В свете частых предупреждений о том, как опасна для женщин дорога, современный феминизм задает один крайне важный вопрос: «По сравнению с чем?» Будь то убийства за приданое в Индии, «за честь рода» в Египте или просто на бытовой почве в США, по статистике, женщин чаще всего избивают или убивают дома, знакомые им мужчины. Так что согласно той же статистике дом для женщиныгораздо более опасное место, чем дорога.
Быть может, истинная революция произойдет тогда, когда женщина сможет отправиться в путешествие по собственной воле и желанию, а вернувшись домой, найдет там теплый прием.
Эта книгане об одном или нескольких путешествиях, а о десятилетиях, проведенных вдали от домашнего очага. Можно сказать, что это история современной кочевницы.
Помимо «горизонтального» путешествия по стране, в ней присутствуют свидетельства и о двух других типах путешествий: «вертикальном» (в прошлое Североамериканского континента, по которому мы с вами ходим) и культурном (с открытием новых людей и мест).
В этой книгесобрание историй, которые, я надеюсь, вдохновят вас на то, чтобы рассказать свою, а также произведут настоящую революцию, научив слушать других.
Я жалею о том, что не могу сделать эту книгу похожей на письма китаянок, которые они писали тысячу лет назад. Тогда женщинам запрещено было учиться, в отличие от их братьев, и они изобрели свой собственный шифр, который назывался «нюй-шу», или «женское письмо». Наказанием за создание такой тайнописи была смертная казнь. А они писали друг другу секретные послания и стихи в знак дружбы, таким образом осознанно выступая против ограничений. Как писала одна из них: «Мужчины покидают свой дом, чтобы совершать подвиги в большом мире. Но мы, женщины, не менее храбрыведь нам известен язык, которого они не понимают».
Переписка эта была для них так важна, что некоторым женщинам, отправляя в последний путь, клали в гроб их письма дружбы. И все же многие их них уцелели и дошли до наших дней. Каждое такое письмо написано изящным почерком в центре страницы, с широкими полями, куда вторая собеседница могла бы вписать свои слова.
«В истории человечества были великие цивилизации, не использовавшие колеса, писала Урсула Ле Гуин,но не было таких, где не рассказывали бы истории».
Если бы я могла, то на каждой странице оставила бы место для вашей истории.
Мой отец Лео Стайнем на своей любимой фотографии, 1949 г. Из личного архива Глории Стайнем
Глава I. По стопам отца
Любовь к путешествиям у меня наследственная.
Казалось, лишь несколько месяцев в году мой отец радовался оседлой жизни. На лето мы уезжали в маленький домик, который он построил неподалеку от озера в сельской местности Мичигана. Там он вел занятия по танцам в павильоне, стоявшем на сваях над водой. И хотя до океана была сотня километров, он назвал его «Океанский пирс» и придумал звучный слоган: «Танцуем над водой и под звездами».
По выходным туда съезжались люди из окрестных ферм и летних домиков, чтобы танцевать под музыку из автомата. Отец придумывал разные необычные развлечения. Так, вдохновившись собственной любовью к шахматам, он придумал игру, где подростки в костюмах фигур должны были двигаться по расчерченному в клетку танцполу. Он даже приглашал в эту глушь известные танцевальные группы 19301940-х годов. Ради танцев под живую музыку в мягком лунном свете люди приезжали из самого Детройта и Толидо. Разумеется, на то, чтобы оплатить выступление Гая Ломбардо, Дюка Эллингтона или сестер Эндрюс в один дождливый выходной, могла уйти вся летняя выручка, поэтому во всем этом предприятии всегда присутствовала определенная доля азарта и риска. Думаю, это отцу тоже нравилось.
Но вот подходил к концу День труда, а вместе с ним и это временное существование, и рабочим местом отца вновь становилась его машина. В первые теплые недели осени мы ездили на аукционы в окрестных городках, где среди домашней утвари и фермерских инструментов он искал предметы старины. Затем моя мамау которой был наметан глаз на антиквариат и богатая библиотека справочной литературыоценивала их для последующей продажи, и мы вновь садились в машину и ехали дальше, предлагая их встреченным по пути придорожным торговцам. Я говорю «мы», потому что лет с четырех я тоже участвовала в процессезаворачивала в газеты фарфор и другие мелкие предметы, которые мы заботливо перевозили в картонных коробках по проселочным дорогам.
У каждого из нас была своя роль в семейном предприятиив том числе и у моей сестры, которая была на девять лет старше меня и продавала летом попкорн с самой настоящей тележки, купленной отцом.
Но едва только озеро подергивалось первой ледяной коркой, а от воды начинал идти пар, отец принимался собирать по бензоколонкам дорожные карты, проверять прицеп машины и заводил разговоры о лакомствах издалекавроде пралине из Джорджии, апельсинового сока из Флориды или лососевых стейков из калифорнийских коптилен.
А потом в один прекрасный деньсловно это была внезапная прихоть, а не вечная жажда странствийон объявлял, что пора погрузить все вещи и собаку в дом на колесах, который всегда стоял во дворе, и пуститься в дальний путьдо Флориды или Калифорнии.
Иногда это его объявление звучало так внезапно, что мы брали с собой больше сковородок, чем тарелок, или оставляли на кухне гору немытой посуды и недоеденную еду, которая встречала нас по возвращении, как помпейские руины. Казалось, отец всегда принимает свое решение неожиданно, и при этом страх перед сиренами, которые могли позвать его домой, был настолько велик, что он отказывался установить в нашем маленьком доме отопление или провести горячую воду. Если осенний воздух становился слишком холодным, чтобы купаться в озере, мы грели воду на печке-буржуйке и по очереди мылись в большой ванне перед камином. А поскольку для этого нужно было нарубить дровоскорбление для сибаритской сути моего отца! он придумал собственную систему растопки: запихивал длинное полено одним концом в огонь, а второй конец оставался торчать снаружи. Затем отец поддевал его ногой и отправлял в каминдо тех пор, пока полено не превращалось в пепел. Наверное, даже гора дров во дворе казалась ему потенциальной угрозой, ведь в ней таился соблазн остаться на одном месте.
Едва почувствовав на своем лице легкое дуновение ветра перемен, отец не мог больше ждать. За все время я помню лишь один раз, когда он вернулся, и даже тогда матери пришлось привести весомые аргументы, чтобы убедить его в том, что она забыла выключить утюг и все может сгореть дотла. Он готов был купить новое радио, новую обувь, все что угодно, лишь бы не поворачивать назад.
Тогда я привыкла не задавать лишних вопросов: это было частью семейного ритуала. Теперь же невольно задумываюсь о том, не запрограммированы ли в человеческом мозге некие сезонные сигналы. В конце концов, мы ведь почти все свое существование на земле переселялись с места на место, а привычка к оседлости появилась у нас совсем недавно. И если птица скорее бросит своего птенца, чем пропустит момент перелета за тысячу километров, то какие сигналы к миграции сохранились у нас? Быть может, мой отеци даже мать, хотя она заплатила гораздо более высокую цену за наши странствия, сами выбрали тот образ жизни, при котором еще можно было распознать эти сигналы?
И еще родителиесли так можно выразитьсяжили «натуральным хозяйством». Мы никогда не отправлялись в путь с достаточным количеством денег, чтобы добраться до пункта назначения. И близко не было. Нет, мы брали с собой несколько коробок с фарфором, серебром и другими мелкими старинными предметами, купленными на деревенских аукционах, и по пути в Калифорниюили еще дальше на юг, во Флориду или Мексиканский залив, продавали их или меняли. Подобная схема сформировалась задолго до моего рождения, и отец знал всех до единого придорожных торговцев, как путник в пустыне знает каждый оазис. Однако на пути нам то и дело встречались новые магазины либо у старых менялись владельцы, и нужно было набраться храбрости, чтобы подъехать к ним на нашей запыленной машине с прицепом, понимая, что со стороны мы похожи скорее на мигрантов, вынужденных распродавать семейные реликвии, чем на торговцев антиквариатом. Если владелец магазина обращался с нами чересчур презрительно, отец не возражал, позволяя ему думать, что мы и в самом деле продаем свои пожитки. Получив свое, он возвращался в машину и там компенсировал ущемленное чувство собственного достоинства, в подробностях смакуя свой триумф.