Впрочем, Венегеру ответ и не требовался. Постепенно распаляя себя, он принялся кричать:
Кому это служба цагю и отечеству кажется смешной? Кто это гешил, что он в цигке? Какая сволочь вздумала устроить из готы балаган? Может, это тебе смешно? накинулся он на продолжавшего стоять с винтовкой Будищева.
Никак нет!
Скажешь, не ты смеялся, каналья?
Никак нет!
Может, скажешь, что ты и смеяться не умеешь, скотина?
Кто в армии служил, тот в цирке не смеется! громко выкрикнул Дмитрий и, спохватившись, добавил: Ваше благородие.
Что? выпучил глаза поручик. Впгочем, ответ недугён. За бойкость хвалю. Галеев, поставишь этого бойкого под гужье на тги часа и немедля! Смотги, пговегю!!
Слушаю!
Когда офицер вышел, Галеев заметно выдохнул, а потом, приказав вести занятия Хитрову, велел Будищеву идти за ним.
Смотри, паря, хмуро сказал унтер, когда они до шли до плаца, язык у тебя острый, а мысли где сказать, а где и промолчать надобно, как я погляжу, и вовсе нет. Потому говорю прямо: с офицерами не умничай, целее морда будет! Что у поручика на уме, я не знаю, но может, его нелегкая и сюда принесет. Так что стой смирно, а отвечай либо «так точно», либо «не могу знать». Может, и пронесет. И помни, то, что ты Хитрову ребра пересчитал и тебе это покуда с рук сошло, еще ничего не значит. Офицер не ефрейтор, он глазом моргнет, как небо с овчинку покажется!
Вольноопределяющиеся сегодня целый день наблюдали за странным новобранцем и иногда покатывались со смеху, как давеча на молитве. Его ловкий ответ Венегеру и вовсе привел приятелей в бурный восторг, однако назначенное поручиком наказание заставило их забеспокоиться. Дело в том, что старший офицер роты редко рукоприкладствовал при свидетелях, однако вполне мог избить стоящего под ружьем солдата один на один. Во всяком случае, однажды такое случилось.
Кажется, нашему посланцу грядущего может прий тись несладко, шепнул товарищу на ухо Николаша.
Какая дикость, скрипнул зубами Алексей, всегда близко к сердцу воспринимавший подобные инциденты.
Подожди, кажется, у меня есть идея, отозвался приятель и поднял вверх руку. Господин ефрейтор, разрешите выйти?
Хитров подозрительно посмотрел на вольнопера, однако связываться с барчуком, имевшим почти приятельские отношения с командиром роты, не стал.
Дозволяю, сухо бросил ефрейтор и продолжил занятия.
Штерн же, выйдя из класса, бросился на поиски поручика и вскоре нашел его идущим к плацу.
В чем дело, гядовой? строго вскинулся тот, но, узнав Николашу, тут же сбавил тон: Ах это вы, у вас какое-нибудь дело?
Так точно, ваше благородие, четко отрапортовал вольнопер и, подойдя поближе к офицеру, принялся ему что-то втолковывать.
Вот как? удивленно выслушал его Венегер. Пгямо тайны мадгидского двога!
Штерн в ответ только развел руки, дескать, что естьто есть. Поручик же еще на минуту задумался, а потом уточнил:
Ггаф Блудов?
Никак нет, просто Блудов, тут же отозвался Николаша, младшая ветвь.
Ну, хогошо, сдался офицер и с сожалением потер ладонью о кулак, пегедайте унтегу, что я отменяю свой пгиказ. Полагаю, часа будет вполне достаточно.
Слушаю, вытянулся тот в ответ, разрешите выполнять?
Валяйте.
Полковые швальни старались изо всех сил, и на третий день после примерки мундиры и прочая амуниция были готовы. Когда призванные на военную службу новобранцы были наконец обмундированы и, как выразился подполковник Гарбуз, приведены в божеский вид, их было не стыдно предъявить на смотре.
Ради такого торжественного события в полк прибыло местное начальство во главе со здешним городским головой Николаем Дмитриевичем Живущим и протоиереем Иосифом Ширяевым. Отцы города с удовольствием наблюдали за бравыми военными и выразили всеобщее мнение, что такие молодцы разобьют всех супостатов в пух и прах, поддержав славу русского оружия. Потом должен был состояться парад, но прежде рядового Будищева привели к присяге. Как оказалось, его тезка не успел сделать это из-за болезни, что нашло отражение в соответствующих документах.
Хочу и должен как эхо повторял Дмитрий слова воинской клятвы, введенной когда-то еще Петром Великим, верно и нелицемерно не щадя живота
Было уже довольно холодно, но в мундире и с теплым набрюшником под шинелью солдаты почти не чувствовали мороза. К тому же в такие торжественные дни к обычному рациону полагалась чарка водки, в чаянии которой многие готовы были и не на такие жертвы. Когда присяга была окончена, протоиерей выступил перед строем с прочувствованной речью:
Благородные представители славного русского воинства! Господь да благословит ваш путь, в который зовет вас святая воля царская! Это путь высокосвященный, на нем по преимуществу возрастает и достигает полного расцвета святая любовь, полагающая душу за друзи своя
Будищев не слишком прислушивался к тому, что говорил священник. Накануне ему наконец удалось-таки избавиться от порядком надоевшей бородки и побриться. Дело это оказалось не самым простым. Безопасных бритв, одноразовых станков или чего-нибудь подобного не существовало еще в природе, а похожая на маленький тесак опасная бритва мало того, что стоила совершенно безумных для солдата-новобранца денег, так ей еще надо было уметь пользоваться. Можно было, конечно, обратиться к цирюльнику Федоту Скоковутакому же солдату, находившемуся в подчинении у ротного фельдшера. Но последний брал за такого рода услуги не менее полкопейки за раз, а взять их было неоткуда. Выручили, как ни странно, вольноперы Штерн и Лиховцев, с которыми у него постепенно установились почти приятельские отношения. Хотя сами они, подражая опытным солдатам, отпустили небольшие бороды, бритвенные принадлежности у них были, равно как и опыт обращения с последними. Ловко убрав щетину с его щек и подбородка, Николаша цокнул языком.
Ну чем не граф?
Да иди ты! отозвался Дмитрий, внимательно разглядывая себя в маленькое зеркальце.
Оставленные самозваным брадобреем небольшие усики придавали ему немного пижонский или, как выразился Штерн, фатовской вид. Но нельзя не сказать, что ему они действительно шли. Так что усы остались, а кличка «Граф» намертво прицепилась к Будищеву среди солдат. Впрочем, чисто выбритое лицо, спрыснутое вежеталем, доставляло почти физическое наслаждение, так что со всем остальным можно было мириться. Все это время в полку не прекращались всякого рода учения и стрельбы, поэтому солдаты и офицеры порядком утомились. Их благородиям повезло больше, сразу же после окончания присяги отцы города пригласили их на торжественный обед, посвященный их отправке, так что с нижними чинами остались лишь дежурные. Вольноопределяющиеся, получив увольнительные билеты, также усвистали в город, а солдаты, набившись в казарму, оказались предоставлены сами себе. Выданной после присяги водки было достаточно, чтобы привести их в минорное настроение, но мало, чтобы подбить на «подвиги». Поэтому они, разбившись на кучки, вели негромкие беседы, вспоминали дом, а затем затянули песню. Дмитрий петь не умел, рассказывать о своей прошлой жизни ему было нечего, а потому он просто сидел в уголке, лениво прислушиваясь к происходящему. Рядом с ним устроился Федька Шматов, старавшийся в последнее время держаться рядом. Некоторое время он сидел молча, но подобное времяпровождение было совершенно не в характере молодого солдата, а потому, поёрзав, он сказал, вроде как ни к кому не обращаясь:
Пашкова давеча опять под ружье поставили
Какого Пашкова? хмуро спросил Будищев и тут же пожалел, что отозвался.
Дык Семена Пашкова, который у их благородия поручика Венегера в денщиках служит.
За какой хрен?
Сказывают, ванну их благородию сильно нагрел.
А, ну за это поделом, буркнул Дмитрий, рассчитывая, что новоявленный приятель отстанет, но не тут-то было.
Граф, а Граф, снова заговорил тот минуту спустя, а «ванна» это чего такое?
Как бы тебе объяснить, это что-то вроде большой лохани с водой, понял?
Ага, понял, а зачем?
Чтобы мыться.
Как это?
Тьфу, ну вот ты в бане моешься?