Экспрессионисты встретили Первую мировую войну со смешанными чувствами. Пацифистские настроения, преобладавшие в их среде, стремление к всечеловеческому братству, ощущение себя жителями «земшара» все это заставляло их резко протестовать против всемирной бойни. И уж подавно не найдешь у них шовинистических и милитаристских стихотворений, какие писывал у англичан Киплинг, у нас, увы, молодой Маяковский (и многие другие), а у немцевдалекий от каких бы то ни было литературных группировок Бёррис фон Мюнхгаузен. Но не могли они и не увидеть в ужасах войны исполнения самых страшных своих пророчествсамых страшных и в то же время самых главных, потому что тяга к разрушению мира явлений, ставшего, на взгляд экспрессионистов, всего лишь собственной маской, была органически присуща их философии и творчеству.
Показательна в этом смысле гибель Георга Тракляодного из наиболее блестящих представителей раннего экспрессионизма. Поэт распада и разрушения, поэт, вослед за Бодлером и Рембо и наравне с Георгом Геймом и Готфридом Бенном открывший для себя и для читателя эстетику безобрáзного, Тракль был на войне санитаром и в таком качестве сопровождал обоз раненых, став свидетелем мучительной смерти всех, кого вез. Это было сродни кошмарам, пронизывающим его творчество, и это было сильнее их. Потрясенный поэт то ли нечаянно, то ли сознательно принял смертельную дозу наркотика.
Но не менее показательна и нелепая смерть Г. Гейма, утонувшего во время катания на коньках в озере, что, кстати, было предсказано им в одном из стихотворений. Как показательно и случившееся много лет спустя, в 1945 году, самоубийство жены Г. Бенна, ставшее в самые последние годы чуть ли не решающим доводом в пользу модной ныне теории «Орфея и Эвридики»: поэт приносит в жертву свою возлюбленную и она становится медиумом в общении с иными мирами Здесь важно подчеркнуть единство предчувствия трагедии и ее наступления. И мировая война отразилась в творчестве экспрессионистов в первую очередь именно так.
Антибуржуазный же пафос, изначально присущий творчеству экспрессионистов, получил в годы войны новый могучий импульс. Империалистическая война за передел мира, принесшая страдания и гибель миллионам, обогащала финансовых и промышленных воротил. «Убийцы в опере» В. Газенклевера, «Варьете» Я. ван Годдиса, многие стихи Берта Брехта (в экспрессионистический период творчества он называл себя так), И. Голля, Л. Рубинера, П. Цеха проникнуты ненавистью к сильным мира сего. И здесь вновьи уже с другим знакомнапрашивается параллель с ранним Маяковским. Сатирически обличительную окраску имеют и антивоенные, пацифистские стихи И. Бехера, несколько абстрактные в силу своей формальной усложненности «депеши» поэта-телеграфиста А. Штрамма и т. д.
Двумя точками притяжения для экспрессионистов, а в определенном смысле и двумя полюсами, были журналы «Штурм» («Буря») и «Акцион», издававшиеся соответственно в 1910 и 1911 годах. Политическая и эстетическая программа журнала «Акцион» была уже, целенаправленней, радикальней; художественные достижения круга журнала «Штурм» значительней. Вокруг «Штурма» группировались поэты-визионеры, вокруг «Акциона» социал-демократы, либералы и пацифисты. Итоги «экспрессионистического десятилетия» были подведены в 1919 году, когда вышли две полемически направленные друг против друга антологии«Сумерки человечества» (круг журнала «Штурм», подготовлена К. Пинтусом) и «Товарищи человечества» (круг «Акциона», подготовлена Л. Рубинером). Судьбы этих антологий сложились по-разному: «Сумерки человечества» по праву признаны главным вкладом экспрессионистов в немецкую и европейскую сокровищницу поэзии. «Товарищи человечества» остаются памятником былым иллюзиям.
Связано это с тем, что истинные достижения немецкого экспрессионизма в поэзии принадлежат в первую очередь поэтам-визионерам. Это их творчество отозвалось в поколениях, определивпосле насильственного перерыва в годы нацизмасудьбы австрийской и западногерманской поэзий. Творческое наследие Г. Гейма, Г. Тракля, Э. Ласкер-Шюлер, творческий пример Г. Бенна, ставшего после Второй мировой войны подлинным властителем дум для вчерашних солдат, взявшихся за перо, чтобы выразить безраздельное отчаяние и горечь, уроки молодого Брехта, яростные стихи юного Бехера, несколько хрестоматийно знаменитых стихотворений ван Годдиса оказались не только жизнеспособны, но и жизнетворны. А творчество «активистов» осталось историко-литературным фоном.
Как, когда и почему завершился экспрессионистический период в немецкой литературе? На эти вопросы тоже нет однозначных ответов. Поражение немецкой революции, поражение Германии и Австро-Венгрии в Первой мировой войне, кризис, разруха, инфляция, «пивной путч» и зыбкая, двусмысленная демократия Веймарской республики, изначально обреченная на перерастание в тоталитарный режим (хотя и необязательно нацистского типа), все это ознаменовалось в литературе и искусстве произведениями сатирического и главным образом иронического свойства, облегченностью, эстрадностью, не оставлявшей места для пророческой серьезности экспрессионистов. Ведущим направлением в поэзии стала так называемая «новая вещность» Эрих Кестнер, Теодор Крамер (последний в Австрии) и многие другие, заведомо заземлявшие и тематику своих произведений, и методы ее подачи. На этом фоне поэзия экспрессионистов выглядела несколько схематичной, ходульной и не пользовалась былым успехом. Нельзя забывать и о том, что к началу двадцатых большинство ведущих экспрессионистов завершили творческий путь, а часть из них (Иван Голль, Ганс Арп) попала под влияние новейшей французской поэзии, в которой господствовала техника «автоматического письма». Экспрессионизм умер как единое направлениетак, во всяком случае, рассуждают многие.
Но существует и другая, так же хорошо аргументированная точка зрения, согласно которой экспрессионизм, отойдя в двадцатые годы на второй план, не утратил ни актуальности, ни творческой новизны и развивался подспудно до середины тридцатых, когда он был нацистскими идеологами запрещен официально и книги экспрессионистов полетели в костер, а сами они, если и не подлежали уничтожению по расовому признаку, подверглись невиданному в мировой практике притеснений запретуне на публикации, а на само творчество. Под такой запрет попали, например, Г. Бенн и знаменитый художник Эмиль Нольде, судьба которого отражена в известном у нас романе 3. Ленца «Урок немецкого».
Согласно этой теории, которой придерживаюсь и я, литература Австрии и Западной Германии началась в 1945 году с того места, на котором ее в 1933 году насильственно остановили нацисты, то есть с экспрессионизма. Косвенным подтверждением этому является и то обстоятельство, что многие писатели, обретшие подлинный голос лишь в эмиграции, проявили себя именно как экспрессионисты. В этом отношении знаменательна творческая судьба нобелевского лауреата поэтессы Нелли Закс, всеевропейского скитальца Пауля Целана и других. Продолжением творческих исканий немецких экспрессионистов стали не только произведения «магического реализма» в самой Германии, но и стихи поэтов-авангардистов, пишущих по-нидерландски, по-шведски. Аналогичные процессы можно проследить в живописи и ваянииздесь достаточно назвать имя Осипа Цадкина.
И последнее. Для поэзии немецкого экспрессионизма характерен не столько разрыв с традиционной художественной формой (хотя и он имел место в творчестве А. Штрамма, Г. Арпа и некоторых других), сколько подрыв ее изнутри. В этом отношении экспрессионизм резко отличается от русского футуризма, с которымчерез футуризм итальянскийгенетически связан. Новое вино влито главным образом в старые мехи, но в искусстве так, вопреки распространенному убеждению, чаще всего и бывает.
«Сумерки человечества» название, конечно, неоднозначное. Вечерние сумерки или утренние?
На этот вопрос человечество еще не нашло ответа.
На грани двойничества
В последние недели много думаю об Эльзе Ласкер-Шюлер (18691945), перечитываю стихи, разгадываю рисунки, вглядываюсь в фотоснимки маленькой, узкоплечей, короткостриженой брюнетки с неизменно горящим взором.