И сколько платить?
Много! На судоподъём и буксировку уйдёт вся наша премия за «Певек». А ещё потребуются деньги на ремонт. Предлагаю бросить клич среди акционеров: если не хотите лишиться «Громобоя», подайте на ремонт кто сколько может.
Не надо впутывать в это дело акционеров, возразил Тарновский. Иначе они подумают, будто мы с тобой плохо работаем, и найдут нового капитана со старпомом. С деньгами я что-нибудь придумаю.
Капитан просмотрел бланки и выбрал один.
Хозяина этой фирмы я знаю. Пусть Артём отстучит ему: мы принимаем предложение и ждём в бухте Калипсо в самое ближайшее время. Остальнымвежливый отказ.
Через три дня из Владивостока пришёл пароход спасательного общества. Громоздкое неуклюжее судно с прямым форштевнем, клёпаной обшивкой и высокой закопчённой трубой казалось на сто лет старше «Громобоя», который даже сидя на мели в полузатопленном состоянии отличался изяществом корпуса и надстроек. На самом деле всё было ровно наоборот: «Громобой» спустили на воду до войны, и Тарновский приспособил его для каперского промысла. Пароход же построили совсем недавно, и своим владельцам он казался последним словом техники. С парохода спустили водолазов. После осмотра корпуса начальник спасательной партии предъявил Тарновскому перечень необходимых работ с указанием стоимости. Читая список, капитан почувствовал, как спина покрывается холодной испариной: сумма была огромной!
Ладно, почитаю на досуге повнимательней, Тарновский сложил перечень вдвое и сунул в карман тужурки.
Даже на грани банкротства Тарновский вёл дела с размахом. Чтобы команда не ютилась по чужим избам, капитан оформил в сельсовете участок леса под вырубку, и моряки за два дня скатали на берегу моря бревенчатый барак, настелили в нём нары и сложили печь. В пропахшем смолой бараке устроили ружейную пирамиду и пост вахтенного. Воду брали из ключа, бьющего у подножия сопки, по нужде бегали в сооружение наподобие скворечника, построенное в отдалении среди зарослей шиповника. В бараке сделали выгородку для камбуза и отдельную комнатушку, которую Тарновский прозвал капитанским салоном. За дощатой стенкой «салона» установили снятую с корабля радиостанцию, антенну от неё протянули во двор перед бараком, к верхушке мачты, сделанной из цельной сосны. Через тонкую перегородку капитан целый день слышал, как Артём стучит по клавиатуре, набирая радиограммы для владивостокских контор. Из окошка в «салоне», больше напоминавшем амбразуру в блокгаузе, открывался вид на бухту и на «Громобой», опутанный шлангами и кабелями со спасателя.
Завершив постройку барака, Тарновский уволил большую часть моряков, ставших ненужными на берегу. Получив расчёт, мореманы погрузили своё шмотьё в кузов наёмного грузовика и отправили его во Владивосток, а сами пошли в город пешком, благо через сопки к цивилизации вела торная дорога, на которой кое-где ещё сохранились остатки довоенного асфальта. С Тарновским осталась «старая гвардия»: старпом Куртов, второй помощник Денисенко, механик Дрейзер, боцман и ещё около десятка человек, прошедших со своим капитаном и Крым, и рым. Из новичков в бухте Калипсо остались радист Артём Цепов и Маша. Радист поддерживал связь с Владивостоком, а от аккуратистки Маши требовалось выполнить особо деликатную миссиюпривести в порядок снятые с «Громобоя» документы, к которым Тарновский испытывал особое отвращение.
В один из погожих августовских дней над морем зазвенели моторы, в разрыве среди облаков показался самолёт-амфибия. Он заложил вираж над бухтой, снизился и коснулся брюхом воды. Из-под носа амфибии выбило шлейфы брызг. Пилот заглушил моторы, и самолёт заскользил по инерции, пока не ткнулся носом в галечный пляж. Открылся люк, из кабины вылез лётчик, достал из лючка на носу амфибии якорь и заклинил его на берегу между валунами. Лётчик сел на камень, закурил. Следом из кабины выбрался плотный курносый бородач с расчёсанной на пробор шевелюрой. В чёрном кителе и с кожаным портфелем в руках бородач напоминал великовозрастного студента духовной семинарии. «Семинарист» близоруко щурился на сопки сквозь круглые стёкла очков в металлической оправе. Пассажир амфибии живо напомнил Тарновскому попа с советского антиклерикального плакатане хватало только наперсного креста и рясы.
По мою душу прилетел, зараза! проворчал Тарновский, наблюдавший за бухтой из своего окошка-амбразуры. Он ни секунды на сомневался, что бородач прибыл с очередным «сверхвыгодным» предложением от владивостокских дельцов. Теперь капитану придётся выслушать длинный спич, после чего максимально корректно спровадить настырного гостя обратно к самолёту.
Наверное он из банка, предположил Куртов, составивший капитану компанию за чаем. Его следует отвести подальше в ольховник и расстрелять. А в банк отстучать радиограмму о том, что их представитель трагически съеден тигром.
Так поступают только дикари, возразил Тарновский. В нашей цивилизованной республике кредитора сперва выслушивают, а уж потом принимают решительные меры.
Пассажир неуклюже спрыгнул с носа амфибии, споткнулся и растянулся на гальке. Его пухлый портфель улетел вперёд, теряя рассыпающиеся бумаги. Рыбаки, чинившие сети на берегу, отложили свои челноки и с интересом следили за новоприбывшим. Пассажир спросил что-то у пейзан, те указали на стоящий у подножия сопки барак, и бородач бодро зашагал вверх по тропинке.
Вы кто? Маша остановила гостя в дверях. Она дневалила в бараке и заодно исполняла обязанности секретаря Тарновского.
Я? кажется, гость невероятно удивился от того, что его не узнали. Я Кульбака Алексей Владимирович, президент Общества спасения старины. Кульбака близоруко сощурился на Машу. Какой у вас чудесный мех, девушка! Во Владивостоке дамы готовы удавиться за пару соболей, а вас Мать-Природа наградила прекрасным шерстяным покровом совершенно бесплатно. Он так вам идёт!
Спасибо! Маша покраснела бы до кончиков ногтей от смущения, если бы могла. Глеб Алексеевич у себя в «салоне». Вы же к нему? Я вас провожу.
Здравствуйте, Тарновский указал вошедшему на свободную табуретку. Чем обязан?
Кульбака сел и устроил на коленках портфель.
Добрый день, Глеб Алексеевич! Давайте пропустим формальности. Вы получили мою радиограмму?
Тарновский действительно получил бланк во время стоянки в Иокогаме. Его доставил курьер, истощённый и загорелый дочерна старик в поношенном кимоно и плетёных из соломы сандалиях-варадзи на босу ногу.
Я получил радиограмму и вынужден вам отказать, ответил капитан. Вы предлагаете мне заняться невозможным: искать скульптуры в глубине мёртвого континента, в тысячах миль от ближайшего побережья, посреди самого большого в Европе мегаполиса, который к тому же разрушен до основания. Проще найти сказочное Лукоморье.
Поэтому я и решил обратиться к вам. Мне необходим ваш опыт. Вы берётесь за самые трудные задачи.
За трудные, но не безнадёжные, поправил Кульбаку капитан. Даже если я соглашусь участвовать в вашей авантюре, как мне попасть в Москву? Морского порта там нет, а мой корабль, Тарновский указал в окно на стоящий у берега «Громобой», не умеет летать по воздуху.
Именно, по воздуху! Кульбака вскочил с табуретки. Я отправлю вашу команду самолётом!
Сядьте. Не существует самолёта, способного пересечь континент и вернуться. Когда-то были, ноТарновский безнадёжно махнул рукой.
Можно устроить аэродромы подскока и завезти на них топливо на весь маршрут.
Тарновского это не убедило.
Скульптуры наверняка сгорели во время бомбёжки, возражал он. Или сгнили от сырости. Или
В галерее Адама Войнича есть надёжное хранилище, способное защитить от взлома, пожара, наводнения. Полагаю, что близкий ядерный взрыв оно выдержало. Экспонаты поместили в хранилище за сутки до бомбёжки, Войнич писал об этом в своих мемуарах.
Однако вы даже примерно не представляете, где проходила выставка, заметил Тарновский. Всё, что у вас естьвоспоминания галериста, который путается в именах и датах. Я, знаете ли, читал мемуары Войнича. Интересная книжка, мне понравилась. Но в мемуарах масса нестыковок. Сперва Войнич распаковывает экспонаты в Замоскворечье, потом открывает выставку на Арбате, а посетителей встречает в Георгиевском переулке. Похоже, старик тронулся умом во время ядерной бомбардировки и окончательно свихнулся, когда бежал через всю Сибирь. А вы предлагаете использовать его мемуары как руководство к действию.