Докурил, уткнув пепельницу и, сцедил не оборачиваясьпоймет:
Оставьте нас.
Едва за Берлинским хлопнула дверь, Зиновий Петрович резко повернулся и как можно бесцеремонней спросил:
И?
На рожественское «и?» статский советник отреагировал одной мимикой и это было свое, более ярко выраженное, если не вызывающее «и?».
«Какой осторожный нахал», не менее осторожно констатировал Зиновий Петрович. И решил надавить:
Вы знаете, с чем вам придется встретиться или столкнуться, если будет угодно?
В ответ лишь степенный кивок.
Это очень адмирал не нашелся словом, хм, своеобразные люди. И не только по стилю речи.
Я уже имел опыт общения. И знаю, о ком и о чем идет речь. В полной мере.
Вот как? Рожественский снова вспомнил о сопроводительных бумагах жандарма. Ну что ж, извольте. Задавайте свои вопросы. Времени мало, а у меня и без того хлопот хватает.
И следующие пять минут отвечал на вопросы.
Сквозь зубы бесясь на грани сдерживаясь.
Потому что помнил, ЧЬЯ подпись стояла под поручительством жандармского чина.
Впрочем, и сам статский советник оказался с понятиемне зарывался. Вопросы были поставлены умно, как к третьему лицу, словно в сторону
А Зиновий Петрович, принужденно отстранившись, превратился в сплошное отрицание на каждый вопрос.
Нет. Никакого отхода от оговоренных соглашений и планов я не заметил. Кроме инцидента с британским крейсером.
Нет. Ручаться, что «ямаловцы» причастны к пожару на «Бервике» не могу.
Не видел смысла находиться на головном ледоколе во время прохождения Арктикой, поскольку не имею опыта ледовой проводки. Соответственно, в своей некомпетентности, не вправе отдавать какие-либо распоряжения капитану «Ямала».
Никаких политических или иных похожих вопросов не обсуждалось. Государственное устройство, как и будущее Российской империи в беседах не затрагивались. Об императоре, о его семье разговоры не вели. Еще раз подчеркну, судно потомков я посещал исключительно в рабочем порядке, для согласования дальнейшего маршрута и действий.
Доверительных отношений наладить и не пытался. Увольте-с.
Исключено! Поверьте, американцев они не любят с полной искренностью, и, уловив паузу, решительно вбил клин: Вы удовлетворены, наконец?
По большей части
* * *
В открытый иллюминатор уже вовсю вливались характерные звукиначалась погрузка угля. Повизгивала лебедка, ворочалась стрела для подъема паровых катеров, совсем отчетливо слышалось, как какой-то матрос покрикивает на подающую сторону, при этом безбожно матерясь.
Экий барбос, рассеянно поворчал Зиновий Петрович: «Знает же паршивец, что орет почитай в открытые окна адмиральского салона».
В другой раз досталось бы разошедшемуся горлопану «на орехи», но сейчас в голове довлели иные мысли. Ответ из Петербурга, наконец, пришел и удивил.
Ожидалось, ни много ни мало, прибытие самого генерал-адъютанта его императорского величества наместника на Дальнем Востоке Алексеева.
«Во как!»
Для чего конкретно прибывает Алексеев, можно было не гадать, но дополнительных объяснений не последовало. Статский советник удовлетворился самим фактом (стало быть, осведомлен), лишь уточнил ориентировочное время, когда ждать корабль с генерал-адъютантом.
Выспрашивать подробности у жандарма Зиновий Петрович посчитал унизительным. Однако рассуждая здраво: «Предположим, что потомкам будут предлагать возможно, просить и сулить, дабы Ямал продолжил опекать радарами и дальней связью эскадру. Так как не клеится у них в Петербурге с планами выловить на живца-Ослябю всего Камимуру. А то и вовсе вот дуренькак же сразу не догадался! Пора ихпутешественников по столетиям, без роду, без племенивообще в казну брать, чтоб присягнули со всей ответственностью и верноподданностью. Для того и столь важную персону посылают. А то вольница разбойная, право слово».
Построив вполне логичную версию, Зиновий Петрович немного успокоился, плеснул из початой бутылки, неторопливо раскурил папиросу, открыл пошире иллюминатор, высунувшись: «где там этот неугомонный матершинник? Сейчас я ему»
Однако ж явившего лик адмирала вмиг углядели и, не растерявшись, грянули дружное «ура!».
«Вот черти!» Улыбаясь, погрозил кулаком. Такие онилавры, пусть маленьких, но побед! Окинул сытым прищуром вокругвсе ли идет как должно, и вернулся к столу, к пепельнице, к «початой» и к нолитому.
«Нет, не клеится. Что-то тут другое. Какая-то совсем уж несуразица. Для чего предварительно гнать Лену с чиновником особых поручений?
Допустим, наместник задерживалсявозможно! Зная Алексееватот наверняка заберет для своей особы самый лучший крейсер во ВладивостокеБогатырь. Который вот-вот должен выйти из ремонта. Вот и причина задержки.
Но тогда зачем на Лене полурота жандармов? Для защиты наместника чересчур. Конвойная?
Или, как всегда, они там в Петербурге в Морском штабе замудрили-перемудрили?
И еще фактна категорическое заявление об уходе эскадры, едва закончится бункеровка, не дожидаясь наместника (вот только не хватало ему перед Алексеевым расшаркиваться и время терять), статский советник и бровью не повел.
Неискренностьэто первое, что наворачивалось на ум. Душком несет от этой миссии, имеющей касательство ледового судна Ямал секретной конструкции».
Но мое ли это дело?»
* * *
Устойчивый северный, а главное, почти попутный ветер гнал шхуну под всеми парусами так что иногда порывами основательно кренил, шлепая волной о борт.
Касуми Исикава спешил, рискуя, бормоча обещания, что, вернувшись, воздаст молитву в храме древней матери первого императора, сейчас же непрерывно поминал милость духов моря, держась столь близко к береговой черте, сколько позволяло чутье бывалого рыбакане налететь на камни, миновать отмели.
Русский патрульный появился из марева словно призрак, словно гайдзины овладели методом крадущегося ниндзюцу, одев целое судно в необычные одежды, сливающиеся текучими разводами с границей воды и тумана.
Касуми Исикава успел приказать переложить руль и гик, ложась в дрейф, чтобы замереть на фоне береговой черты, на фоне скал, надеясь, что русские примут грязные, латаные паруса шхуны за эти самые серые скалы, где гомонят тучи припозднившихся к перелету птиц.
Это было крупное судно, наверняка с низкой осадкой, оттого русский капитан не осмеливался идти ближе к берегу, к отмелям и подводным рифам. Иначе шхуну Исикавы заметили бы.
Не заметили постепенно удаляясь контркурсом, утопая в дымке, оставив после себя медленно таявшую копоть сожженного угля.
Теперь снова можно было подхватить устойчивый ветер и поспешить, донести весть на Шумшу, где ждет большая шхуна (не чета его «старушке») с паровой машиной, выдававшей все 12 английских миль. И тогда удастся передать и предупредить о приходе русских военных кораблей. Больших кораблей.
Касуми Исикава правильно рассчитал, оставив шхуну в укромной отдаленной бухте, подкравшись на ялике как можно ближе к воротам в залив, где был главный порт носатых варваров. И оставаясь незамеченным, направив зрительную трубу, посчитал каждое судно в длинном неторопливом кильватере, без труда опознав в «концевых» боевые корабли класса не меньше броненосца.
Один, два три, бормотал Исикава, смаргивая, думая, что это слеза накатила на глаз, и от этого очертания кораблей противника кажутся столь смазанными. Еще не зная, что он пока единственный из японцев знает, что дошли «три», а не «один».
* * *
Примерно через полчаса «Рион» в условной точке совершит разворот, ложась на обратный курс. Ход обоснованно держали малый, патрулируя в опасном тумане, вблизи берега, без лоцмана и точных карт.
Хитрого японца на рыбацкой шхуне крейсер уже не нагонит.
Цепной реакцией влечась
Войду, мой этот мир иль мною не заслужен.
Ступлю, переступлю на лезвие ноже́,
Где грань сойдет на «нет» где тонко, там где у́же.
Оглянешься в «недавно», перешагнув в «уже́».
Вот уж не думал, что наша ядерная топка добредет до широты Петропавловска.