«Одним из самых ярых поклонников Карла Мая был некий бездельник из австрийского Брунау, которому предстояло подняться до впечатляющих высот. Юного Адольфа невиданно поразили эти книги: они стали любимым, а может, и единственным его чтением, даже в последующие годы. Всё его воображение, все его представления о жизни пропитаны этими остросюжетными вестернами. Дешёвые и поддельные понятия о героизме, представленные Маем, очаровали будущего фюрера Что более всего привлекало неудачливого художника и потенциального диктатора в Старине Шеттерхенде, так это смесь брутальности и лицемерия: этот герой мог с величайшей лёгкостью цитировать Библию и в то же время убивать; совершать чудовищные злодеяния с чистой совестью; он принял как должное, что его врагиэто низшая раса и дикари, в то время как он, Старина Шеттерхендсверхчеловек, призванный Богом побеждать зло и сеять благо». В конце своего текста Манн назвал Третий рейх абсолютным триумфом Карла Мая.
Была ли эта оценка точна и объективна?
Думается, что не до конца. Если бы всё было так, как описал Манн, у Карла Мая не осталось бы шансов сохранить своё место в пантеоне классиков приключенческих романов после падения нацистов. Между тем он не только не канул в литературную Лету, но западногерманские экранизации с Пьером Брисом и Лексом Баркером возвели его книги на новую ступень популярности. Особенно парадоксальная ситуация сложилась в СССР: здесь Мая не издавали из-за гитлеровского шлейфа, но фильмы о Виннету шли в советском прокате и были всенародно любимы.
С чем же можно поспорить в категоричной оценке Манна? В первую очередь с идеей о примитивном разделении героев Мая на сверхчеловека и «низшую расу». Индейцы, как и белые, наделены у него разнымипривлекательными и отвратительнымичертами; благородный вождь апачей Виннету, изображённый наиболее ярко, вызывает большую симпатию, а его друг Олд Шеттерхенд совсем не выглядит белокурой бестией, лишённой «химеры совести». Герой регулярно обращается к врагам и соратникам с нравоучительными, но искренними призывами оставаться человеком. Так, в первой книге трилогии Шеттерхенд упрашивал Виннету не подвергать страшным индейским пыткам бледнолицего негодяя Рэттлера, убившего духовного наставника племени. Вождь нехотя соглашался при условии, что преступник попросит прощения у Разящей Руки, но тот с проклятьем отверг предложение. Поэтому убийцу, привязанного к пыточному столбу, должны были подвергнуть истязаниям, и он истошно выл, страшась своей участи. Уступая просьбам друга, Виннету объявил жертву трусом, недостойным, чтобы к нему прикасалась рука индейца. Бандита швырнули в озеро и добили выстрелом из ружья. Гуманность, проявленная Стариной в этом и других эпизодах, отнюдь не принадлежит к «добродетелям» нацистского сверхчеловека. Явно предвзято и обвинение Разящей Руки в лицемерии.
Таким образом, в отношении главного героя Манн, очевидно, ошибался. И всё же представляется, что общую линию он уловил верно, только шла она не от главных, а от второстепенных персонажей цикла. В книгах Мая все морализаторские призывы Шеттерхенда, как правило, пропадают впустую. Силач-охотник постоянно сталкивается с героями, у которых «своя правда» и которые объясняют жестокость тем, что на Диком Западе «иначе нельзя». Иллюстрирует это, например, беседа Шеттерхенда с юным Гарри, у которого бандит Финнети в союзе с индейцами племени черноногих убил семью. Охотник говорит юноше, что он отдал бы убийцу своей матери в руки правосудия, а «между местью и наказанием есть существенная разница. Месть лишает человека тех качеств, которые и отличают его от животного». Но собеседника это не убеждает: «Если человек добровольно отрекается от разума и жалости к ближнему и становится диким зверем, то с ним и надо обращаться как с диким зверем и преследовать до тех пор, пока смертоносная пуля не убьёт его».
То же самое слышит Шеттерхенд от приятеля Сэма Хокенса, который не просто убивает, но обязательно скальпирует индейцев из числа своих противников. Главный герой шокирован тем, что его товарищ пристрастился к варварскому обычаю, но тот объясняет: «У меня есть на то свои причины, сэр. Мне пришлось воевать с такими краснокожими, что у меня не осталось ни капли жалости к ним, да и они меня не жалели. Смотрите!
Он сорвал с головы свою потрёпанную временем шляпу, а вместе с ней и длинноволосый парик, под которым скрывался багровый, ужасного вида скальпированный череп. Однако это зрелище было для меня не новым, поэтому и не произвело должного впечатления.
Что вы скажете на это, сэр? продолжал оправдываться Сэм. Я носил собственную шевелюру с раннего детства, привык к ней и имел на неё полное право, чтоб мне лопнуть! И вдруг появляется дюжина индейцев пауни и отнимает у меня моё естественное украшение. Пришлось идти в город, выкладывать три связки бобровых шкур и приобретать накладные волосы. Не спорю, парикштука удобная, особенно летом, его можно снять, если вспотеешь; за него поплатился жизнью не один краснокожий, так что теперь содрать скальпдля меня большее удовольствие, чем поймать бобра».
Голоса оппонентов Разящей Рукиэто хор, поющий о том, что они находятся на особой территории, где не действуют ни законы государства, ни нормы христианской морали. В риторике нацистского фюрера, призывавшего своих солдат помнить, что все страдания немцев в межвоенный период были вызваны кознями жидобольшевиков и в войне на Востоке незачем жалеть или судить их, явственно различимы аргументы Гарри и Сэма; увещевания Шеттерхенда со ссылками на Евангелие в сознание Гитлера не проникли, их он легко отбросил. Обращаться с врагом «как с диким зверем» именно в этом контексте встречаем мы упоминание Карла Мая в заявлении командира 707-й пехотной дивизии вермахта Густава фон Маухенхайм-Бехтольдшайма. На исходе октября 1941 года этот военный чин убеждал генерал-майора Ханса Нагеля, что «в России они имеют дело с преступниками самого худшего пошиба В качестве инструкции могут быть использованы только Карл Май или Эдгар Уоллес».
Но, пожалуй, самая важная тема, которая никак не могла ускользнуть от будущего фюрера, это покорение Америки европейцами. В альманахе за 1931 год, посвящённом Карлу Маю, было дано весьма точное определение его творческого наследия: «Май в знаменитых на весь мир рассказах про индейцев хотел посредством поэтичного и в то же время правдивого повествования сохранить и спасти для потомков душу великого индейского народа, которая всё больше и больше разрушалась в результате войны на уничтожение со стороны цивилизаторов».
Каким бы привлекательным персонажем ни был Виннету, из текстов Мая видно, что индейский народ обречён. Это понимает и сам вождь апачей.
«Ты знаешь, кто убил их? Ты видел их? говорит он Шеттерхенду над трупами своего отца и сестры. Это были бледнолицые, которым мы не сделали ничего плохого. Так было и так будет всегда, пока они не уничтожат последнего краснокожего. На собственной земле индеец всегда будет жертвой белых Любим ли мы вас или ненавидимвсё равно там, где ступает нога бледнолицего, нас ждёт гибель». И Разящая Рука, восхищаясь мужеством друга, понимает, что это правда.
Яркий литературный образ исчезновения целого народа, соединившись в сознании нацистского вождя с научными теориями Ратцеля и Хаусхофера, убедил его в возможности повторить то, что в современной западной историографии получило название «североамериканский прецедент». Именно эту конечную цель преследовал фюрер, когда отдал приказ вторгнуться в СССР. Именно под этой оптикой следует рассматривать хлёсткие сравнения коренного населения Восточной Европы с индейцами, а войны на Востокес покорением американского Запада, которые отличали риторику нацистов после нападения на Советский Союз.
Строго говоря, образ мысли, проводящий эту параллель, не был «изобретением» фюрера. Это сопоставление гитлеровцы унаследовали от германских историков XIX века, изучавших средневековый «дранг нах остен». Так, классик германской исторической науки Мориц Вильгельм Хеффтер в 1847 году писал, что славяне, чьи земли немцы захватили в Центральной Европе, даже не додумались до простейших форм обработки земли«прямо как дикие кочевники Азии или индейцы Америки». Но в литературе предшествующего столетия эти сравнения касались далёкого прошлого. В устах нацистов они описывали актуальную реальность и планы на будущее.