Ладно, понятно все с вами. Онже обрывает поток семычева красноречия. Значит, вы предлагаете с темы сегодня продернуть?
Из наших с Семычем легких вырывается вздох облегчения. Онже сдался на удивление быстро. На секунду мне показалось будто он сам ждал, когда кто-нибудь осадит его азарт и умягчит его пыл.
Вот именно, братка! ласковеет Семыч. В кассе сейчас около сорокета лежит, так надо на баксы их обменять и Морфеусу отдать за те лавешки, что вы за каким-то хреном на карман кинули. Извинимся, помыкаемся, и с Матрицей расход по мастям устроим. Эти ребята уверены, что мы уже в их руках, что мы схаваны. А мы сегодня как раз и глянемтак это или нет!
Братиша! Ты, я надеюсь, наши планы в сторону не отбрасываешь? уже не глядя на Семыча, Онже поворачивается в мою сторону. Мы карабкаться по жизни будем дальше, или ты все, в святые записался после этих твоих откровений?
Семыч недоуменно на нас косится, пытаясь уразуметь о чем речь. Сглотнув приступ правды, я даю обтекаемо честный ответ. Святых в истории пруд пруди, но пробудившихся среди них мало. А пробудившихся на свете немеряно, но святые из нихединицы. Не парься, брат-Онже. Пробуждение пробуждением, а движуха движухой. Все идет по плану, как в песне.
***
Старой засвеченной кинопленкой протянулась от развилки дорога к ближайшей церквушке. На фоне призрачно прозрачного неба купол православного храма синеет яркой лазурной глазурью. Огненным мечом полыхает на солнце вонзенный в маковку крест, его золотые искры тотчас уносит ветром. Миновав церковную ограду, я вхожу внутрь в поисках минуты покоя. Сладким сиропом растворена в полумраке благоговейная тишь. Ни прихожан, ни бабулек за церковным прилавком, лишь притаился за аналоем дьяк и что-то невнятно бурчит по золоченому фолианту. Спокойствие и умиротворенность, безмолвие и полутьма, все твердит об одном. Эта минутапоследнее отдохновение перед надвигающимися днями скорбей.
Я перехожу от иконы к иконе, приветствуя изображения старых знакомых. Вот сын лучезарного Аполлона, некогда поверженный Зевсом гениальный целитель Асклепий. Он предлагает всем желающим ложку животворной микстуры, сменив имя на святомученика Пантелеймона. Вот и сам златокудрый бог-солнце на груди светлой богини Лето в окружении счастливых эротов. А вот и славная Деметра, бывшая также Церерой и Кибелой, застывшая на небосводе в созвездии Девы и увековеченная отцами церкви на троне Пренепорочной богини-матери. Египетские, римские, греческие божки, боги и полубоги, воплощающие те или иные свойства природного мира, взирают на меня с изображений христианских святых, тихо твердя: мы все те же.
Укоренился подле одной из стен главный сакральный символ нашего мироздания. Верующие разных народов с древнейших времен ассоциировали его с Солнцем. Индуисты и буддисты, славяне и арии вертели его кругами, видя в нем космогонический коловорот. Индейцы мезоамерики почитали его за Древо Жизни, а в нордической мифологии так символически изображался мировой ясень Иггдрасиль. Создатели христианской Системы прибили к нему гвоздями воплощенного Бога-Слово, непрестанно напоминая прихожанам о жертвах, мучениях и страданиях, на кои те обречены от рождения и до смерти. Вознесение Слова в вечную Жизнь скрыто царскими золотыми вратами, чтобы о любви и надежде думать приходилось только по большим праздникам, не отвлекаясь надолго от суровой обязанности жить в мире зла, тупости, жестокости и насилия друг над другом.
Пройдя под купол, я останавливаю течение мыслей, останавливаюсь и сам. Вокруг струит незримая сила. Обволакивает, обтягивает, пронизывает насквозь. Я ощущаю незримое присутствие Духа, которое вовнеи внутри меня самого. Я вопрошаю у Него покой для себя, покой и умиротворение в этой жизни. Хотя заведомо знаю, что требую невозможного.
Православный дзен-буддист. Так я долгие годы отвечал на вопрос о религиозной своей принадлежности. Сам виноват: напросился. Связать несвязуемое, принести несусветное, наклубить тучу Покоя посреди ясных небес Вечной Жизни. Вместо душевного равновесия и возможности колыхаться на тихих волнах бесстрастия я вновь оказался в наэлектризованной борьбой жизни и смерти предгрозовой атмосфере. Я снова вынужден болтаться меж Светом и Тьмой. Только теперь эти силы будут футболить меня резиновым мячиком по всему мирозданию.
Родись я пару сотен лет тому как и не в этой стране, Пробуждением бы все и закончилось. Годы покоя, проведенного в какой-нибудь дзенской обители, в скалистой пещере, на берегу горного водоема или где-то в лесу, я не знаю. Годы умиротворения и бесстрастия, годы внутренней тишины до момента окончательного перехода в Единое. Но вместо того, чтобы вихрь осознания вознес меня над игрой, я оказываюсь в эпицентре, в одном из ее узловых, поворотных моментов, и этого не избежать. Все является частью Замысла: Свет и Тьма, ангельские войска и демонские полчища, люди и нелюди. Замысел заключен не в антагонистической борьбе и единстве принципов Добра и Зла, но в поддержании их равновесия, необходимом и безостановочном поиске вселенской гармонии.
Йогатак называлась эта арийских корней увлекательная настольная игра для одного или двух игроков. Она некогда продавалась в спортивных магазинах, но впоследствии куда-то пропала. Каждая фишка в игре имеет две стороны: черную и белую. В изначальной позиции все фишки расставлены на поле поровну, пополам. Перепрыгивая через фишку другого цвета, игрок меняет ее окрас на противоположный. Так постепенно, ход за ходом, на доске остается все больше фишек одного цвета: какая-то из сторон побеждает. Также и люди могут быть светлыми или темными. Способны менять свой окрас в зависимости от воздействий духовных Сил, играющих в мироздание. Однако, в отличие от бездумных фишек, всецело подчиненных воле игроков, в «объективно-познаваемой» Йоге наличествует элемент неожиданности, пресловутый человеческий фактор. У человека мало сил, чтобы сопротивляться действию внешних условий и тяготений, однако вполне достаточно для того, чтобы сделать выбор в пользу той или иной полярности, снискать в себе Свет либо погрузиться во Тьму.
Большинство людей «окрашены» без их ведома. Они вообще ничего не осознают, они спят. Им внушили, что если Бог есть, то Он «где-то-там» давно умер. А пока обыватели дрыхнут, векторизацией их бытия занимаются активные элементы систем, и в первую очередь, неусыпные левиафанцы. Заклинатели Тьмы хорошо знают, с кем имеют дело. Они необходимо должны ведать о потайной, инфернальной сути современной социальной Системы. Сомневаюсь, что найдется хоть один крупный функционер Матрицыполитик, олигарх либо высокопоставленный сотрудник спецслужб, кто бы не знал или как минимум не догадывался о том: КОМУ он, в конечном итоге, служит.
Но когда человеку открывается Замысел, он оказывается у черты последнего выбора. Эта задача уже не касается принятия какой-либо из сторон. Выбор сводится к тому, чтобы принять предопределение и со смирением исполнить необходимую часть Промысла. Либо отказаться от этого бремени и уйти в Пустоту не-существования, в которой не встает вопрос о наличии или отсутствии экзистенциального смысла.
Я пришел к Пробуждению кратким, кратчайшим путем. Не избавился ни от привязанностей, ни от склонностей, ни от страстей, и вам это знамо, досточтимый доктор Джекил и ужасающий мистер Хайд. Я все тот же искатель сути и смысла, и не могу, не хочу, не желаю уходить прямо сейчас в бездну блаженного не-бытия, в не-существующий нирванический рай мудрого Шакьямуни. Мне также не суждено возвратиться и в исполненное сладостного неведения неосознанное существование. Остается играть, остается Игра, остаются отражения в Зеркале, развлекающие друг друга шизофренической игрой в Бытие.
Система пыталась сожрать меня много раз прежде, но благодаря личной удаче и врожденному упрямству я всякий раз бывал ею выблеван. Переварить меня не удавалось ни школой, ни тюрьмой, ни рутинным трудом. Очередная попытка Системы растворить меня в своих недрах и превратить в питательный элемент кончилась еще хуже чем прежде: я сделался костью, застрявшей в горле. Вместо того чтобы благополучно упасть в желудок плотоядного чудища я вонзился в верхние пути пищевода, затруднив дыхание и глотание, создав дискомфорт и настоятельное желание избавиться от помехи. Теперь Левиафан станет откашливаться, чтобы перемолоть меня в месиво мясорубкой крепких и острых зубов. Либо попытается обратить в послушание, протолкнув дальше с помощью куска хлеба.