Он не хотел его смерти.
Он дарил ему жизнь.
Натолкнувшись на острый приказывающий взгляд его, стая попятилась, разомкнула круг.
Вожак поднялся и, не отряхиваясь, с клоками снега на боках и спине, пошел к лесу. Вместе с ним ушла и его волчица.
Над ними холодная в звездах летела ночь. Где-то в деревне, предвещая рассвет, отчаянно кричал петух.
Тяжело дыша, Серый сел.
Из разорванного уха текла кровь.
Из развороченной щеки тоже.
Были покусаны плечи, лапы, но Серый не чувствовал боли, была усталость. Волчица, распушив на воротнике шерсть, кинулась было к нему с лаской, но он так поглядел на нее, что она попятилась, и когда он встал во главе стаи и повел ее к лесу, поплелась позади всех.
Не одну неделю Серый не разрешал Волчице приближаться к себе, оскаливал зубы и кусал ее.
Но однажды она подошла.
И он не прогнал ее.
И она, виновато повиливая хвостом, села возле него, лизнула в губы, и с той поры они опять везде стали бывать вместе, и когда Серый вел стаю, она бежала следом за ним, а уж потом шли остальные.
Серый был мудрым вожаком, стая при нем не знала голода и могла бы жить не один год, если бы у людей не были длинными руки.
Но руки у людей длинные.
Они достают далеко.
Они умеют издали останавливать в груди волка сердце.
Серый завозился у себя под елью, умащиваясь поудобнее. Ах, как давно это было, когда он был молодым и когда на его призыв откликалась по вечерам и приходила стая. Теперь он стар, и никто не откликается и не приходит на его голос.
Он совсем один.
Один во всем лесу и во всей степи.
Были дети, да где они? Первый выводок разорили трактористы, а остальные... Ах, если бы дети с его кровью приняли и его ум и его сноровку, но они пошли не в него.
Они не умели затаиваться.
Выжидать.
При облаве, едва начинали кричать загонщики, они вылезали из укрытий, метались среди флажков, бежали к зазывно манящим впереди воротам и натыкались на выстрелы: там у ворот, прячась за деревьями, поджидали их люди.
Люди...
Как много они причинили ему боли.
Они отняли у него детей.
Отняли стаю.
Отняли даже Волчицу. Если бы не они, она бы и теперь была с ним, но они убили ее, и он остался один. Живет у себя под елью как выломок, как отголосок прошлого, обессиленный и никому ненужный. Он, переживший всех, весь выболел изнутри, и даже глаза его полны боли.
6
Волчица стояла и ела снег. Минуту назад ее не было, но стоило Серому вспомнить ее, и она появилась и уже ест снег. Подойти бы к ней, ткнуться головой в плечо и сидеть, слушать, как зарождается в лесу весна. Но стоит ему подняться и сделать шаг, как она сейчас же исчезнет.
Почему исчезает она?
Боится его?
Но почему она боится его? Разве он человек? Бояться нужно людей, потому что у них длинные руки.
Но теперь Волчица может не прятаться даже от них. Что люди могут еще сделать ей? Разве можно убить второй раз? А один раз они уже убили ее.
Она мертва.
Люди убили ее.
Убили давно, много лет назад. Они пришли в лес, как всегда после пороши, когда особенно четко видны следы на снегу.
Стая спала в чащобнике.
Люди охватили чащобник бичевой с флажками, оставили только ворота, у которых затаились те, что пришли поохотиться.
Загонщики начали гон.
Они закричали.
Застучали палками.
И лес, стократно повторяя их крики, делал их еще чернее, опаснее.
Серый знал: главное сейчас — улежать, и он пристыл в укрытии, глубже вдавливаясь в снег. Приказал и Волчице глазами — лежи. И она лежала.
А крики приближались.
Хватали за душу.
Подталкивали — беги, спасайся, хоронись.
И Волчица беспокойно завозилась, выползла из-под ели, под которой нашли приют они, крадучись пошла вдоль флажков, ища выход.
Поднялся и Серый.
Он тревожился не о себе, о Волчице: ее нужно увести из опасного круга.
Он обогнал ее.
Перепрыгнул бичеву с флажками.
Оглянулся.
Его глаза кричали: "Идем...". Но Волчица не осмелилась шагнуть через флажки, кралась вдоль них к воротам, чтобы, пройдя их, спастись бегством.
Серый вернулся к ней.
Загородил ей дорогу.
Еще раз на глазах у нее перепрыгнул через бичеву, показывая, что флажки не опасны, бояться их не надо, но Волчица боялась.
А крики приближались.
Накатывались.
Росли.
Все летело, бежало, спасалось, а Волчица шла к тому месту, у которого бухали выстрелы и падали волки.
И Серый снова встал на ее пути и начал грудью теснить ее к флажкам. Глаза его кричали, требовали, просили: прыгай. И она отчаялась, прыгнула.
Ее увидели.
Выстрелили по ней.
Волчца взвизгнула, перекувыркнулась в воздухе и кубарем откатилась под ель. Серый прыгнул следом за ней, бросился сквозь кусты в валежник. Выстрелили и по нему, думая, что это тот же волк, по которому стреляли первый раз. Картечина догнала Серого, шваркнула по правой ляжке, и ляжка облилась жаром крови.
Серый упал.
Проехал на боку по снегу.
Вскочил и на трех лапах помчался дальше. По нему еще раз выстрелили, но он уже был далеко, и дробь упала сзади.
— Эх, ушел... Хороший был волчина, — пожалел стрелявший.
Серый убежал далеко, спрятался в осиннике. Рана оказалась неглубокой и к концу недели он зализал ее. У стога в степи он наловил мышей, поел, вернулся в лес, на ту самую поляну, где потерял Волчицу.
Снег вокруг был грязно истоптан людьми и перепачкан кровью убитых волков. Их сволокли к просеке, покидали на сани деда Трошки, и сани просели под их тяжестью, и потому след полозьев из леса глубже, чем в лес.
Серый прошел к ели.
Здесь они спали с Волчицей, когда пришли люди. Волк посидел у шершавого кряжистого ствола, поднялся и, шатаясь, пошел по следу подруги.
Вот здесь он первый раз перепрыгнул через бичеву с флажками. Если бы Волчица перепрыгнула следом за ним, она была бы сейчас жива, но она пошла вдоль флажков.
Вот здесь он возвратился к ней и еще раз попытался увести ее из опасного круга.
А вот здесь она, наконец, прыгнула и ее догнал выстрел. Снег сохранил ее последний след. Дальше след обрывался, потому что Волчица перекувыркнулась в воздухе и вкатилась под ель.
А потом...
Потом пришли те, что стреляли в нее, вытащили ее, мертвую, из-под ели, подволокли к просеке и вбросили на сани деда Трошки, и сани вздрогнули, а стоящий в оглоблях мерин опасливо покосился на страшный груз, захрапел, и дед Трошка крикнул на него, как кричал в прошлые облавы:
— Ну ты, стоять! — и натянул вожжи.
Серый был уверен, что было именно так: пришли и вытащили Волчицу из-под ели и волоком потащили к просеке.
Но ведь люди, как и волки, оставляют после себя следы, а следов человека возле ели не было.
А что если люди приняли его за Волчицу и, видя, что он остался жив и удрал, не пошли к ели?
Значит, ее не увезли?
Она еще здесь?
Серый поднырнул под зеленый шатер ели и увидел Волчицу. Она лежала у самого ствола, и на снегу алела вытекшая из нее замерзшая кровь.
Волчица была жива, но она не могла двигаться: картечина перебила ей позвоночник.
Серый, поскуливая, подполз к ней.
Прилег рядом.
Отрыгнул съеденных у стога мышей.
Волчица, не поднимаясь, съела их и, утоляя жажду, похватала губами снег. Потом она лежала, закрыв глаза, и слушала свою боль, а он лежал рядом и зализывал ее рану.
Они стали жить под елью.
Днем Серый лежал возле Волчицы, загораживая ее собой от ветра, а ночью уходил на добычу. Когда он возвращался, она поднимала ему навстречу голову, жалко улыбалась, оголяя зубы.
Он подползал к ней.
Клал возле нее принесенное.
Смотрел, как ест она. Поев, Волчица некоторое время отдыхала, тяжело дыша, а потом тянулась губами к его лапам и скусывала с их пальцев настывшие льдышки, ласкала его.
В метельную пору Серый на охоту не выходил, оставался возле Волчицы. Длинные, высоко поднимающиеся над лесом сосны скрипели, стонали, чертили вершинами в мутном небе.
Волчица приподнимала тяжелую лобастую голову.
Прислушивалась.
Вздрагивала.
Скулила, и Серый придвигался к ней ближе, чтобы ей было не так зябко и не так страшно.
Весна, приходу которой Серый всегда так радовался, принесла Волчице новые страдания: пока был под елью снег, Волчица ела его и не нуждалась в воде.