Омар ХайдаровНежить Пржевальского
Пролог. Город Верный
Ждали нашествия кокандской конницы.
Но ранним утром в городе появился Пржевальский, и кокандцев на время забыли.
В городской управе заполошились: что выкинет великий путешественник на этот раз? Запрудит головной арык? Спалит сенной базар?
Главный архитектор города, обрусевший француз Павел Гурдэ, настраивался к отпору. За Пржевальским водилоськак выпьет, сейчас же к нему с идеями:
Павел Васильевич, голубчик, что это у вас за улица Арычная? Совсем не звучит. Давайте сделаем ее Пржевальской!
Городской же архивариус, глубокий старик, заставший на своем веку нашествие Наполеона на Русь, открыл журнал и напротив аккуратно выведенной датыдесятое мая тысяча восемьсот восемьдесят седьмого годаоставил потомкам запись: «Нашествие Пржевальского на город Верный».
***
Но где же Пржевальский?
Да вот он, черноусый красавец в мундире генерального штаба, сбивает с себя белую дорожную пыль на крыльце губернаторского дома. Косматая бурка заботливо обнимает великого путешественника за плечи, синие кавалерийские штаны заправлены в мягкие монгольские сапожки без каблуков. После похода в Тибет, Николай Михайлович взял моду на ездовых быков и в город, пугая прохожих, приехал верхом на лохматом тибетском яке. Пока дежурный пристраивал яка в конюшню к нервным казачьим лошадям, Пржевальский прочел короткую записку от генерал-губернатора Колпаковского: «Приезд Ваш доставил большую радость. Садитесь в пролетку. Жду на новой даче».
Сев в пролетку, которую действительно, тут же подали к крыльцу, великий путешественник спросил возницу:
Далеко ли до губернаторской дачи?
Рукой подать, ваш благородие, отвечал дружелюбный кучер, в Бутаковском ущелье, домчимся за полчаса.
Не ты ли меня катал в прошлый раз по городу?
Я, ваш благородие. Прикажете по пути в рюмочную?
Николай Михайлович вздохнул.
Нет, гони на дачу.
Пржевальский не шутит с дежурными казаками, не задирает прохожих, не пьян с утра. Взгляд его рассеян, руки прижимают к груди переметную суму, которую он бережно снял с яка. За этим стоит какая-то тайна.
***
В полдень на веранде губернаторской дачи пили душистый, заваренный с мятой чай и обжигались горячими баурсаками. Николай Михайлович рассказывал другу о хождении в страну Тибет и доставал из карманов гостинцы: тибетские свистульки из человеческих костей, фанты с предсказаниями от Ламы и, конечно, тибетский чай. От последнего гостинца Колпаковский, неравнодушный к хорошему чаю, пришел в восторг.
Вы его попробуйте заварить по-тибетски, посоветовал великий путешественник.
Это как? заинтересовался губернатор.
Пржевальский открыл путевой дневник, который всегда держал под рукой, поплевал на пальцы и начал листать исписанные страницы в поисках нужной.
Записывайте, сказал он, вычитывая из дневника рецепт. Значит так залить кипятком, подержать на огне, налить в пиалу, добавить по вкусу соль, прогорклое масло, жирное молоко и помет. Очень, знаете ли, бодрит! Записали?
Я запомнил, сказал Колпаковский. Правда, не уверен, что когда-нибудь попробую ваш рецепт
Зря! В жизни, Герасим Алексеевич, нужно пробовать все! Я вот вчера попробовал насвай, вкус спорный, но ощущения интересные, хотите послушать? Я все записал в дневник.
Как все путешественники, Пржевальский вел путевой дневник. Писал он много и с удовольствием, пользуясь в походе каждым привалом. Со временем дневник стал его настоящей страстью, а некогда сухие научные заметки превратились в увлекательный приключенческий роман.
Погодите-ка, сказал губернатор, но ведь про насвай уже написали.
Кто написал?
Верещагин. В «Туркестанских записках».
Верещагин, это который художник? уточнил Пржевальский.
Да, художник.
С бородой такой, как у оренбургского мужика?
Точно, с бородой, подтвердил губернатор.
Пржевальский нахмурился, нашел страницу с описанием насвая, вырвал ее из дневника и скомкал.
Прямо поветрие какое-то, сказал он мрачно. Мало того, что Семенов-Тян-Шанский в затылок мне дышит, Грум-Гржимайло наступает на пятки, так уже и художники сели за путевые заметки Верещагин Верещагин и фамилия у него, надо же, вполне подходящая
Куда подходящая?
Члену Русского географического общества, конечно. Нет, правда, хорошая фамилия.
Да, разве это главное? удивился губернатор.
А как же иначе? Разумеется, в нашем деле и храбрость важна, и упорство, и пытливость ума, но фамилияэто все-таки главное. Ведь на нас, великих путешественниках, лежит большая ответственность, в нашу честь называют улицы, сопки, озера, диких лошадей
Пржевальский разгорячился.
А теперь представьте, что дикую лошадь открыл бы не я, а какой-нибудь Грум-Гржимайло, прости господи. Дикая лошадь Грум-Гржимайлоэто даже выговорить невозможно! Нет, великий путешественник просто обязан иметь благозвучную фамилию. Вот, вы, Герасим Алексеевич, на такой фамилии, можно сказать, сидите.
Да что в ней особенного?
Будет вам скромничать, с такой фамилией не губернаторствовать нужно, а дальние страны покорять. Только послушайте, как хорошо звучит: ледник Колпаковского или тюльпан Колпаковского, например. Бог мой, я даже немного завидую. Кстати, у меня есть лишнее место в летней экспедиции, что скажите?
Я бы с радостью, Николай Михайлович, но не могу. На мне город, на мне семиреченский край.
Пржевальский развел руками, мол, все понимаю.
Не смею уговаривать, Герасим Алексеевич. Экспедиция может и подождать. Но есть у меня к вам одно безотлагательное дело
Вот как?
Да. Строго между нами.
Что ж, давайте к делу.
Тут Пржевальский напустил на себя таинственный вид и потянулся к переметной суме, с которой не расставался весь день. Распутав тесьму, великий путешественник вытащил из сумы какой-то предмет, завернутый в грязную, всю в бурых пятнах, тряпицу.
Что это?
Да вот, разверните-с.
Ну, нет, с сомнением посмотрев на подозрительную тряпку, сказал Колпаковский. Вы, уж как-нибудь сами.
Как скажите.
Пржевальский развернул тряпицу и поставил на обеденный стол шкатулку из темного отполированного дерева. Открыв ее ключом (даже не ключом, а каким-то крошечным, не больше нательного крестика, ключиком), он откинул массивную крышку и подвинул шкатулку к губернатору. Колпаковский с любопытством заглянул внутрь. На дне шкатулки на подушечке из черного бархата лежала высушенная человеческая рука.
Что за шутки?! рассердился губернатор. Сейчас же уберите это со стола.
Да погодите, сказал Пржевальский. Вы, что ничего не заметили? На ногти, на ногти посмотрите.
Колпаковский заставил себя приглядеться к страшному обрубку. Ногти на руке действительно были странные, непривычно длинные, с тусклым медным отливом. Губернатор постучал по ним столовой ложкой. Послышался звон металла.
Это что, медь?
Представьте, да, сказал Пржевальский.
Поразительно. И чья же эта рука?
Это, Герасим Алексеевич, рука жезтырнака!
Кого-кого?
Жез-тыр-на-ка, по слогам произнес Пржевальский. Персонаж такой из казахских сказок, вроде людоеда с медными ногтями.
Ну и ну он, что существует на самом деле?
Так же, как и дикая лошадь Пржевальского, улыбнулся великий путешественник. Если помните, в Петербурге ее тоже считали выдумкой. Что скажете, Герасим Алексеевич, «жезтырнаки Пржевальского» звучит?
Откуда у вас эта рука? вместо ответа спросил губернатор.
Пржевальский махнул рукой:
Лучше не спрашивайте.
Заперев шкатулку на ключик, Николай Михайлович стал заворачивать ее обратно в подозрительную тряпицу.
Я на пороге величайшего открытия, сказал он. Это будет триумф! Куда уж там Каульбарсу и Тян-Шанскому.
Вы, представите свою находку Географическому обществу?
Разумеется, но для этого мне нужен живой жезтырнак. От обрубка руки, знаете ли, не тот эффект.
Как же вы собираетесь его поймать?
Я? Пржевальский пожал плечами. Никак. Вы, мне поможете. Или точнее, ваша кульджинская канцелярия.