Работать на него ты всю жизнь заебешься, констатирует Онже. Чтобы двадцать косарей грина за пузырь ноль-семь выложить, бабки не зарабатывать нужно, а поднимать, понимаешь?
На самой нижней полке соседнего шкафа, в пяти сантиметрах от уровня пола мы находим пятизвездочный «Арарат» для бедных. Сунув пузырь подмышку, я любопытничаю ассортиментом. Перебираю бутылки, рассматриваю этикетки. Блестят, сверкаютпыльку сдули, начистили стеклышки. Веселый Гандж озорства ради толкает меня под руку. Одна бутылка падает и с тонким хрустальным звоном вдребезги разбивается о натертый кафель.
Че, валим уже? Онже сгибается пополам от смеха. Его, кажется, тоже неплохо взяло.
В «Помойке» охрана то и дело задерживала покупателей. Чаще всего за кражи, но иногда за отказ оплатить разбитый товар. Не знающие своих прав и привыкшие к произволу людей в форме, посетители позволяли бывшим ментам шмонать их карманы, добровольно отдавали свои паспорта в чужие руки, оплачивали поврежденные ненароком покупки.
В «НАШЕМ» все по-другому. Откуда-то из-за стеллажей материализуется в воздухе сухонькая уборщица и, мило нас поприветствовав, начинает наводить благолепие стерильной впитывающей тряпицей.
Пока Онже придирчиво выбирает курево с прикассовой стойки, я изучаю аппетитные внутренности ближайшего холодильника. Около каждой кассы стоит высокий холодильный шкаф, досыта обожравшийся черной икрой. Поллитровые банки, литровые, двухсотграммовые, совсем крохотные, и огромныена несколько килограммчерной икры.
Типа конфискат! подмигивает мне Онже. Кассирша, заглянув в наши нищебродские лица, поджимает губы.
Знаем этот конфискат. Делая один из телесюжетов для программы «Вчерась», я общался с представителями темного икорного бизнеса. Икрукрасную, черную, паюсную, зернистую, какую угодно, возят в столицу вагонами. Меньшую часть товара распространяют по обширной сети частных клиентов, а львиная доля уходит крупным заказчикам. Основные потребители продуктаказино, рестораны и буфет Государственной Думы.
Закусив черной икрой, депутатам как-то веселей законы придумывать, понимаешь? ухмыляется Онже.
Официальный промысел осетровых рыб в стране временно запрещен: браконьеры поставили индустрию на грань экологической катастрофы. Запрет повышает цены настолько, что обыватель едва ли способен хоть изредка полакомиться деликатесом. Зато те, кто не зарабатывает деньги, а поднимает, вполне могут позволить себе приятную мелочь: закусить осетровой икоркой коньячок за двадцать тысяч долларов.
Да и мы можем, со злостью откликается Онже. Мы с тобой хуже что ли? Или рожей не вышли? Если мозги включим и пахать как следует начнем, еще не то сможем себе позволить!
«Спасибо за покупку! До свидания! Заходите еще!» напевает нам вслед кассирша.
***
Я тут кого только не встречал! выруливая с парковки, Онже перечисляет мне известные всей стране имена актеров, политиков и шоуменов, которых он видел разгуливающих по «НАШЕМУ» с корзинками и тележками. Тут контингент подбирается специфический. Мол, тут все наше, а там, за кольцомихнее, понимаешь?
С каждой новой фамилией мне делается все горчей и тоскливее. Ядовитой окисью вспенивается из нутра застарелый люмпенский рвотный позыв классовой нетерпимости и страстного желания взорвать к ебеням всю эту зажравшуюся элитную свору. Слишком жирно устроились!
Разве ты сам не хотел бы устроиться так же? педагогическим тоном осаживает меня Онже.
Вопрос не в том, хочу я этого или нет. Проблема в другом: я так не умею. Не знаю, как это делается. И до сих пор не уверен, стоит ли этому выучиться.
Некогда мне подсунули писанину одного американского дельца японского происхождения, и по ее прочтении я чувствовал себя так, будто меня обкормили червями. Роберт Кийосаки описывает отношение к деньгам по двустороннему принципу: с одной стороны их всегда не хватает, а с обратной их вечный избыток. Пока ты воспринимаешь деньги с ущербной позицииневажно, каковы суммы твоих расходов и накоплений. Потребности твои множатся и растут соответственно заработку, всегда чуть-чуть его обгоняя. Тебе все время не достает денег на самое в данный момент необходимое, и следовательноты по-прежнему беден. С обратной стороны денег так много, что их необходимо постоянно во что-то инвестировать, хотя бы затем, чтобы оправдать их бессовестное количество. В этом случае не ты пашешь за деньги, но сами деньги принимаются работать на твое процветание, обогащая тебя с каждым днем, месяцем, годом. Отсюда Кийосаки выводит один из фундаментальных экономических принципов своей теории: «Богатые делаются еще богаче, а бедные неуклонно беднеют».
Правильно мужик рассудил! одобрительно крякает Онже. Жизнь не равна, и с этим нужно считаться, понимаешь? Не мириться, братан, а просто взять на ум, что неравенство есть, и что оно справедливо как силы природы. Сильные выживают и укрепляются, а слабые хиреют и вымирают. Если наверх не стремиться, рано или поздно опустишься ниже плинтуса, и никто руку помощи тебе не протянет. Не мы такие, жизнь такая!
Жизнь такая, какой мы делаем ее сами, возражаю я Онже. Сначала Роберты Кийосаки определяют бытие масс сообразно своим представлениям, а уж потом массовое сознание отражает, как в кривом зеркале, неприглядное общественное бытие. Вместо золотой серединыжутковатый золоченый Телец, которому поклоняются все без исключения, по какую бы сторону денег не находились. Просто одни вынуждены быть покорными рабами этого идолища, а другие его ревностными жрецами.
Ну, как бы с одной стороны ты прав, соглашается Онже, одним подфартило наверху родиться, а другие всю жизнь на дне копошатся. Но тут уж как выпадет: орел или решка, понимаешь? А с другой стороны, сколько людей из грязи наверх подымались! Особенно когда в государстве перемены мутятся. Помнишь, как в девяностые капиталы сколачивались? Мы-то с тобой опоздали на эту волну, каких-то пары-тройки годков не хватило. Но шансы все равно есть! Просто и нам надо искать такую возможность: как оказаться там, по «ту» сторону денег, понимаешь?
Мне посчастливилось в свое время пообщаться с парой миллионеров. Что более важно, я их успел увидеть до того как. В течение нескольких лет эти люди сказочно разбогатели: фактически из ничего сделали себе колоссальные состояния, обзавелись банковскими группами, холдингами, заводами, торговыми центрами, поднялись из серых низов в поднебесные выси финансовых небоскребов. Долгое время мне не давал покоя вопрос, как им это удалось. Дельцыда. Хваткиеда. Не дуракида. Притом что с образованием уровня средней школы. Но таких людей, не дураков и с амбициями, до ебаной жопы. Почему же тогда столь немногим удается выскочить из-под гнета классовых ограничений и шагнуть в правильный социальный лифт, возносящий своих пассажиров на «ту» сторону денежных знаков?
Да нет здесь никаких тайн, братишка, улыбается Онже. Просто не всем дано поднимать бабки. Это все фуфелто, что ты здесь по обочинам наблюдаешь. Вот я тебя завтра в один поселочек свожу, Онже кивает на пропуск, приклеенный к лобовику, там все куда махровей устроено. Ну а самые мохнатые так забурились, что ты и близко к ним не подступишься. Вон, глянь!
Справа от нас высится исполинских размеров забор, сложенный из щитов какого-то турбокосмического рода пластмасс. Все, что за ним виднеется, это верхушки мачтовых сосен. Ограда тянется сотни метров, прежде чем на повороте дороги прерваться каменными вратами, выложенными крепостной аркой. К арке пристроено здание охраны, вдоль шлагбаума прохаживается часовой.
Это только первый пункт контроля, внешний, поясняет Онже. Дальше еще один, посерьезней, с досмотром транспорта и проверкой документов. А внутри поселка постоянно отряд ОМОНа дежурит. У них тут круглосуточный пост: им государство за это деньги башляет, да еще те, кто живут здесь, приплачивают. Таких людей ты в открытую не увидишь, они вообще по магазинам не ходят. Зато одним телефонным звонком лимон за лимоном себе на счета кидают. И мы бы так могли, понимаешь? Надо только включать мозгии работать, работать, работать!
Онже с остервенением колотит ладонью по рулевому колесу. «Включать мозги» одно из его излюбленных выражений. Всю жизнь, из года в год Онже выводит мозги на новые мощности, включает и включает, добавляет току и добавляет. Он уже как машина, каток, готовый проехаться по всем одушевленным и неживым препятствиям, столько лет отгораживающим его от момента триумфа, экстатического мига, когда весь мир, наконец, падет у его ног.