"Наверное, с ума сходит. По соседям бегает"
А, может, и не сходит? Может, тихонько поплакала, утерла слезы, и, помолившись, благословила его в тяжелый путь?
Глеб почувствовал, как то ли от мороза, то ли от мыслей в глазах проснулись едкие слезы. Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы не надо было никуда идти, чтоб отец вернулся с фронта, чтобы мама, как раньше напекла пирогов, и война как-нибудь сама собой вдруг закончилась.
Какой-то тихий голосок внутри стал жалобно звать его домой
Он огляделся. Понял, что не знает, куда идет. То что, казалось передом, вполне могло быть задом. Север востоком, запад югом. Лес, ночь, зима
Свирепый холод забирался под тулуп. Пальцы в рукавицах уже не так послушно гнулись. Ступни задубели.
"Больше часа иду. Где ж железная дорога?"
Выругав себя всеми известными словами, Глеб понял, что надо разводить костер и ждать до утра. Двинулся в поисках удобного места.
Лес, как старый злой колдун ухмылялся над ним в седые усы заснеженных ветвей. Дышал в лицо ледяной смертью.
Каких только страшных чудес и фокусов не ожидал Глеб, ползая на лыжах по бесконечной черно-голубой чащобе.
Искал поляну, а нашел избу. Крохотную, приземистую, укутанную снегом, так что и не сразу разглядишь. В окошке черно. Дверь не заперта.
Чиркнув спичкой, зашел в темные, как могила сени. Так и есть: пусто. Из удобств только печка, стол с табуреткой, и громадная, до потолка куча соломы в углу. А еще какой-то ни то короб, ни то ящик.
Глеб подумал, что хозяин, должно быть, где-то поблизости: на столе была грязная посуда, карандаш, спичечный коробок, возле печки лежали свежие дрова.
Либо вернется сейчас, либо вообще не вернется.
Глеб развел в печи огонь, поужинал сухарями и с удовольствием зарылся в мягкую сухую солому. На всякий случай вынул нож. Дверь решил не запирать, чтобы в случае чего успеть выскочить.
Скоро в избушке сделалось настолько тепло, что Глебу стало жарко в тулупе. На душе просветлело. Расхотелось идти домой.
Все равно мамка убьет, подумал он. Еще ребята, чего гляди, узнают, засмеют всей школой
Опять вспомнил дядю Володю и почувствовал, как злобно щемит в груди. В памяти всплыли фотографии молодых, красивых, улыбающихся здоровыми зубами бойцов из газет. Разве возможно, чтоб на фронте жизни не было? Трус всегда по себе судит.
Ну гибнет, может быть, каждый пятый каждый седьмой, ну что ж? На то и война! А трусу там точно конец. То-то он, небось, от зависти позеленел!
От пережитых волнений и усталости Глеба разморило так, что даже думать не стало сил. Мысли спутались в клубок и покатились невесть куда.
Он забылся.
Сапоги мои тогодонесся сквозь толщу сна, чей-то странный голос.
Глеб открыл глаза. Не сразу вспомнил, где находится. Как слепой захлопал глазами в кромешной тьме.
Пропускают Аш-два-О!
По полу затопали чьи-то ноги.
Ух, холодрыга!
Валенки мне новые нужны.
Ну а я что? Аварусу скажи, он же завхоз теперь!
Глеб затаил дыхание. Каким-то нутряным чутьем он сразу понял, что это не хозяева.
Спички где?
Чужой коробок прятался у Глеба в кармане.
Тут вроде На столе были.
Нету! У себя поищи.
Зар-раза! Что ж мы теперь даже огонь не разведем?
Разведем. У меня огниво есть.
Незнакомец начал чиркать возле печки кремнем о трут. Искра не высекалась.
Три километра бикфордова шнура Заряды во всех точках заложены, кроме двух. Как будем отчитываться? Старший опять психовать начнет.
Да пошел он! Фокусник! Иллюзион ему подавай!
М-да Оружие проверял?
Гулус проверил.
Черт, гореть не хочет! Спички должны быть. На полу пошарь!
Идиоты мы. Три электрических фонаря дома лежат, ни один с собой не взяли.
Ну че ж теперь Слава богу, что не взяли, а то мало ликто б нас с ними заметил.
Глеб почувствовал, как сотни паучков побежали по телу и зашевелились в волосах. Он напоролся на них! На тех, кого здесь быть просто не могло. Не на дезертиров, не на бандитов. Хуже
Несмотря на ужас, оба голоса показались ему вдруг до странности знакомыми. И при том даже будто похожими друг на друга.
Домовой спички спер. Нету!
Ах, ё Слушай! испуганно шепнул разжигающий. По-моему, кто-то тут без нас дрова жег. Угли горячие!
Точно, домовой
Кто-то тут был, пока нас не было.
Твою мать, ящик!
Оба бросились к стоящему в углу коробу и начали перебирать в нем какие-то железные штуковины.
Нет, в порядке. Сюда, он не заглядывал.
Все равно, пересчитать надо.
За стеной раздался шум: с дерева обрушилась снежная шапка.
Слышал?
Снег что ль?
Щас посмотрю.
Над ухом зловеще щелкнул взведенный курок. Один незнакомец вышел из избы с наганом наготове.
Глеб мигом надел валенки, схватил шапку и, боднув слепую фигуру в живот, пулей вылетел в ночь.
Эй! заорало сзади. Сто-ой!
Грохнул выстрел. Глеб вжал голову в плечи и припустил, что было духу. Бежал он недолго. Глубокий снег и заросли, превратили бег в отчаянное карабканье.
Двое сзади кряхтели, ругались и, с треском ломая валежник, перли по пятам. Им недоставало Глебкиной прыти.
Он не заметил, как очутился на берегу заледенелой узкой речушки. Скатился вниз и, поскальзываясь, кое-как перебежал на другую сторону. Шум погони больше не долетал. Никто не орал, не палил из нагана. Лишь в висках бешено барабанила кровь.
Глеб несколько минут напряженно вслушивался, лежа в колючих кустах, моля бога (пусть его даже и нет), чтобы злодеи не пошли по его следам.
Ни шороха. Только где-то очень далеко противно плакала зануда-сова.
Встал, отряхнулся. Вспомнил, что вместе с лыжами оставил в избе все свои вещи, корме рогатки, спичек и ножа. Жалеть о них, абсолютно не хотелось. Ни о каком походе на войну Глеб больше и думать не смел.
"Выбраться из леса, вернуться в поселок, в милицию, предупредить!"
Он несколько часов мотался по лесу, как помешанный, вслепую пытаясь нашарить правильный путь. Месяц скрылся за тучами, и если б не снег, он бы и правда был немногим лучше слепого.
Даже слезы потекли от злости и отчаяния:
"Раскрыть такое дело и вот так сдохнуть в глуши!"
Ему то и дело казалось, что за спиной кто-то крадется. Два раза Глеб чуть не побежал, приняв темные очертания чащи за фигуры людей.
Потом, уже порядком забывшись от усталости, добрел до края какого-то глубокого мглистого оврага, в который чуть не упал.
Сперва Глеб даже не понял, что это перед ним. Яма с совершенно черным, как лужа мазута дном. Придя в себя, он разглядел и расслышал, как внизу, плотоядно ворча и поскуливая, точно в страшном сне, копошатся какие-то черные тела. Их было так много, что само дно лишь мельком проглядывало сквозь эту круговерть.
Потом ворчание перешло в разъяренное рычание. И вдруг навстречу Глебу вынырнула, захлебываясь слюной, громадная клыкастая волчья пасть.
Глеб с криком отпрянул, упал задом и стал отползать.
Волк, не сумев выбраться из оврага, скатился вниз, но к нему тотчас присоединились другие.
Овраг наполнился яростным рявканьем, лаем, клацаньем зубов и даже утробным воем, словно волки уже много дней ничего не ели и вожделели всякий ошметок мяса.
На какой-то миг Глебу почудилось, что по краю оврага кем-то вбиты острые колья и натянута колючая проволока. Эта мысль сверкнула в его мозгу и тут же утонула в море паники, когда он, не помня себя, бежал прочь от жуткого места.
***
Из леса Глеб вышел, когда, уже начинало светать. Небо плотным серым ковром заволокли тяжелые тучи. Занималась метель.
Несмотря на летящую в глаза ледяную пыль, Глеб разглядел вдалеке за полем знакомые очертания заброшенной церкви и двух труб котельной.
Он пришел к поселку с другого конца, но все же хотя бы пришел. Радость и облегчение встряхнули душу и придали телу сил.
Через четверть часа, набрав в валенки снега, белый как снеговик, на ватных ногах Глеб, отдуваясь, несся по главной улице прямо в милицейский участок.
Вчерашний предатель, трус и гад сидел за столом, подперев рукой тяжелую голову, и мрачно посасывал папиросу.
Дядь Володя!
Не дядь Володя, а товарищ старший лейтенант! резко поправил тот.