Минут пять я простоял, не будучи в состоянии дать себе отчета в мыслях. Отвращение, жалость, брезгливость и холод все вместе заставляло меня дрожать и у меня появилась мысль бежать, снять с себя «мундир» и отказаться совсем от «интервью». Что это: малодушие, трусость или просто нервное состояние? Однако «взялся за гужне говори, что не дюж!» Я сделал над собой усилие и подошел совсем близко к компании. В одном кармане у меня была запасенная бутылка столовой водки, а в другом хлеб и колбаса. Я сел рядом с компанией и, доставая провизию, сказал громко:
Не хотите ли, братцы, могу поделиться?
Если бы в эту минуту там, внизу, перевернулось бы вверх дном несколько барок, впечатление, наверное, не было бы сильнее. Все бродяжки, мужчины и женщины, вскочили с травы и мигом меня окружили.
Ээ да у него «поповка», закричал старик, ты это из каких же, милый человек, что «поповку» пьешь?
Это у него бутылка только «поповская», заметил другой, смотри, не вода ли там?
Ну, соси сам сначала и передай нам, скомандовал один из них.
Раньше я не мог рассмотреть его физиономии, а теперь он стоял к лицу передо мной. Я взглянул ибутылка вывалилась у меня из рук. Этот бродяжка, этот несчастный оборванецстарый литератор, автор нескольких прекрасных идейных романов и недавно ещё газетный сотрудник. Я уставил на него глаза и не слышал хохота кругом.
Ты ли это? назвал я его по фамилии.
Да, я, а ты откуда меня знаешь?
Через полчаса мы сидели с Иван Ивановичем (псевдоним) в одной из «рестораций» в деревянном домике с цветными ставнями, как в провинции. «Ресторация» состояла из буфетной комнаты и двух небольших каморок со столами без скатертей и табуретами; в одной из каморок полулежали на столе и спали двое бродяжек. Мы сели в смежной каморке и Иван Иванович заказал «двоим чаю на шесть копеек». Впрочем, в чашки мы налили вместо чая моей водочки и, «пропустив», закусили колбаской. Вид моего собеседника сразу принял радужное выражение, глаза сделались масляными, губы сложились как-то умильно, голова склонилась немного на сторону и он тихо начал:
Да, вот где нам довелось встретиться! Ну, я-то пьяница запоем, забулдыга, одинокий, а ты, ты-то как дошел до этого вида? Ведь у тебя семья была!
Я рассмеялся и успокоил его на свой счет.
Нехорошо! Зачем издеваться над нашим несчастьем?
Да кто же тебе говорит, что я издеваюсь? Вовсе нет! Напротив! Я хочу испытать на себе ваше положение и рассказать в печати свои впечатления, чтобы установить правильный взгляд на вас, бродяжек. Публика считает вас мазуриками, мошенниками, тогда как вы в большинстве случаев глубоко несчастные люди и только! Ты вот сам пишешь, а рассказать свое положение не можешь, потому что сжился с ним, не замечаешь его; все равно, как мы, петербуржцы, живя здесь, не замечаем красот города, а приедет провинциал и сейчас все осмотрит, восторгается. Если же я пошел бы в своем костюме, я ничего не увидел бы и не услышал Вот чем объясняется мой маскарад! Неужели ты думаешь, что мне очень приятно переживать эти дни?
Ну, Бог тебе судья! А я вот шестой год наслаждаюсь прелестями Обводного канала и ночлежным домом Кобызева
Ты, я думаю, можешь быть моим проводником по трущобам?
О, нет! За шесть лет я не был нигде, кроме здешних трущоб. Даже в Вяземской лавре не был, а про острова и заставы даже не слышал ничего
Постой, что же ты, однако, делаешь, чем питаешься?
Как тебе сказатьПтица небеснаяВ прошлом году напечатал рассказ вПолучил 120 рублей и в неделю их спустил, долги заплатил; весной тут на барке работал, дрова катал, но большей частью ничего не делаю и живу надеждой
На что?
Напиться. Другой цели у меня нет. Сегодня я напьюсь?
Пей, что ж, я могу поделиться
Пока мы говорили, Иван Иванович успел четыре раза подлить себе в чашку и бутылка почти осушиласьОн проделывал это так искусно, что я ни разу не заметил его маневра
У меня, брат, чистота в карманах, да и бутылочка того
Я достал рублевую бумажку, и Иван Иванович шмыгнул как на крыльях из «ресторации»Через минуту он вернулся ликующий
Я полштофа взял, прости, ведь и ты выпьешь?
Так рассказывай же ещё про себя.
А ты написать не вздумай. Ещё чего доброго кому-нибудь до меня дело окажется, помогать вздумают; ради всего прошуни слова!
Фамилии твоей я не напечатаю, а про встречу расскажу.
Ну, это можешь. ПишиИван Иванович.
Это твой псевдоним.
Эплевать. Мне теперь на всё плевать.
Что же, тебе, пожалуй, можно позавидовать! Ты, как Диоген, не имеешь никаких привязанностей к жизни.
И хорошо! А вы все зависите от других, от среды света, окружающих. Это тоже кабала! Ты ведь помнишь, отчего я первый раз запил? Умерла моя невеста. Мне тогда было 24 года. Вот когда я узнал, что значит страшная привязанность! Можно сказать, что с тех пор я не отрезвлялся, разве только по необходимости, когда не на что выпить. Но с годами это состояние прошло, и осталась одна страсть к водке.
Видишь, как ты сам себе противоречишь: разве страсть к водке не та же привязанность, кабала, зависимость?
Пожалуй, только у нас такое количество кабаков и водка так дешева, что зависимость от этой кабалы не страшна.
Иван Иванович стал заметно хмелеть, язык заплетался и через час он уснул на столе. Усилия растолкать его были тщетны, и мне пришлось уйти, не попрощавшись. Скорее на воздух! Мне становилось невыносимо душно в этой смрадной атмосфере в присутствии этого погибшего товарища.
В романах люди спиваются как-то скоро, а тут пятнадцать лет уже прошло и кто знает, сколько ещё лет впереди.
4
При выходе из «ресторации» я наткнулся на толпу бродяг, о чем-то шумно толковавших.
Полковник, кричали бродяжки, давай две косушки, ты сегодня католик!
«Полковник», «католик» я ничего не понимал и остановился около толпы. «Полковник», детина лет сорока, среднего роста, плотный, с когда-то черной, но сильно поседевшей бородой клином; из-под рваного картуза выбивались пряди войлокоподобных волос; правильно-продолговатый нос и впалые карие глаза свидетельствовали о минувшей красоте «полковника».
Товарищи, закричал я, хоть я и не «католик» на две косушки «настрелял».
Волк его забодай, да ты «итальянку ломал» или «торгаш»? Все равно, веди в «стойку»
Мы направились в соседний питейный дом.
Описывать ли внутренности этого «дома», пропитанного сивушным запахом? Отмечу только, что при самом входе на дне опрокинутой бочки какой-то бродяжка писал письмо в деревню. Нас встретил «капитан», состоящий на посылках у целовальника и получающий за свои услуги иногда стаканчик. «Капитан» всех вошедших знал и только на меня покосился, а остальным приветливо махнул головой, приглашая к прилавку Он увивался, очевидно, рассчитывая на стаканчик, и обиженно отошел в сторону, когда узнал, что угощает «новичок».
Капитан, позвольте и вам поднести? обратился я к нему.
Он не сразу согласился, боясь, вероятно, сделаться предметом шутки, но когда я сказал целовальнику налить восемь стаканов, он юркнул в толпу и первым протянул руку к прилавку.
Познакомлю вкратце читателей с биографиями «полковника» и «капитана». Это, конечно, их прозвища, они никогда не были в таких чинах, но оба они интеллигентного общества. «Полковник» мелкий чиновник из асессоров, а «капитан» был управляющим какой-то богатой дамы, получил гимназическое образование и жил когда-то на 300400 рублей в месяц. Оба спились, потеряв места. Сначала они искали места, занятий, но потом примирились со своей участью и совершенно акклиматизировались в трущобах Обводного канала. «Полковник» получил свое прозвище за постоянное главенство и предводительство «католиками», то есть бродяжек, занимающихся катанием тачек с углём и дровами. «Капитана» прозвали так потому, что жил у вдовы капитана.
Один из нашей компании особенно привлёк моё внимание.