Не желая зримого бесчестья, ворон приземлился неподалёку от второго лаза, прошёлся пешком, размяв ноги, и почти лёжа стал протискиваться через его горловину. Как только заяц почувствовал, что в филейную часть упирается нечто твёрдое, на смену неловкости и оцепенению вернулась свойственная бойкость, и Заяц разжался, словно пружина, пробкой выскочил из норы, заодно освободив и крыло ворона. Наш герой выбрался следом, встряхнулся, как после сна и взлетел, не глядя ни на кого.
Спустя месяц, когда, словно пенкой на молоке, река вскипела льдом, в гнезде ворона всё было попрежнему. Она занималась хозяйством, а он приносил в кладовку то полёвку, то птицу или часть чего-то, чему и названия-то не подберёшь. (Врановые славятся своей неразборчивостью!)
Когда же ты займёшься домом, дорогой, лукаво интересовалась она, приготовляя ужин.
Потом, как-нибудь потом, улыбался в ответ он, и с любовью глядел на ту, что была ему дороже всех на свете.
Время, которого нет
Сначала было намерение.
Именно оно делает первый шаг. До свершений и подвигов. Даже бессознательных.
Намерениеэто когда тебе не всё равно. Когда чужая жизнь становится так же дорога, как собственная. Когда все страхи оказываются намного меньшими, чем ты сам. И. к себе уже не вернуться. Тебя не вернуть никогда, ибо тыэто весь мир, вселенная. Вся!
Можно ли счесть подобное зазнайством, высокомерием, надменностью? Вполне. Но Во имя чьих свершений? Чего ради? Кому оно нужно будет, увитое вензелями воспоминание? Тем, ради кого, но уж точно не тебе.
Перечитывая описания подвигов в наградных листах родных по крови, ищешь в себе отвагу, которая сделала их людьми чести. И не находишь. Разве тольконадеешься, что не простынет в веках горячность, разбудившая в пращурах силы жить для других. Погибнуть за тех, кто скажет: «А я тут причём? Это не моё дело. Я бы так не смог» Сделали ли бы они, если бы знали сомнений?
Сделали. Ибоведали: и наших, и своих. Войти во вкус, не отведав? Немыслимо.
Так, и улыбнулись бы пыльно. С прищуром округ тех, бездонных, прощающих всех глаз. Не по наивному недомыслию, а по глубокой, не имеющей пределов любви.
Неисполнимые посулы, как невостребованные за ненадобностью дары. Возлюби ближнего Даже, если это ему ненужно пока. То ведьлишь до поры. До времени, которого нет.
Навсегда
«Навсегда» на пяльцах человеческого бытия Если это обида, то ненадолго. Доброе дело куда как более обширно.
Когда сердце останавливает свой бег внезапно, скользит на окровавленных пятках по тонкому слою льда жизни От того, что боль, которая копилась годами, переполнила его. Ине вздохнуть, не пошевелиться. Только стоять и глядеть, как вянет его бутон, в попытках вырваться за пределы клетки, о расшатанную дверь которой билось измятым плечом за мгновение до того. В ком было заперто. Навечно ли? Увы, но вечны лишь вопросы. Разгадок нет. Их быть не может!
Соль жизни не в том, чтобы избегать коромысло сомнений, но в том, чтобы, отыскав очередное состояние устойчивого покоя, уходить в сторону, в поисках очередного сокрушающего землю движения.
Мы навечно принуждены алкать изведанного иными. Топчемся, каждыйсо своей стороны этого пирога, разгадываем начинку, пытаемся распробовать отведать И, как всегда, не ведаем, что творим. Слишком издали дОлжно глядеть: и на пирог, и на самих себя И это расстояниедольше предела того самого «навсегда», что кОротко, как озарение. Стлань за слоем сдвигая на сторону то, важное, чего не постичь, но остаётся на пустоте блюда, как огрубевшее сердце вишни, с каплею яда истины.
Именно это и есть то самое, ради котороговсё, что округ. Только вот о чём оно? Трудно уловить смысл, и резон влечения, постичь его. Иначепроще. Пращица пытливости беспощадна, несмотря на несомненную, протяжную, как вой, ветхость.
Навсегда Укор ли это? Даже познав действительность потери исхода из круговорота, в который нас не однажды ввергли, мы бессильны переменить его. И лишь одна способность не смириться, как безрассудная отвага, держит на плаву этот мир, в котором вечно лишь однолюбовь.
А всё прочее?
Канет.
Безвестно?
Навсегда.
В самом деле
Зима дремала, надвинув на нос капюшон неба. Куда не поворотисьсумрак, как не ступихрустит хрупко вяленая корочка льда. А под неюсочный влажный кус земли с изюмом жуков, малиновым желе дождевых червей и лакрицей слизней. И тесочные сладкие подмороженные корешки, обнажившие край белоснежной плоти после бани дождливых дней!!! У Амброзия, не иначе!
Но вот оставь себя тут, под деревом Пропадёшь. Почва под ногами потеряет очарование и покажется неряшливым месивом. Жаль сонного дня усугубится до седин ночи. И не тот плат, побитый молью звёзд, окутает её обширный дебелый стан. Но старушечий, серого цвета, пуховый, плотной вязки, ещё непросохший вполне, со вцепившимися намертво репьями
Слово-то какое «Намертво». Как его, при живых-то?! Зачем оно им!? И молчишь, растерян, пучит чашу слёз досуха.
Стойте-стойте, не помешаю, пройду на цыпочках, вы даже не заметите, как я здесь только что былапромолчит вдруг Лиса, и неслышномимо, оранжевым облаком с белоснежной кистью кончика хвоста.
«Колонковая» подумается отчего-то. «Абсурд!» И тут жежаром, желание бежать. Прочь! Но свершить этого ещё не удавалось никому
И от того-то: спокоен лес, нетороплива лиса. Минуя зачарованность, не умаляя достоинства своего суетой, живут. Не страшатся разочаровать в себе. Кроме человека, все таковы. Даже если сам. И никто не понимает, кто же он, в самом деле.
Кадры фильма, что снимает жизнь
Солнечный сок льётся сквозь сито облаков в самый центр круга округи. Нежно оправляет шапку на сочном пне. Тому холодно с непривычки. Шевелюра ствола, нещадно срезанная накануне, даёт простору шанс явить себя, отняв взамен всё, что связывало с миром. Дышать становится всё труднее Но сделанного не воротить.
Мышь в мокрой шубе, спеша к соседке через грядку тропинки, поскользнулась вдруг. Уронив себя, ударилась коленками о сухарь сугроба, и хнычет. Тихо, как девочка. Ветер, усмиряя боль, выдыхает тихо. Чтобы не обморозить ненароком. И сам стонет от жалости к ней. Сквозняком плещется по лабиринтам сугробов, как по переплетениям судеб, что ведут нас всех. Даже тех, кто не считает себя ведомым.
Появление на свет пробуждает в людях сострадание, которому учатся неустанно. Рождённый, как срезанный цветок, без радетельной нежности вянет скоро. Без родительской
Детствоне имеющая пределов любовь к миру. Это неосознанный страх и мурашки по спине при взгляде в звёздное ночное небо. Где Орионне просто три ярких точки, но отверстие замка, к которому утерян ключ. Сожаление об этом гнетёт и томит, до поры безотчётно.
Детство сверяет всё по собственной, единой мерке У взрослых их больше, чем времён года. И плачут они охотно, будто платят. Хотя там, у границы колыбели и вселенной, неясноотчего из глаз людей течёт вода. И, в подражание, научаются так же. Такими же быть!.. Но делает ли это из них людей? По-настоящему?!.. Чернила дурных поступков светятся в лучах совести И портят всё. Так, как правила портят промахи.
А вокруг столько радости, света, солнца, любви Гладкие щёки льда, небритая седая щетина инея. То, настоящее, что всегда рядом.
Если вдуматься, то каждый деньдата А если не думать, то ровно то же самое. Кадры фильма, что снимает жизнь
Вектор
Солнце ворочается на перине светло-серого неба, улыбается сквозь сон рыжим деревьям с веснушками самых стойких, нелепых своей юностью листьев Осень пощадила их намеренно или случайно? Кто её разберёт.
Очередное, вновь мрачное утро Не слышно пения птиц. Они удалились во след сбежавшей прочь осени. Судорожный кашель ворона различим едва сквозь вой остылого ветра. Зябко и грустно шагать под ритм сечения водных струй по жёсткой, хрустящей лаком льда, траве. Выдох теряется в вышине и тоже мёрзнет.
Подле лужи, в которой полощется который день небо, стоит кошка. Её полный живот почти касается сырой земли. Она тяжело дышит. Из приоткрытого рта прямо в лужу, густо и часто капает. Идти по воде в её положении неразумно. Надеяться на то, что вот-вот закончится дождь, напрасно. Я бережно поднимаю кошку, прижимаю к себе и сквозь натянутую кожу её живота ощущаю несмелое копошение. Малышам не терпится выйти на волю. Но и страшно делать это.