошагали до усадьбы Ломоносова. Нас уже знали там, как облупленных, поэтому впустили без разговоров, и даже сопроводить не предложили. Гришка свернул куда-то вбок, вывел меня на какую-то боковую лестницу. Поднялись на второй этаж. Небольшой коридорчик. Две двери, одну из которых Потёмкин по-хозяйски распахнул, пропуская меня вперёд. Я вошёл, огляделся. Судя по всему, он привёл меня в ту комнатёнку, что была выделена лично ему в доме учёного.
Подожди здесь, я скоро, бросил он, и, не дожидаясь ответа, закрыл дверь.
Гриш, постой! Чего мне ждать-то? ни ответа, ни привета. По лестнице прогрохотали его шаги. Ну и шут с тобой, чудила!
Не, он точно башкой тронулся. Ну за каким лядом, прикажете, мне здесь торчать? Если надо подождать, то я бы лучше в библиотеке посидел. Не то, чтобы очень уж к знаниям рвался. Просто читая современные книги, я потихоньку осваивал правила местного правописания. А то как-то неудобно получаетсяведь для всех окружающих я пишу с грубейшими ошибками. Хотя, честно говоря, хроноаборигены и сами на правила письма частенько плевали с высокой колокольни. Правда что ли пойти в библиотеку? И, пускай потом мой чеканутый на Екатерине приятель меня поищет? Нет, не пойдёт. Надо бы освежить в памяти то, что помнил из астрономии. А помнил, кстати, немного.
Раньше, говорят, в школе был такой предмет, а сейчас отменили. Спасибо нашей физичкеона каким-то образом пробила факультатив по астрономии. Правда, у меня он бы начался только в следующем году. Но я, когда было время, приходил на него со старшей параллелью. А она не гнала, и на том спасибо.
Я подошёл к окну и распахнул его настежь. Вот, кстати, ещё один признак дома учёного человека. Или просто обеспеченного. Не в каждом доме, а уж тем более не каждое окно было снабжено нехитрым устройством открывания. Хотя, ничего сложного в конструкции простейшей петли не было. Может, стоит дорого?
Из оконного проёма пахнуло приятной свежестью. Дневная жара спала. В Питере не как в Москве или в Калуге. Вроде двадцать два-двадцать четыре градуса, а духота, как на черноморском побережье. А ничего не поделаешьбольшая вода близко, влажность зашкаливает.
На улице наступили синие сочные сумерки. Пронзительное треньканье сверчков возвещало о ещё не очень близком, но неизбежном наступлении осени. На небе только-только начали несмело проявляться первые звёздочки. Созвездий ещё не видноне определишькакие именно. И чего Василичу приспичило именно сегодня наблюдениями заняться? Подождал бы конца августа или начала сентябрясамое оно время для астрономов. Млечный путь как на ладони, метеоры частыми огненными вспышками прочерчивают бездонную черноту небосвода. Красота! Я залюбовался сгущающимися сумерками. Где-то далеко, на пределе слышимости, бранились женщины. С другой стороны, так же тихонько, доносилось протяжное пение. Мелодия грустная, а слов не разобрать. С неба пронзительно крикнула сильно припозднившаяся чайка.