Только для взрослых
Совы с вечера до утра перекликаются друг с другом через дорогу. Они приходятся друг другу сёстрами. Одна обосновалась в лиственном лесу, другая расположилась в сосновом. Вышли замуж, хорошо живут, дружно, детишек растят, а вот, гляди-ка, всё равноскучают. Вспоминают ночами ветхий, но тёплый, уютный родительский дом, нежность отца и к маме, и к ним, да его странное увлечение поделками из сосновой коры и гнилушек. Бывало, расстарается папенька, добудет очередной трут, мама нахмурится, мол, почто тащить в дом всякий мусор, а как засветится причудливая сухая деревяшка в ночи таинственным парящим зелёным цветом, взглянет она на мужа влюблённо и улыбнётся:
Затейник ты у меня!
Как-то раз встрял в беседу сестёр и я. К удивлению, на моё разноголосое, невпопад «У-у!», они ответствовали охотно и участливо. Засыпали вопросами: что я, как, да почему. И всё ли хорошо у меня в дому, добра ли жена, послушны ли дети, и бываю ли увлечён чем, кроме
Ну, так я и рад стараться. Рассказал про жену и детей, да про то, как видал шмелей поутру, что выбивали, как вывязаные из лоскутков половики, последнюю пыльцу осенних цветов. Не позабыл упомянуть и синицу, старинную приятельницу, что заглядывала намедни в окно, проверяя, готовы ли мы ко встрече осени. А как можно приготовиться к тому, чего не ждёшь?
Пока я говорил, совы внимали, не перебивая. Сперва поддакивали сочувственно, а после, кажется даже вовсе задремали под мою болтовню. И когда на робкое очередное «У-у!» я, наконец, не получил никакого ответа, то устыдившись своей навязчивости, тихо побрёл восвояси. Рядом со мной, стараясь ступать в ногу, так же неслышно ступал дождь.
Словно сваренные вкрутую яйца, сбоку тропинки под струями холодной осенней, льющейся с небес воды, стыли грибы-дождевики. Я позавидовал очевидной простоте их судьбы, и в тот же самый миг погоревал о ней. В их молчаливой покорности было куда больше смысла, нежели в моём велеречии.
Смотри! Смотри, как они пылят! Наступая на спелый гриб и радуясь фонтану спор, которым чихал тот во все стороны, кричал малыш. А я стоял рядом молча и смотрел, старясь не мешать ему взрослеть. Сам-то я уже, вроде бы, того....
Образ осени
Парит в небе вата облака. Не пошлая, как вульгарная латынь, не сахарная хрупкая тянучка, и не клёклый цветочный хлопок с семенами и сором, но безупречное во всём воздушное перламутровое облако, отороченное плотной атласной серо-голубой каймой по краям. Таких облаков не бывает зимой или летом. Тедругие, из иных мест и погод.
А нынче осень просит синицу постучаться в окошко, дабы сообщить о себе. Занятые корзинами её руки, доверху наполнены виноградом. В котомке за спиной томится в ожидании заморозков калина. На бархатной зелёной шляпке из мхакоричневые блестящие пуговки грибов. Под мышкойвеник из ссутулившихся дубовых листьев. За пазухой дремлет ёж, а на плече, как полагаетсялущит орешек белка. Карманы полны лягушек и ужей, в швах и промеж складок одеждличинки майских жуков и бабочек, под воротником, знамо дело, пушистым тёплым шарфом роятся шмели, да пчёлы.
Оглядевши гостью с головы до ног, я заметил крошечные жёлуди на кончиках шнурков её ботинок, и только вознамерился спросить, надолго ли она к нам, как кузнечик толкнул под руку. Обернувшись на него, дабы поинтересоваться из-за чего он со мной так, разглядел в его, чуть навыкате, глазах, обращённое на меня изумление, и скоро вошёл в память. Как я мог позабыть об осени, и про её чудной чудный вид.
Как мы вам рады! Проходите, отдыхайте с дороги, не станем вам мешать.
И вправду чего ж лезть с разговором. Уж коли пришла, пусть устраивается, не век же ей стоять в дверях.
Тайны лета
На пламени свечи холодеющего солнца, осень сжигала листочки рукописи лета. По одному, горстями и стопками. Не к чему читать невежам, о чём шептал ему на ухо ветер, или про что, прикрывшись ладонями листьев, с непритворным трепетом, секретничал лес. Вот он, стоит ещё, кажется, не тронут вовсе, и мог бы согласно качнуть головой, ил супротив, но молчит же, таится. И лишь разглядев, что последняя страница его откровений рассыпается в острые крошки, вздохнёт свободно, и оглядев вокруг себя простор, замрёт на месте, дабы сохранить до следующего лета про то, о чём не скажет никому.
Склонивши голову и прищурив один глаз, луна украшала своим присутствием приближающийся полдень. Не мешая солнцу, но лишь слегка оттеняя его величие, наблюдала за всегдашними стараниями леса быть неразгаданным. Окружая себя маревом таинственности, скрывая лицо под фатой мошкары, он казался ей похожим на засидевшуюся в девках девицу, которая неприступна лишь от того, что «никто замуж не зовёт». Луна рассматривала поросль вековых дубов и прочих дерев на ладони земли с сочувствием, которого бегут неуверенные по своей природе, вне зависимости от их удела и звания.
Кто бы ни вступал под сень леса, каждому казалось, что тот умён, ибо чрезмерно слОжен, и весьма недурно сложён. Но стоило войти к нему в доверие, как становилась заметно, сколь много пошатнувшихся стволов и гнилых пней скрыты от стороннего глаза, а ковровые дорожки тропинок раскатаны не абы как, но с умыслом отвлечь внимание от иных, стыдных даже самому себе мест.
На пламени свечи холодеющего солнца, осень сжигала стопки листочков рукописи, выскользнувшей из-под пера лета. Ни к чему знать кому-то про то, что в ней никаких постыдных тайн, кроме жалоб на зной, из-за которого возможно уснуть лишь перед рассветом, да сетование на пение птиц, некстати зябнущих в тот же час и мешающих подремать хотя бы часок
Однажды
Совершенно определённо, она былалягушка под листом кувшинки. Спасённая намедни из бездны выгребной ямы, она обосновалась в пруду, но оставалась незамеченной. Покуда я, желая проредить растительность, дабы рыбам дышалось вольготнее, не ухватился за выставленную над поверхностью воды ладонь листа кувшинки. Приподняв невысоко, я вознамерился сломить его, но заметил лягушку, которая, ухватившись за лист с обратной стороны, тянула зелёное плотное одеяло на себя. Это было столь неожиданно, что я невольно вскрикнул и выронил нечаянную добычу из рук.
Устыдившись же своего страха, я осторожно заглянул под лист, будто бы из-за угла ещё раз и увидел направленный на меня сочувствующий взгляд лягушки, в котором ясно читалось:
Испугался? Прости, я не нарочно.
От неловкости, и от того, что моё смятение было столь скоро разоблачено, я совершил ещё бОльшую нелепость. Глядя лягушке прямо в глаза, я произнёс нечто, занесённое в наши края шальным ветром:
Спасибо, что выбрали наш пруд!!!
Лягушка нашла в себе силы не рассмеяться, но её лукавый, сияющий взгляд я запомнил на всю жизнь. Внимательно выслушав несусветную чушь, выскользнувшую из моих уст, лягушка пошевелила пальчиками, перебирая камни берега, как клавиши рояля и одобрительно улыбнулась.
Она остаётся! Вскричал я и побежал радовать домашних. Рассвет и закат без лягушачьего воркования давно наскучил нам Как-то оно всё не то. Привыкли мы к лягушкам, соскучились, и любуясь ими издали, каждый раз надеемся на то, что, сбросив свою разноцветную шкурку в очередной раз, она не наденет новую, но обернётся царевной. Наверняка так и случится однажды, когда-нибудь, потом.
Сова и лето
Сова неутомимо хлопотала подле уходящего лета, то ли напутствуя, то ли напускаясь, птиц иногда бывает не понять.
Ух и ух, стонала, да охала сова.
Больше всего её настораживало то, что лето утаивалокуда уходит и зачем.
Ты только погляди, как здесь хорошо: ясно, светло, ягоды всякие, цветочки, речка теплая, рыбки улыбаются и лобызают вслух любого, кому случается ступать подле воды.
Ну, и надолго ли то веселье? Хмурилось лето.
Так пока ты тут, оно почти всегда так-то! Уговаривала его сова. Без тебя у нас хмарь слякотная, распутица, солнце по все дни дремлет. Только, кажется, продрало ясны глазки наше величайшее, самосветное, ан уже слипаются. Не добудишься его, не дозовёшься.
И что мне с этим делать прикажете? Поинтересовалось лето.
Да разогнать тучи, дозваться солнца, чтобы грело, как то следует, как полагается.