Не скажи мне один из братьев, что мы уже находимся в городе, так бы и не знал я про это. Узкая дорога, проходившая то через поле, то через жиденький лес, как то невзначай приютила на своих обочинах невзрачные, деревянные дома, с соломенными крышами, точно такие же, как мы и до этого видели, в двух деревеньках, оставшихся позади. Поэтому на них я совсем не глядел, а зачем, видел уже такие и ничего интересного в них не обнаружил. Но, когда меня известили, что это место не очередной мелкий населённый пункт, а самый, что ни на есть настоящий город, завертел головой, пытаясь найти чего нибудь примечательное. Однако сколько не старался, так ничего, эдакого, на глаза и не попалось. Мне уже стало казаться, что не оправдаются мои надежды, увидеть здесь хотя бы такие дома, какой был у старосты, но узкая улица вдруг взяла и словно расправила крылья. После очередного поворота она стала на много шире и на ней появились дома, из, ранее виденного мной, красного кирпича. Сперва они были высотой в одно окно, а чуть дальше и в целых два. Тут уж я не зевал, смотрел во все глаза, внимательно изучая каждую из построек. Особенно долго заглядывался на те, где крыша была выше, растущих рядом с ними деревьев, как казалось с телеги, подпирающих небо.
Вот теперь я знаю, что такое город и какие бывают в нём дома, думалось мне, глядя на проплывающие мимо, каменные громадины. Но каково же было моё удивление, когда вскоре появились строения ещё выше, высотой аж в три окна, а потом и в четыре, а в одном месте, где дорога была выложена камнем, даже и в пять. Да ещё, к этому в придачу, вдоль этих домов стали прохаживаться люди, по узким, каменным тропинкам, и не по одному или по два, как раньше, а в таком большом количестве, что у меня даже сосчитать их не получалось. Я только успевал поворачивать свою, внезапно разболевшуюся голову, заинтересованно зыркая то на приглянувшееся здание, с каким нибудь вывертом, под самой крышей, то на очередную, одетую в очень странную одежду, девушку, или мужчину с невиданной ранее шапкой, на голове. Ну а когда телега, неожиданно для меня, въехала на шумный рынок, оставив позади высокие ворота, с красочной надписью на самом их верху, тут уж меня и вовсе повело. Увиденное на нём чуть было не довело мои глаза до косоглазия, а гул, висевший над огромной площадью, точно бы лишил слуха, не закрой я ладоням, на время, уши.
Всё, что меня поразило и, в очередной раз, довело до умопомрачения, моих спутников не интересовало совсем. Хотя головами мужики вертели не меньше моего, но делали они это не из простого любопытства, как я, а по необходимости. Эти люди искали место, куда бы можно было пристроиться с телегой, на которой стоял скоропортящийся, как они не раз сами говорили, товар. Его им надо продать сегодня, до завтра он не доживёт, вот и торопятся братья начать торговлю, от этого и нервничают, может быть даже больше, чем я.
Когда же место нашлось и телега была на него поставлена, старший, тут же, запрыгнув к бочкам, стал громко орать, точно так же, как и остальные торговцы. А тот, благодаря имени которого у меня появилось отчество, распряг лошадь и сразу же после этого, не став помогать брату, обратил внимание на меня. Он молча подошёл ко мне, без лишних слов, взял меня под руку и опять же, не говоря ни слова, отвёл в сторонку, подальше от того места, где уже стали появляться покупатели. Первые слова мужчина произнёс лишь после того, как внимательно посмотрел мне прямо в глаза, огладил большой, натруженной ладонью бороду и расправил свои чёрные, словно уголь, усы.
Вот что Максимка, поговорить с тобой хочусказал он мне, после долгих приготовлений.
О чём? спросил я, понимая, что оказался временно без дела и от этого немного нервничая.
Так узнать хочу, не серчаешь ли нас за что? Хотя вроде и не за чтоспросил меня и тут же сам себе ответил, чего то стесняющийся человек. Мы же всё таки не дали тебе сгинуть. Да и потом, кормили, поили, и одежонку с обувкой, какую никакую дали. Скажешь не так?
Такподтвердил я слова младшего из братьев, не сообразив, к чему это он клонит.
Вот и я о том же. И теперь, видишь, довезли тебя до места. По всему выходит, что ты отсюда родом, ну или добирался сюда, по делу какому то. А значит здесь у тебя или родня, или знакомые должны быть. Но помощники из нас, чтобы вместе с тобой искать, где они обитают, плохие. Мы чего смогли сделать для тебя, сделали. Теперь давай сам решай, куда дальше топатьне обычно долго говорил мой знакомый. От нас тебе вот, гостинец, на дорожку. Тут каравай и две селёдки, мало конечно, но на сегодня хватит. И чего же тогда, всё кажись? Ступай, стало быть, милый друг, с богом. Может узнаешь, чего сам, а может тебя кто приметит. В общем прощевай и не поминай лихом.
Я сначала не понял, о чём говорит мой спаситель, а когда сообразил в чём дело, ни то что не смог ему чего нибудь ответить, а даже пошевелиться боялся, так мне стало не по себе, от услышанного. Тем временем Сергей сунул мне в руки тряпичный свёрток, крутанулся на месте и быстро зашагал к брату, но сделав пяток шагов, не больше, вдруг резко повернулся и пошёл обратно, в мою сторону. Приблизившись, он приветливо улыбнулся, вызвав улыбку и на моём лице, потом, став таким же серьёзным, как и до этого, снял с себя старую фуражку, нахлобучил её мне на макушку и сказал:
Вот тебе, на память. От меня.
Затем этот, почти родной, человек, развернулся и снова торопливо пошагал в сторону своей телеги, теперь уже, скорее всего, навсегда. От его поступка мне стало так страшно, как не было никогда до этого. Жуть, от происходящего, моментально парализовала всё моё тело, ноги подкосились и затряслись, в голове снова появилась, уже почти забытая, тупая боль, а из глаз готовы были брызнули слёзы, о существовании которых, у себя, я и не догадывался.
Сколько так простоял, в обнимку с селёдкой и хлебом, на краю чужого, шумного рынка, не знаю, время будто бы остановилось, а всё происходящее вокруг замерло и замолкло. Из оцепенения меня вывел вопрос проходящего мимо человека, с испуганным лицом и бегающими глазами.
Слышь, другспросил он, почему то приплясывая на месте, где тут у них уборная? Сказали, что где то в этой стороне, а тут нет ничего.
Не знаютихо ответил я ему, не совсем понимая о чём он спрашивает. А потом развернулся и пошёл в ту сторону, где на высоких воротах виднелась надпись, «Рынок Южный».
Такого чувства одиночества испытывать мне ещё не доводилось, во всяком случае после того, как меня нашли, я в себе его, так остро, не ощущал. Но даже ни это на меня сейчас давило больше всего, обида, вот что заполняло мои мысли и сердце. Я никак не мог понять, почему они меня прогнали, я же ничего плохого им не сделал? Наоборот, старался быть нужным и работящим, со всеми добрым, и приветливым. Нет, ем я конечно много и поделать с этим ничего не могу, но разве за это выгоняют человека из дома?
Пройдя под воротами повернул в ту сторону, откуда мы приехали, идти в другом направлении мне было просто напросто страшно. Доковыляв до угла забора, за которым бойко кричали продавцы и не менее шумно торговались покупатели, повернул направо, в узкий проулок и пошёл вдоль глухой ограды, ещё крепче прижав к груди содержимое старой тряпки. Топал так до тех пор, пока не упёрся в огромные, деревянные и очень вонючие бочки, стоявшие возле небольшой калитки. Рядом с ними копошились люди, в грязной и местами порванной одежде, они о чём то спорили и громко ругались между собой. Наверное, кто то из них мусор выкинул не туда, куда надо было, вот и кричат друг на друга, подумал я, стараясь держаться от них, как можно дальше. А чего ругаться, взялись бы все вместе, да и убрали, как это делают у нас, на хуторе.
Обойдя эту странную компанию, прошёл ещё не много и наткнулся на стену высокого сарая, оказавшуюся тупиком. Возвращаться обратно не хотелось, сел, прямо тут же, на землю, облокотившись спиной о шершавые доски, развернул тряпку, где так и продолжали лежать хлеб и рыба, посмотрел на них и стал медленно, что мне совсем не свойственно, есть.
Не думал ни о чём, когда ко мне подошёл маленький, худенький, одетый в какие то лохмотья, очень похожий на ребёнка, если бы не его жиденькая бородка, человек и спросил:
Дашь кусочек?
Я сначала даже и не понял, что он обращается ко мне, а когда до меня это дошло, то просивший уже развернулся и ушёл обратно, в сторону бочек, подставив мне на обозрение свою костлявую спину. Не знаю почему, но я встал, догнал его, легонько стукнул по узкому плечу, а когда он, вздрогнув, обернулся, отдал ему одну рыбину и половину оставшегося хлеба. Старик-ребёнок взял их, посмотрел на меня глазами, полными слёз, потом прижал всё к себе и семеня худыми, босыми ножками, по пыльной тропинке, побежал от меня так быстро, как только мог.