Шрифт
Фон
За стальными створками дверей души, что отворяются со скрежетом зубовнымхрусталь сердец. Те так похожи на лёд, но это не он. Сердца бьются от горестей, а тают слезами, навстречу доброму слову и взгляду. Любому! А если этого нет? То и сердца нет.
Доля
любви
Мы все знаем главную долю бытия, но редко имеем её в виду. Жаждем любви подвигов подле, но не берёмся трудиться над этим сами. Ибо непросто. Не по силам, подчас.
Извинять непростительное, терпеливо сносить, чему прощения не сыскать. Находить оправдания, а то и вовсе терять повод всякой неправде. Не без труда прятать обиду свою, верно рассудив о причине гнева: она в тебе, и только в тебе.
Сердце рвётся наружу. Высказать!!! Но смолчать. Каплями воды после дождя, что стекают с листа, кровью по венам: так так так Зубы ломит от не сказавшихся слёз Но тем слаще то, что после, мягкость взгляда, поволока речи, шорох руки по волосам:
Простибеззвучно. Как песнь, что слышна лишь одному.
Тебе! Этого! Мало?!
Довольно.
То ли остановил, то ли вправду немало.
Любовь к себеисточник сострадания к окружающему. Должно быть так Так должно быть! Но, где сыскать, как выправить путь её, чтобы в себе задеть то, самое?! И уметь после, в отражениене мельком, но прямо, глаза в глаза, с улыбкой участия, с тем чувством, о котором молчат, если оно есть:
Ты счастлив?
Мм
А яда!!!
Так что во мне не так?..
Всё так, да только
Ну, ответь же!
Тебя можно назвать исполненным нелюбви.
Не понимаю.
Вроде говоришь верно, и даже поступаешь по совести
Так что же тогда?!
Тяжело находится рядом с тобой. Тяжело.
Тебе? Это тебе со мной тяжело?!
Таки да
Ценить себя в виду камина собственной совести непросто. Все наши непохожести спорят промеж собой у общего истока, упустив из виду то, что, измучив, любовь теряет себя. Ибо та, о которой грезим, умиротворяет, делает счастливым и спокойным
Ведомы душой, мы переполнены намерением любить и желанием разделить её со всеми.
Чёрные чётки дней. Чёткие, чтобы постичь, минуя препоны, как оно всё устроено вокруг. Не отвлекать от зеркала, которое отражаешь ты в своих глазах.
Продрогшее
Хрупкие обмороженные руки деревьев бессознательно терзали тельняшку неба на груди. Невыспавшись, утро выглядело настоль неряшливо, что вполне сошло бы за сумерки. Даже то, что облако спелым одуванчиком заплутало в кроне дуба, не делало начало дня более нарядным.
Длиннохвостые синицы насупились, как школьницы, и обступив осину, принялись обкусывать кисленькие почки. Галдели и роняли шелуху к её порогу.
Надломленные временем пеньки, чёрствыми куличами возлежали посреди застолья полян. Тусклый огонёк беличьей суеты теплится промеж них, слышим едва-едва.
Лось чеканил шаг без утайки. Косули спешили куда-то, мимо задумавшего лето оленя. «Так ли?!» громогласно сокрушался дятел, где-то там, над головой.
Молча, вопреки обыкновению, по грудь стволам, грузно парил ворон. С поклажей, в который раз. А снизу, во след, недовольный со сна, ворчал ёж. Должно быть был чем-то расстроен, но до весны про это не узнать.
Чепрачные тропинки. Жаден снег.
Слегка просЫпал. Им ли быть довольным?
И вольный ветер стал больным невольно.
Он волен делать то, что не для всех.
Да куст негибкий, листьямиворсинки.
Прошла чуть ближе, чем могла, лиса.
Росой замёрзшейдве моих слезинки.
При взгляде на продрогшие леса.
Ночь
Озябший куст тычется щенком в ладошку. Тлеют звёзды. Ночь в сиреневом зажимает баррэ Ориона. Под шагами её расторопной походки, хруст ступеней и скрежет слепой бело снежных резцов. Тово сне.
Рысь пугаться ленива. Ухом водит, следит, кто-то шествует мимо. Лис, потуже свернувшись клубком, согревает прохладные уши. Уже крепче теснее. Дремота непросто даётся.
Сонно тень осеняет рассеянным светом. Заяц меряет насквозь поляну неспешно. И протяжны прыжки, невесомо замедленны, тунны.
Похваляясь луны перламутром, будто жемчуг раскатистый, утро. Но скатиться она не спешит. След, оставленный пальцем, глазницы. Дразнит, сетует, цветом разнится
Настроениеложная участь. Частьютак. Но, к несчастью, не мучась, не бывает. Похоже на это.
И вдали от навета рассвета, так округа собою довольна. Согласишься ты с нею невольно, под приглядом сиянья луны. Да развеет сомнения ветер, что прозрачен, и дерзок, и светел.
Толика
Дятел деликатно касался стекла, прикладываясь к его прозрачной льдинке то левой щекой, то правой.
Привет! Ну, чего тебе?
Ка-ши! беззвучно просила птица. Ка-ши!
Ну, подожди, сейчас принесу.
Оправляя мраморные разводы одежд, он терпеливо ждал, пока расплющенные монетки овса шурша набирались в пирамидку. А после подбирал их, спеша и срываясь на привычную дробь. Он знал, что в лесу не один. И следует поторопиться, ибо многих ждут к этому столу
Скажите, неужто у вас там всё так, как вы описываете? интересуются подчас.
Думаете, сочиняю?
Ну, не то, чтобы. Но как-то этослишком, чересчур.
Что именно?
Да, не бывает так, чтобы сейчас думали друг о друге. Люди, и те совершают поступки через силу. А уж эти
Что значит, «эти»?!
Ну, мозгов-то у них!
Ах вы об этом
И хочется раскланяться холоднее обыкновенного, но сдерживаешь себя в рамках приличия, за пределы которых так давно и далеко вышел визави.
Я вспоминаю, как однажды стая волков обходила стороной погибшего домашнего кролика. Статные звери приближались по одному, вежливо обнюхивая бедолагу, прощались, и шли дальше, оставляя на снегу круглые трудные следы. Кролик был оставлен на виду намеренно. Но перед тем волки часами наблюдали с пригорка, как детёныш человека играл с этим ушастым и целовал его в широкий тайский нос. Съесть его теперь было бы верхом неприличия. Да просто немыслимо! Даже учитывая поведённое к рёбрам брюхо.
Сколь рассудка необходимо для проявления человечности. Толика? Только ли? Этого довольно? И достаёт ли её нам, разумным?..
Лоскут одеяла, чтобы обогреть, клочок бумагизаписать на ходу номер для памяти, кусок хлеба по-братски, напополам, и сердцена части, всем, кому достанет
Ты серьёзно? Сердце?! Опять?!!
Да. Ничего не меняется, ни хорошее, не плохое.
Устроившись на ветке напротив окна, дятел очищал веточкой снег между пальцами. Ему было тепло смотреть на суету синиц и прочих воробьиных подле кормушки, на куцый хвост мыши, сжимающей в ладошке расплющенное зёрнышко овса, как печенье Жаль, вОрон стесняется. Они бы потеснились.
Деревянные
Небо растушевало туманом снегопада. Стало труднее распознать, что подле. А уж того, что вдали, и вовсе не видать.
Склонился было дубок низко-низко, да вступило ему в спину так, что не разогнуться. Тщился он, де-ре-вян-ный, разглядеть свет под ногами. Но раньше весны то никак нельзя.
Пальтишко задралось, разошлось по швам, а через нихнатруженные вощённые нити на стороны. Их нарочитая суровость не сдержала любопытства, младости не уберегла. Стоять бы дубу без малого две тыщи лет, ан нет, не вышло. Корчит его от боли, гнёт к земле, и снег мнёт до кучи поверх, не жалея:
Не упорствуй, говорит. Много нас. Не удержаться тебе на ногах, падай теперь, пока ещё себя помнишь.
Навалило сверху горб снега, со стороны глянутьстарик стариком.
И чуть было не обрушился оземь дубок, да, на счастье, тут же рядом стояла осина. Подхватила она товарища под руки, упёрлась в мёрзлую землю, что есть мочи, и, сколь не старались снег с ветром, удержала его на месте.
Долго ли, коротко ли, а прошёл мимо леса не год, не два, не десять, а целая их дюжина. Дубок возмужал и окреп выше меры, раны его затянулись. Осина же не только подросла, но и обветшала. Жизнь её катилась к концу. Она всё чаще дремала в объятиях дуба, приникала к широкой груди и пела слабым уже голосом ту самую колыбельную, которой успокаивала его немощь на первых порах. Дуб прижимал осину к себе, раскачивался легонько, баюкая, а когда та засыпала, принимался тихо плакать. Он не представлял жизни без своей подруги, и так надеялся, что они вместе навсегда. Несмотря на то, что подол её платья и зелёные бархатные сапоги из мха были изгрызены мышами, а пауки, сколько не старались штопать, не могли поспеть за ними, для дуба она была краше всех.
Шрифт
Фон