Как насчет честного ответа? спросил доктор Розен. Его ухмылка бросала вызов, словно он без тени сомнения знал, что я начну групповую карьеру, прячась под маской сексуально здоровой женщины.
Например?
Почему вам вообще не нравится секс.
Мое лицо вспыхнуло. Ну, нет, так бы я не сказала.
Неправда. Я обожаю заниматься сексом, просто не могу найти того, с кем могла бы это делать.
В моем прошлом существовали оргазмы и секс, от которого поджимались пальцы на ногах: в колледже колумбиец-алкоголик трогал мое лицо и целовал меня так, что я вспыхивала, как сверхновая. И мне искренне нравилось быть сверху в тех немногих эпизодах со школьным бойфрендом, от души подмахивая, разворачивая наступление на свою сексуальность так, как способна только насосавшаяся слабоалкогольной газировки семнадцатилетняя девчонка.
Я не знала, куда подевалась та похороненная я, или почему не смогла ее удержать.
Мужчина, по виду годившийся мне в деды, с военной стрижкой и бородкой, как у полковника Сандерса, проктолог на пенсиивставил реплику:
Такая красотуля, как ты? Да быть того не может!
Он что, насмехается?
Мужчины не реагируют на меня.
Слезы подступали. Прошло две минуты с начала сеанса, а я уже расклеилась. Мне вспомнилось, как на второй год учебы в католической школе нас отправили в духовный ретрит, и руководительница начала с истории о своем булимическом прошлом. Я в ответ разревелась и призналась в своей булимии перед кучей четырнадцатилетних девчонок, с которых потом взяла клятву о неразглашении. Это был первый раз, когда я рассказала другим о том, что очищаю желудок. Сидя напротив Полковника Сандерса, я чувствовала, как та самая ретритная растерянность подбирается, нависает надо мной: что будет, если я раскрою ротэто спасет мне жизнь или уничтожит меня, как и предсказывала мать?
Что ты имеешь в видуне «реагируют»? Полковник явно насмехался.
Парни всегда подкатывают к моим подругам и никогдако мне. Так было всегда, еще со школы.
В смешанных компаниях в барах или на вечеринках я всегда держалась чуть в сторонке, вечно не зная, куда деть руки, боясь смеяться обычным смехом или вступать в разговор, потому что всегда пыталась сообразить, как понравиться парням. И так было не только с американцами. Мы с подругой Кэт после колледжа объехали всю Европу, и никто на меня не запал. Даже в Италии. Тем временем парни из Мюнхена, Люцерна и Брюгге штабелями укладывались вокруг Кэт и игнорировали меня.
Раздался звонок, и доктор Розен нажал кнопку на стене за спиной.
Три секунды спустя вошла улыбающаяся женщина лет пятидесяти, с облупившимся бирюзовым лаком на ногтях, перетравленными краской оранжевыми волосами и хриплым голосом заядлой курильщицы. Ее отделанная бахромой блузка из искусственного шелка скорее годилась для Вудстока, чем для Чикаго. Я пару раз видела ее на встречах программы 12 шагов.
Я Рори, представилась она мне и другому пожилому мужчине, сидевшему напротив, который тоже был новичком. Точно мать-наседка, она указывала пальцем на каждого из присутствующих и называла их имена и профессии. Оказалось, Полковника Сандерса звали Эдом. Карлосдерматолог. Патриспартнер по акушерской практике. Сама Рориповеренный по гражданским правам. У другого новичка в группе, Марти, были брови, как у Граучо Маркса, и привычка каждые десять секунд шмыгать носом. Он назвался психиатром, работающим с беженцами из Юго-Восточной Азии.
Так, значит, ты пришла, чтобы чаще заниматься сексом? продолжил с того же места Полковник Сандерс.
Я пожала плечами. Буквально пару секунд назад я уже призналась, но теперь хотелось дать задний ход из-за принципов, въевшихся в мой костный мозг. Хорошие девочки этого не хотят. Феминисткам это не надо. Хорошие девочки вообще не разговаривают об этом, особенно в смешанных компаниях. Мать умерла бы, если бы узнала, что я говорю об этом с незнакомыми людьми.
После разговор теннисным мячиком перескочил на Рори, которая упомянула, что попросила у отца денег для оплаты своих счетов. Доктор Розен тут же подвел Рори к истории о том, как ее отец выжил в Польше в Холокост, несколько лет прячась в сундуке. Потом разговор резко свернул на Карлоса, который отказывался платить по счету.
Пока группа зигзагом перескакивала с одной темы на другую, я переминалась с ягодицы на ягодицу на твердокаменном кресле. Вздыхала и разочарованно откашливалась. Никакие мои вопросы не решились. Неужели никого не интересуют мои ответы? Мои зароки? Что еще хуже, для тех историй, которые рассказывали они, у меня, новенькой, не было никакого контекста. Почему ушел с работы ассистент Карлоса? Почему Рори кажется такой антисемиткой, если ее отец пережил Холокост в сундуке? Что за проблема с ее просроченным счетом по карте?
В какой-то момент сеанса я стала перебирать пальцами бусины своего жемчужного браслета, точно четки, пытаясь успокоиться. Доктор Розен наблюдал за мной, своей свеженькой лабораторной крыской. Потом напишет замечание в историю болезни? КТ во время групповой дискуссии манипулирует украшением, перебирая его пальцами. КТ демонстрирует классические признаки человека с серьезными проблемами близости, острой подавленностью. Трудный случай.
После трех индивидуальных сеансов у меня возникло ощущение, что, несмотря на его самонадеянность и странное чувство юмора, между нами возникли какие-никакие узы. Я верила, что он меня понимает. Но теперь казалось, что мы совершенно чужие друг другу. Я мысленно называла его засранцем.
В группе, как оказалось, были неписаные правила.
Ты ноги скрестила, сказал Полковник Сандерс. Я посмотрела на правую ногу, лежавшую на левой. Все дружно повернулись ко мне.
И что? окрысилась я.
Мы здесь этого не делаем, мужчина продолжал сверлить взглядом мои ноги. Я торопливо расплела их.
Почему?
Если выставлять меня дуройэто такой способ лечения, я успею исцелиться к Рождеству.
Это значит, ты не открыта, подал голос Карлос.
Это значит, тебе стыдно, это уже Рори.
Ты эмоционально захлопываешься, теперь Патрис.
Групповая комната была аквариумом: негде спрятаться от шести пар глаз в кругу. Они могли читать язык моего тела. Составлять оценки. Делать выводы. Могли видеть меня. От этой оголенности появилось желание скрестить ноги и просидеть так до конца сеанса. До конца времен.
Тут ожил доктор Розен:
Что вы чувствуете?
Вместо того чтобы выпалить идиотский ответ, который, как я думала, заработает мне пару очковя чувствую, что групповая динамика придает мне сил, я поглубже вдохнула и стала искать правду. Меня выбили из колеи, но я решила, что правда вполне может сгодиться как отправная точка. Это работало в 12-шаговой программея и жива-то потому, что снова и снова рассказывала на встречах о своей булимии.
Ничто в моей жизнини хорошие оценки, ни стройное тело, ни обжимания с красивым гулякой-латиносомне придавало мне сил так, как голая правда о том, что я вызываю рвоту после каждой трапезы.
Первое в жизни истинное, полнотелесное ощущение силы я испытала после первой 12-шаговой встречи, когда села на скамейку с одной женщиной из группы и рассказала, как поедаю, а потом выблевываю еду, которую ворую по всему студенческому кампусу. Я ощутила силу оттого, что отвернулась от наказа материне рассказывать другим людям о моих делах. Я выдала тайну, не заботясь, что кто-то из семьи может от меня отвернуться, потому что я, наконец, поняла: хранить тайнызначит отворачиваться от себя самой. Если в групповой терапии и есть путь к здоровьюа я не была уверена, что есть, то его фундамент наверняка заложен на правде. Никакого другого пути не было. И ни один из этих людей не был знаком с моей матерью или ее подругами. Так что больше никакого сопротивления.
Готовность защищаться.
И откуда, спрашивается, я должна была знать, что мы не скрещиваем ноги?
Доктор Розен покачал головой.
Это не чувство.
Но я именно это
Теперь я разозлилась и была совершенно уверена, что это чувство.