Одним из первых Карлос заметил миловидное задумчивое лицо юной донны Марии де Боргезе, учёность, ум и таланты которой не раз восхвалялись в университетских кругах. Теперь донна Мария внушала ему совершенно новый особый интерес. Были здесь двое из знатнейшего сословия, дон Доминго де Гусман, сын герцога Медина- Седонии, и дон Хуан Понсе де Леон, сын герцога Байлена. Карлос много слышал о его обширной благотворительной деятельности. Из-за безграничной щедрости его имения потерпели значительный урон. Но при том, что Понсе де Леон так ревностно старался облегчить страдания других, над его собственной душой витала печаль. Ночью он часто выходил на каменную террасу собора святого Себастьяна, которая носила жуткое название «лестница Сожжения», долго ходил по ней от одного конца к другому, и в душе его смертные тени, самые черные тени страшнейшей смерти боролись со светом бессмертия.
Разделяло ли благочестивое общество эти ужасы, проводя тихие полночные часы за ревностной молитвой? Иные, без сомнения, да. Но у большинства повседневные занятия, обстоятельства жизни и неистребимая надежда из тончайших нитей свивали достаточно густую вуаль, чтобы, если не скрыть от взора всей опасности их положения, то хотя бы воспринимать его в менее мрачном свете. Протестанты в Севилье умели жить рядом со всеми, выполнять свои обычные обязанности без того, чтобы быть разоблачёнными, они вели привычный, размеренный образ жизни, хотя на их пути всегда лежала устрашающая тень старой цитадели, в которой святая инквизиция содержала двор.
Пока ещё она не показывала своего истинного лица. Возглавлявший деятельность ордена, его преосвященство епископ Севильи Фернандо де Вальдес был старик семидесяти четырёх лет. Он был безжалостным, когда его раздражали, но и не слишком предприимчивым. Основной его заботой было — собрать как можно больше золота с многочисленных приходов епископства Севильи. Костры пока разжигались только для евреев и мавров. Только один протестант в Испании перенёс мученическую смерть, но его казнь состоялась не в Севилье, а в Вальядолиде. В Севилье тоже были преследования лютеран, но из них известны только двое: Доктор Родриго де Валеро и Хуан Гиль, обычно именуемый доктор Эгидиус. Родриго де Валеро был пожизненно заключён в монастырь, а доктор Эгидиус, не выдержав пыток, отрёкся от своих убеждений.
* * *
В последующие годы святая инквизиция, казалось, была погружена в дремоту. Жертвы, которые отказывались принимать в пищу свинину, или праздновали вместо воскресенья субботу, по понятным причинам становились всё более редкими, и чудовище с железными зубами и стальными когтями пока ещё не бросалось на более благородную добычу.
Дремало ли чудовище в своём логове, сытое человеческой кровью, или оно только притворялось дремлющим, чтобы верней захватить потерявшие бдительность жертвы? Так поступают дикие звери, совершая смертоносный прыжок на ничего не подозревающую добычу. Никто не может сказать наверняка, какое из двух предположений верно, но как бы то ни было, не подлежит сомнению, что Спаситель использовал короткое время передышки, которое было дано Его Церкви. Дано для того, чтобы отшлифовать не одну драгоценную жемчужину, которая потом на все века займёт место в сияющем венце Его вечной славы.
Глава XIV. Монахи из Сан-Исидро
Молясь, я чувствую уже восторгов вечных свет.
Кто здесь страдает за Христа, в том сердце Он живёт.
Усталая душа моя, принявши бой со злом,
С небес Христом укреплена, Он ей дарует свет.
Дядюшка постоянно торопил Карлоса скорее принять сан и взять тот или другой богатый приход, в то время как он сам с каждым днём всё больше сомневался в том, может ли он взять место служителя в церкви. Он даже стал спрашивать свою совесть, может ли он вовсе стать священником. В это время неизвестности и сомнений один из его новых друзей, фра Кассиодоро, красноречивый брат- иеронимит, близкий помощник Лосады, однажды сказал Карлосу так: «Если Вы хотите стать духовным лицом, дон Карлос, то коричневый плащ и белая туника святого Иеронима будут Вам к лицу больше, чем любая другая одежда».
Карлос обдумал этот намёк. Вскоре после этого разговора с братом он сообщил своим родственникам, что хочет на какое-то время уединиться в монастыре святого Иеронима в Сан-Исидро, удалённом от Севильи на две мили.
Дядюшка одобрил это решение, потому что считал, что оно — подготовка к скорой примерке сутаны.
— В итоге, господин племянник, оказалось, что у тебя из всех нас самая умная голова, — шутя, сказал он, — потому что в споре за богатство и славу монахи далеко обходят священников. Да и во всей Испании нет более любимого святого, чем Иероним. Ты же помнишь поговорку — если граф непременно желает стать герцогом, то пусть идёт в Гваделупу петь с монахами.
При этих словах отца Гонсальво оторвал взгляд от книги и с нажимом произнёс:
— Никто не станет герцогом, если меняет свои взгляды три раза в четверть года.
— Я переменил их только раз, — возразил Карлос.
— Но ты, Гонсальво, я поспорю, вовсе своих взглядов не изменил, — вспыхнул дон Мануэль, — хотел бы я, чтобы ты тоже их изменил, да в лучшую сторону!
— О да, любой ценой! Ведь мы охотно жертвуем слепых и хромых, и небеса мы заполняем такими калеками и убогими, каких мир и близко к своей службе не допустит!
— Замолчи, мне на горе рождённый сын! — закричал потерявший самообладание отец, — разве мне мало видеть тебя лежащим здесь, подобно бесполезному бревну и терпеть твои капризы, так тебе ещё надо вставать на дыбы, когда я показываю тебе единственную дорогу, на которой ты мог бы чего-то добиться, уж совсем не говоря о том, что имя Альварес де Менайя достойно того, чтобы постараться принести ему славу!
Карлос вышел из комнаты, не заботясь далее об эмоциях Гонсальво, но гневная перепалка между отцом и сыном продолжалась ещё долго после его ухода.
На следующий день Карлос поехал верхом по пустынной дороге среди серых руин древней Италики к внушительным строениям монастыря святого Исидро, окруженным высокой зубчатой стеной. Несмотря на новые мысли, владевшие им, Карлос с восхищением подумал о благочестивом основателе монастыря, храбрейшем Алонсо Гусмане Добром, который двести лет тому назад предпочёл гибель своего собственного сына под стенами Тарифы, но крепости маврам не отдал.
Перед тем, как покинуть Севилью, Карлос вложил в любимое чтение Гонсальво, один из романов Лопе де Вега, экземпляр брошюры фра Константина «Итог христианского учения». До этого он познакомил дам с несколькими небольшими статьями фратера, которые содержали много библейских истин, но были они высказаны с такой осторожностью, что эти статьи не только были пропущены цензурой, но ещё и получили одобрение святейшего церковного совета. Несколько раз он приглашал их на проповеди в кафедральный собор. Дальше он пока не пошёл, так как ещё не решался часто видеться с донной Беатрис, но надеялся, что со временем научится настолько владеть собой, чтобы чувствовать себя непринуждённо и свободно.
Монахи в Сан-Исидро встретили его с той любовью, которая царит между Христовыми учениками, и которая становится сильнее и искреннее, если они составляют небольшую группу, со всех сторон окружённую врагами. Они знали, что Карлос уже посвящённый и постоянный участник богослужений Лосады. Это обстоятельство и рекомендация фра Кассиодоро внушили им полное доверие к Карлосу. Очень скоро они посвятили его во все свои тайны, заботы и затруднения.
К своему удивлению, Карлос очутился в почти сплошь протестантской общине, которая действовала в соответствии со своими убеждениями, насколько это было возможно, тогда как внешне (как они могли иначе?) соблюдала все уставы и церемонии своего ордена. Скоро Карлос побратался со спокойным, мягкосердечным и благочестивым молодым монахом и попросил объяснить ему сложившуюся в монастыре обстановку. Фра Фернандо сказал:
— Я только недавно принял постриг, нахожусь здесь около года. Уже когда я пришёл, святые отцы учили новичков не придавать большого значения внешним церемониям, и я часто слышал рассказы о том, как они пришли к своим новым воззрениям.