Так вот именно эта «реклама» ежедневно с утра до вечера по «телевизору» демонстрировала всю прелесть всевозможных гигиенических товаров. Включая les condoms, что заставило меня опять густо покраснеть.
Мне были обещаны рисунки и описания «прокладок». Павел Матвеевич даже предложил начать выпуск подобных товаров, но не был уверен, сможет ли наладить продажу по крайней мере через аптеки. Хотя если я смогу влиться во врачебный круг, наверняка удаться организовать начальное распространение.
Господин Рубановский на удивление имел огромное количество, как он выразился, «бизнес планов» для получения неплохих прибылей. Правда, опять-таки, по его словам, проблемы были в «производственных мощностях» и «кадрах», которые он вот уже почти год пытается как-то решить.
Я уже боялась расспрашивать «провидца» о будущем. Рассказ о том, что семья не обязательна, а сожительство и даже смена партнёра, как разонравится, для барышень вполне в порядке вещей вызвали отторжение. Невинность и чистота высмеивались.
Разумом понимала, что и сейчас, как и в моё времясемьи не идеальны, и адюльтер встречается часто, а высший свет особенно был редко сдерживаем любыми нормами морали. Но за пределами столицы люди старались сохранять приличия. Измены не афишировались и официально порицалось. Девушкам старались вложить понятия нравственности, а мальчикамчести.
Рассказ же о процветающей «толерантности» и попытках его принудительного насаждения, вызвал желание никогда в таком будущем не оказаться. Даже случайно.
После этого разговора я почти несколько дней ни о чём не расспрашивала мужчину. При поездках верхом мы обсуждали только погоду и окрестности.
Мы подъезжали к Петербургу, дорога пошла через Гатчину и Царское Село, где готовился к открытию Лицей, в котором вскорости будут учиться великие российские деятели, герои империи хотя, многие из них станут декабристами
В моё время Лицей переедет в Петербург и станет именоваться Императорским Александровским.
Первый раз нас остановили на Дальней рогатке. Тщательно проверялись подорожные и документы, всё старательно записывалось. Такое повторилось дважды. Последняя у Московских ворот на въезде в город.
На ней-то у нас и произошла небольшая размолвка с господином Рубановским. Павел Матвеевич предлагал заселиться в «приличное место» на Невском проспекте. Это заведение было известно даже в моё время. Отделано по примеру иностранных гостиниц и носило название «Трактир Лондон».
Но для меня был удобен Демутовский трактир на Мойке. Дело в том, что Императорская медико-хирургическая академия находилась на Морской улице, и добираться до неё оттуда было гораздо ближе и удобнее.
«Бабушка» разрешила спор, приказав ехать на Мойку. Увидев наши документы, вниз спустился управляющий, господин Гюге, сам занявшийся оформлением.
Пока Екатерина Петровна с Рубановским решали вопрос о нашем заселении я столкнулась в фойе с кудрявым смуглым подростком, который случайно задел меня. Дело в том, что он шёл не глядя вокруг и что-то записывал карандашом в небольшую книжицу.
Пробурчав непонятное, он был удержан рукой, которая легла на его плечо. Остановившим оказался грузноватый мужчина лет сорока. Высокий с залысиной лоб пересекали «философские» морщины, но выдающийся орлиный нос отвлекал и от них, и от невыразительно маленьких губ, и узкого подбородка.
Александр, ты должен извиниться перед барышней! высказал он повелительно.
Прошу прощения, я Вас не заметил! недовольно сказал подросток с поклоном, и уставился на сдерживающую его руку.
Ещё раз примите наши извинения. Разрешите представитьсяВасилий Львович Пушкин, поэт. Вот, прибыл в столицу хлопотать за этого недоросля.
Баронесса Луиза Мария Клейст, произнесла, сделав небольшой реверанс и во все глаза уставилась на «солнце российской поэзии». Пока ещё подросток, будущий лицеист был уже сейчас довольно колючего нрава. Назвать его привлекательным было нельзя, но тёмно-серые глаза смотрели открыто, и придавали лицу какую-то притягательность. Он сжимал в руках книжицу и нетерпеливо подергивал ею. Всё происходящее ему явно досаждало.
Во мне трепетало желание запросить для себя «как извинение» стих но гений с детства очень задирист. Боюсь представить в какую эпиграмму это бы всё вылилось. Да и спрашивать вирши с незнакомого подростка, когда рядом стоит поэт, известный даже за границей, было бы странно. Тем более старший Пушкин был признанным мастером импровизации и мог бы без труда написать мне мадригал, не сходя с места.
Предостеречь его от дуэли? Это бы вызвало непонимание. Ведь сейчас, это привычный путь призвать к ответу за нанесённое чести оскорбление. И что странно, в Европе «дуэльная лихорадка» уже практически прекратилась, за то в России, напротив, возросла, несмотря на запрет и жестокое наказание. Да и не вспомнит Александр Сергеевич моих слов через четверть века.
Поэтому я только улыбалась, оставляя в душе радость от самой этой встречи.
Теперь я могу идти, дядя? с досадой произнёс будущий лицеист.
Отношения между родственниками явно не были тёплыми. Младший старался сдерживать своё раздражение, но все его эмоции были просто написаны на лице.
Простите его, он ещё совсем неразумен, обратился ко мне Василий Львович.
Ну что вы, я не сержусь.
Представьте меня вашему супругу, сказал он, глядя за мою спину.
Как я и поняла, за мной оказался Павел Матвеевич. После взаимных представлений и выяснения всех ошибочных мнений, мы наконец смогли подняться и отдохнуть.
Номер был довольно большой и состоял из трёх комнат. Двух спален и проходной гостиной. Обставлено всё было просто, но с претензией. Кровати, тут же проверенные заботливой Степанидой, никаких нареканий не вызывали. Но Павел Матвеевич, зашедший посмотреть, как мы устроились, был весьма ворчлив и недоволен отсутствием ватерклозета и ванны.
Встав боком ко мне, и делая вид, что рассматривает вид за окном тихо спросил:
Вы так смотрели на него. Думали просить никогда не стреляться на дуэли?
Как вы узнали?
Это первое что приходит на ум, когда узнаёшь, с кем именно ты столкнулся. Но думаю, сказанное сейчас ничего не изменит. Хотя, если мы поддержим знакомство с этой семьёй и будем здравы в нужное время он загадочно мне улыбнулся.
Общественные бани откроются только к вечернему звону и нам заказали женский номер по высшему разряду. Поэтому мы с «бабушкой» решили, что только немного перекусим, а уже вечером нормально поужинаем. Дорожная усталость брала своё.
Сам же Рубановский исчез, занявшись своими дела, и обещал навестить нас завтра.
Утро выдалось сумбурным. После лёгкого завтрака мне хотелось пройтись, но дождь испортил все планы. Пришлось вызывать извозчика.
Вскорости мы подъехали к большому двухэтажному зданию академии. Украшенное портиком и колоннами, оно смотрелось весьма помпезно. Слева находился небольшой парк, пока пустующий. В моё время на этом месте напротив входа стоял памятник Виллие. Достаточно монументальный, он почти достигал крыши.
Первым нас принял странный клерк. Он со всяким почтением проводил в деканат. Приведя в небольшой кабинет, даже предложил «бабушке» чаю. Но выяснив вопрос, из-за которого мы прибыли оставил нас одних весьма надолго. Через некоторое время в комнату стали заглядывать и шушукаться, оставаясь за чуть прикрытой дверью какие-то люди.
Наконец она открылась полностью и в помещение зашёл высокий, подтянутый мужчина, лет сорока и представился Иваном Фёдоровичем Бушем. Поведение и одежда выдавали в нём немца, хотя по-русски он говорил совершенно без акцента.
Герр Буш оказался заведующим кафедрой хирургии и был очень удивлён моим запросом. Пришлось повторить рассказ о Гёттингенском университете и профессоре Гимли. Иван Фёдорович (а вернее Иоганн Фридрих) был очень впечатлён, но опасался, что без разрешения Якова Васильевича ни о какой экзаменации речи идти не могло.
Следовало составить письменное прошение и ждать. Но судя по выражению его лица, дело было совершенно бесперспективным. На мою просьбу предоставить мне всё необходимое для написания меня вежливо попросили заняться этим где-нибудь в другом месте. А попростуудалиться. В коридоре на нас глазели все.