В полнейшей досаде завалился спать. Белые ночи, так что темно не будет по любому. У моей кровати стоит ламповый приемник Рекорд. Включил его и побродил на средних и длинных волнах. Что-то в Сальвадоре, призывы прекратить ядерные испытания. Ирак отбомбился по Ирану. В прокат вышел второй фильм про Индиану Джонса. Какой то ушедший с волны говорун, на испанском, сказал, что по сообщениям источников, советский Генсек перенес еще один инсульт, и сейчас Черненко ищут замену.
Подумал, что вот этого мне и не хватало. Без интернета и не поймешь, что там с остальным миром. Но сейчас я убедилсяпланета на месте.
Глава 11
В военкомат я пришел в девять утра. Как положенов форме, трезв и собран. Неожиданностей не предвидится, но лучше быть готовым. И все шло к тому, что меня припашут, но выручил зам. военкома.
Девица в приемной послала меня в соседний кабинет. Там сидит мающийся с бодуна прапор. Увидев меня, он воспрял, а я заподозрил, что вот сейчас и припашут.
Прапор, полистав мой военник, сходу начал орать. Что я уже две недели как уволен, а на учет не встал, где проездные документы и еще какую то хрень. Я уже собрался матерно его послать, а если не успокоится, то и надавать по тыкве. Но открылась дверь и вошел подполковник. По уже летней погодев рубашке. На погонах с голубыми просветамипарашюты. ВДВ.
Что за шум? спросил он.
Да вот, трищь подполковник, рядовой. Не торопится на учет встать. Почти три недели как уволен. А нам некого со студентами к морякам послать.
В морской части, недалеко от города, студенты какого-то вуза проходят то ли практику, то ли сборы. Скорее все же практику. Для сборов рановато. Их туда, с электрички, доставляет наш военкомат. По крайне мере, выделяет сопровождающего. Прапор явно решил отправить меня сопровождающим, а сампохмелиться. Я собрался послать обоих военных. Только подпол удивил. Осмотрел меня, задержал взгляд на значке-парашюте. Полистал мой военный билет. Чего листать? Все соответствует, мне чужого не надо. А он, пролистав военник полностью, и вовсе завис над задней внутренней стороной обложки.
Когда стратегическая ракета, оглушительно пернув, отрывается от старта и улетает хрен знает куда, даже в полночь, еще минуты три привиденчески светло. А потом даже штатное освещение стартовой площадки не помогает глазам справиться с темнотой.
Но через пять минут после пуска, к стартовому столу изо всех укрытий и капониров сползается весь стартовый расчет. Каждый мажет о закопченное железо стола палец, и ставит отпечаток на задней обложке военного билета. У меня там четыре отпечатка. Даташестнадцатое октября восемьдесят второго. И подпись, генералмайор Сырица. Нет, четыре пуска мы сделали за неделю. И вот последний мне подписал начальник полигона
А подполковник отлистал назад, и завис над моим двойным ВУС. Хмыкнул, и совсем по-свойски протянул мне руку.
С возвращением. Меня Петр Иванович зовут.
Это он не только понял, что у меня на внутренней обложке, но и все остальное. Не простой десантник, однако. Подпол тем временем повернулся к прапору и сказал:
Отстань от парня, Сергеич. Он отслужил. Выдай документы.
Подмигнул мне и ушел.
Спустя минут сорок я вышел из военкомата, намериваясь сразу посетить паспортный стол. И, в кратчайшие сроки, обрести уже паспортину. Но возле выхода наткнулся на сидящего на перилах парня в спортивном костюме. Широкоплечий брюнет- красавец, рассеянно курил, поглядывая на двери военкомата.
Это мой друг Сурков. Появившись в третьем классе, он оказался со мной за одной партой. И так и представилсяСурков. Только позже, я узнал, что его зовут Сергей. Но все, и я в том числе, его так и называли до самой смерти- Сурков. Он умер в конце ноября две тысячи двадцать первого. Переболел COVID, в августе. И вроде бы полностью выздоровел. А в ноябре случился инсульт. Мы, его друзья, развили бешеную активность. В условиях всех этих ковидных ограничений, договорились об операции в Германии, и врач даже сказал, что шансы неплохи. И согласовали его вылет и прием. Но не успели. Его пепел я лично развеял над Венецией. Не, а чо? Ну и что, что я не Бродский? Да, стихов не пишу, но тоже человек хороший! Так что будь любезен, над Венецией, и с вертолета. В общем, конец двадцать первого у меня выдался тяжелый. Наверное, от этого я и упустил исподволь совершаемый наезд на мой заводик. Да и плевать. Хотя бы потому, что напротив меня стоял живой и невредимый Сурков, и внимательно меня разглядывал.
Где орден «Мать-Героиня»? отвлек он меня от всей этой глубокомысленности.
Я же говорю, дембеля чего только не вешают на парадку, возвращаясь домой.
Нет уж, Сурков. Пусть из нас двоих он будет только у тебя!
Слава богу! Тебе там мозги не отшиблимы пожали руки.
Это как посмотреть. я снял фуражку и сунул подмышку.
Ну дамы не торопясь пошли по улицевесь город знает, что ты приехал две недели назад, и где то прячешься.
Нежаркое питерское солнце светило изо всех сил, делая воздух пропитанным запахом хвои и недалекого залива. По рабочему времени, народу вокруг почти не было. Мы шли по залитой солнцем улице, и трепались о ерунде.
В паспортном столе меня заверили, что к пятнице все будет. Выйдя, мы дружно закурили, и пошли в сторону моего дома. Я рассказал ему про свое увольнение, и что уже сгонял на Кубань. И что в Обнинск возвращаться не буду.
И что тогда? спросил меня Сурков. Я затянулся.
Ты знаешь, я решил валить из Союза. Не нравятся мне соотечественники.
Так солить же нужно! И специи хмели-сунели там, перчику И как же мы свалим?
Ты не примазывайся к моей хрустальной мечте!
А как я тебя брошу? Ты же пропадешь в море, и не доплывешь до Финки!
Сурков служил в морской пехоте, на севере. Но, вроде бы, большую часть службы болтался в Африке, с нашими кораблями. Вернулся из армии в начале этого мая. Нас и призвали одновременно, с разницей в три дня.
Из нас двоих, Сурков, у одного орден «МатьГероиня», а второй умный. Умный человек знает, что финны выдают обратно в Союз любого, кто попадает к ним от нас нелегально. Так что заплыв отменяется.
Обложили, суки!
Как то незаметно мы оказались возле торгового центра, что неподалеку от моего дома. В торце продуктового магазина находиться длинное и узкое помещение. Еще перед Олимпиадой там устроили рюмочную. Вдоль стены длинная стойка, а вдоль витрины высокий стоячий стол, во всю длину. Сурковчеловек талантливый и творческий. Именно он внес в городскую топонимику новые краски. Эта рюмочная, с его легкой руки, называется теперь в народе- «Щель». Модная в городе и востребованная в публике шашлычная- «Шлачная». А место гламурного, для восьмидесятых, времяпровождения томных девиц, под названием «СтереоБар», навсегда осталось «Стервятником». Вот в «Щель» мы и нырнули не сговариваясь.
Только я заявил, чтоконьяк. Ну его в задницу, этот портвейн.
Ты, Коль, здорово все понял. закурил СурковЯ вот, вернулся, и маялся. А ты четко все просек. И вправду, ловить здесь нечего. А как свалить? Я же вижу, ты что то задумал. Колись!
Давай, Серега, за встречу. За то, что отслужили.
И мы накатили.
Ты, кстати, следил что ли, за военкоматом?
Да нет. Нинка. Секретарь военкома. Всего одна шоколадка, и я знаю, что ты объявился.
И здесь ты успел! Я было собрался переодеться, встретить её с работы, погулять вдоль ресторана.
Ты легально решил выехать?
Ну да, только пока не придумал как.
Я смотрю, ты вроде форму не растерял, руки вон Я запросто проведу нас за кордон с Колы. Я там все излазил.
Это как?
Уйдем лесами в Норвегию. Там не далеко.
Обалдеть! Ты, Сурков, на службе даже лес видел?
Ты кого щас мудаком назвал?
Мы чокнулись, и еще выпили. Сурков ушел к стойке и вернулся с двумя бутерами, с финским сервилатом. Кроме нас двоих, и буфетчицы, в рюмочной никого.
И, как ты видишь наш эпический переход?
Очень просто, приезжаем в Спутник, как бы к моим пацанам, с которыми я служил. А потом уезжаем. Только не на восток, а бегом- в Норвегию. Там прибегаем в аэропорт и говорим, что туристы, заблудились. Но раз так вышло, выбираем свободу.
А дальше?
Что, дальше?
Оказаться за кордоном может любой дурак. Но на что жить? Где? И что у тебя с норвежским языком? Это не говоря о том, что там, на Коле, у местных всех, ЗП в паспорте.