Евнух вдруг почувствовал, как сильно устал. Последний год он жил в постоянном напряжении, ведь именно в этот год произошло так много всего, что могло повлиять на исход шахматной партии, длившейся последние двадцать лет. Кажется, даже сердце начало побаливать, но не настолько, чтобы мешать делу. «Когда шахматная партия закончится, летящая звезда должна упасть и тогда наступит отдых», мысленно произнёс Шехабеддин. Он любил это повторять.
Отчего-то вдруг вспомнился день, который стал началом войны. Нет, не первый день осады, а первый день строительства крепости на берегу проливакрепости, «перерезающей горло». Ведь именно тогда судьба румов оказалась определена, и судьба Заганосатоже. В тот день Мехмед, стоя на берегу пролива, сказал, что четыре главные башни должны быть построены четырьмя его верными слугами. Одну он поручил строить Халилу, другуюЗаганосу, третьюШехабеддину, а четвёртуюсановнику по имени Саруджа, о котором теперь все забыли.
Помнится, Заганос, увидев на чертеже крепости, где должен строить свою башню, оказался немного смущён, и это не укрылось от Шехабеддина.
Что тебя беспокоит, мой друг? спросил евнух, когда все вернулись в лагерь султана, устроенный на одном из немногих плоских участков берегана месте покинутой деревни румов, так что останки разобранных каменных строений виднелись между пёстрыми шатрами турецкой знати.
Заганос позвал евнуха в свой шатёр, велел всем слугам удалиться, а затем подошёл к потухшему мангалу и тростниковой палочкой для письма начертил в пепле упрощённый план крепости.
Вот здесь пролив, тихо сказал Заганос. Возле самого берега находится башня Халила. Вот здесь, тоже возле берегатвоя башня. А моявон там, высоко на склоне. И башня Саруджи-паши тоже высоко. Я не понимаю, почему Мехмед велел мне строить башню там. Мехмед сам сказал, что мы должны в строительстве не отставать друг от друга, а кто отстанет, тот проявляет недостаточно усердия. Но ведь строить высокоэто тяжелее, чем внизу. Доставлять материалы туда, наверх, это добавочная работа, от которой почему-то избавлены ты и Халил. Но не я. Почему? Это знак немилости? Султан хочет мне сказать, что на пути к должности великого визира меня ждут многие препятствия?
Шехабеддин тогда улыбнулся и одной рукой ободряюще приобнял друга:
Не совсем так. Посмотри на это иначе: твоя башнявыше башни Халила, и как бы Халил ни старался, твоя башня будет возвышаться над его постройкой. И это же касается Саруджи-паши. Твоя башня стоит чуть выше по склону, чем его. Так что и над Саруджой ты будешь возвышаться. В одном ты прав: должность великого визира не достанется тебе легко, придётся прилагать усилия. Но здесь Мехмед испытывает тебя потому, что по-другому нельзя. Он не может просто назначить тебя на должность, ведь тогда слишком многие спросят: «Почему? Чем Заганос достойнее других? Только тем, что он был воспитателем нашего правителя?»
В самом деле? Значит, то, что я посчитал немилостью, это знак ободрения? в свою очередь улыбнулся Заганос.
Да, прошептал евнух, а затем осторожно взял из руки друга тростниковую палочку и торопливо уничтожил рисунок. Ты должен показать, что достоин. А ведь ты достоин.
«Ты достоин, мой Искендер, повторил евнух, стоя на башне рядом с дворцом поверженного правителя румов. Ты получишь то, что должен, или яне я».
* * *
Мехмед не сомневался, что Шехабеддин, за много лет научившийся в точности исполнять желания своего повелителя, и на этот раз сделает всё, как нужно. Поэтому султан не удивился, когда, подъезжая к дворцу, вдруг почувствовал себя так, будто приехал в город как гость, а не как завоеватель.
Весь день Мехмед разъезжал по столице румов, теперь уже бывшей, и старался не обращать внимания на то, что делается вокруг. Как и полагается после успешной осады, султан отдал своим воинам город на разграбление, которое должно было длиться три дня. Как итог, на улицах не было никакого порядка. Везде драки, крики, а на мостовых валялись трупы и какие-то обломки, среди которых с трудом находил себе дорогу султанский конь, а также кони приближённых и свиты.
Это было неизбежное зло, поэтому Мехмед смотрел не на людей, а на здания, многие из которых, особенно древние, отличались удивительным совершенством линий и выглядели величественно, несмотря на следы разрушений от времени, которое не щадит ни одну постройку.
Недавно, обращаясь к войскам перед решающим штурмом, Мехмед совсем не просто так сказал, что в столице румов не ищет для себя никаких сокровищ, кроме зданий. Здания действительно были ему нужны, ведь о них столько рассказывал учитель-рум, причём рассказывал с восхищением, хоть и добавлял, что они медленно разрушаются. Мехмед радовался, что может сказать: «Теперь это всёмоё», и в то же время жалел, что ещё не скоро увидит город таким, каким тот был в дни мира и каким его мог увидеть каждый путешественник кроме султана. Султан, приходя в чужой город, приносит с собой войну.
Вот почему Мехмед не удивился, но весьма обрадовался, когда обнаружил, что на улице, прилегающей к дворцу, нет никаких трупов и мусора, а двери соседних домов закрыты так, как будто туда никто не врывался: «Молодец, Шехабеддин-паша!»
Оказавшись внутри дворца, Мехмед ещё долго ходил по своим покоям, оглядывая их с почти детским восторгом. Всё как у румов! Мебель совсем другой формы и высоты, и резьба на ней совсем другая. Нисколько не похоже на турецкие, персидские или индийские вещи. Кувшины и прочая посудас рисунками, которых в Турции не встретишь. И ковры другие. И светильники. Всё! Как будто Мехмед приехал в гости к румам и хозяева дали ему в своём жилище лучшие комнаты.
Шехабеддин-паша, я очень доволен, наконец сказал Мехмед евнуху, который молча следовал за повелителем, ожидая замечаний или пожеланий.
Как раз в это время они оказались в помещениях, где евнух по его собственным словам не менял вообще ничего:
Мне сказали, что покойный правитель румов выделил эти комнаты для жены, но жены у него последние годы не было, поэтому комнаты пустовали. Я подумал, что мой повелитель захочет поселить здесь кого-нибудь из приятных ему людей, чтобы видеться с ними во всякое время.
Мехмед ничего не ответил на это замечание, потому что вдруг увидел высокий стол, рядом с которым стояло несколько кресел. Такого не было в его личных покоях.
Это что? спросил султан.
Убрать? осведомился евнух.
Нет-нет, оставить, ответил Мехмед и сел в одно из кресел, которое располагалось ближе всех к столу, а затем положил ладонь на столешницу. За такими столами румы едят, да?
Да, повелитель.
Завтра я буду есть за таким же столом.
Повелитель хочет, чтобы завтра ему накрыли трапезу здесь? спросил Шехабеддин.
Нет, ответил Мехмед, предвкушая, как увидит искреннее удивление евнуха. На завтра я приглашён в дом к одному человеку из румийской знати. Буду есть за одним столом с ним и его семьёй.
Шехабеддин сначала удивился, а затем всерьёз испугался. Глаза его чуть расширились, а голос изменился, стал глухим:
Повелитель, зачем тебе вкушать пищу в доме врага?
В отличие от искреннего удивления этот страх совсем не был забавен. К тому же евнух сейчас выглядел как мать, которая боится за своё малолетнее неразумное дитя, поэтому Мехмед с досадой ответил:
Врага? Война закончена, Шехабеддин-паша. Теперь румыуже не враги. Я не хочу помнить о прошлых раздорах. Хочу поступить как Искендер Двурогий, который перестал считать персов врагами после того, как победил Их в войне и стал преемником Дария.
Евнух сделал несколько торопливых шагов к креслу Мехмеда, упал на колени, а затем заговорил быстро и взволнованно:
Мой повелитель добр и великодушен, а румы коварны. Всем известно, что они знают толк в ядах. Повелитель, тебя могут легко отравить! Человек, к которому ты поедешь в гости, за ночь успеет приготовить яд и противоядие, а затем примет противоядие сам и даст всем своим родным и челяди. Ты приедешь к нему в гости, вкусишь отравленное угощение и скоро почувствуешь себя плохо, а человек, с которым ты сядешь за один стол, станет есть и пить то же самое, и ничего ему не будет. Он у тебя на глазах даст эту пищу и питьё своим детям, своей жене, своим слугам, и они останутся живы, а ты можешь умереть. Повелитель, ты должен беречь свою драгоценную жизнь, ведь если ты умрёшь сейчас, то твоя слава завоевателя утратит заметную часть своего блеска. Тот, кому победа далась ценой жизни, славен куда меньше, чем тот, кто после победы остался жив.