А есть о б л о г и. Это пахотные, полевые земли, только запущенные. Их трудно драть-пахать-бороновать, зато ладный ленок вырастает.
Но такую землицу потруси немного навозцем, и после льна снова будет хороший урожай хлебов, не хуже, чем на мягких землях.
А мягкие земли как раз и есть та основная пашня, которую из года в год обрабатывают. Сколько одного навозу туда кладется, почитай, десятки возов на одну десятину!
Есть еще и просто п у с т о ш и — бросовая земля.
— О т р е з к и нас душат, — жаловался дед. — Своей землицы с гулькин нос, а вокруг земля, отрезанная от нас по государеву положению в одна тысяча восемьсот шестьдесят первом году. Это или барские пахотные земли, или его же, барский, лес. Есть и барский выгон, а для нашей скотины выгона нет…
— А где же мы свою скотину пасем, дедуля? — спрашивает его как-то Маринка.
— От то-то и дело, что на барских выгонах, — ответил дед Силантий и тяжело вздохнул.
Дядя Митяй вышел из-за стола. Маринка забилась в уголок кровати за теткину спину.
— Силов инда нет никаких этот выгон обработать, — сказал в сердцах Дмитрий. — Ить как… Свой хлеб сеять приспело. А за долги по выгону — иди на барское поле. Свой хлебушек сыплется, а все мужики и бабы — из Спиридонок ли, из Старинников ли — гнут на барина; его урожай убираем вроде бы т о л о к о ю — ну, щец с хлебом поставят, иной раз и водочкой побалуют… А только сваво хлеба не жди, не уберешь и половины. Весной опять к барину на поклон. И теперь не только выгон — и должок свой отрабатывать будешь.
— Нет хуже, как мы с бабкою летось на к р у г и подрядились, — промолвил дед.
Маринка так и не поняла в тот раз, что еще за круги и почему на них надо подряжаться. А дело-то вроде бы и немудреное. Попросят мужики у барина семян для посева да еще на новый срок снимут барский выгон. Помещик не отказывает, помогает крестьянам. Только условие поставит: взять у него всей деревней пяток кругов. А это значит и впрямь «на круг», то есть обработать три десятины земли: одну под рожь, другую под овес, третью под лен или клевер вкруговую — вспахать, посеять, сжать или скосить, убрать, обмолотить весь урожай и зерно ссыпать в барские закрома. Траву и солому высушить, сено сметать в скирды или свезти в сараи. И все это «на круг» — своим тяглом, своей сохой, своей бороной, своим серпом, своей косой, своим трудом, по́том и горбом. И тогда зачтется каждому долг, а всему селу будет разрешено выгонять скот на барскую пустующую землю, где и трава-то уже не родит.
Вот что означало взять у барина землю «на круг». Коров на весь выселок пять, да и работников в Спиридонках кот наплакал. У Спиридоновых — один старый дед остался, да теперь, слава богу, Митяй Курсанов главную тяжесть крестьянствования на свои молодые плечи принял. Смычковы своего старшого, Якима, на Волгу отпустили в рабочие, а у Бондарей одна Васена, да разве что Петька подрастает, скоро двенадцать, давно работать пора. Сродственник Спиридоновых, дед Пялдун, не в счет. Он не крестьянством, а знахарством живет. Вот и маются со стариками Смычковыми да старухой Пялдуна тетка Васена и Спиридоновы. Дед с бабкой и тетей Фросей с весны до осени на барских землях, А Дмитрий один на своей земле должен управляться. И того нет-нет да на толоку, то есть на добровольные работы всем миром, к барину зовут. И чаще — когда свое поле не пахано, свой хлеб не убран, а сено не кошено. Так-то вот! Смычковы с трудом один надел тянут, а дед Пялдун свой надел наполовину под целебные травы пользует, да и там ему жена помогает.
Много пота пролил дядя, обрабатывая три надела, да еще и на отработках со всеми гнул спину, Потому и стал он в доме хозяином.
И не понять теперь, на чьих хлебах росла Маринка у дедушки с бабушкой, скорее, видать, на дяди Митиных, только верно одно — без отца и без матери.
— Ты у нас что былинка в поле, что горох при дороге, словно круглая сиротинушка, — жалела девочку тетка.
От этой жалости становилось на сердце еще горше прежнего.
Да и кому же с детства не западает на память известная русская присловка о том, что лучше жить в зависти, чем в жалости.
Один был верный заступник от вольных и невольных обидчиков — старший братец, да жил он теперь далеко в городе, а приезжал в деревню только летом, и то ненадолго. И те дни для Маринки становились настоящим праздником.
Целую зиму копил Гриша деньги по грошику. Старался у тетки в няньках — ходил на базар и в лавку, мыл посуду, полы, прибирал в доме, ухаживал за коровой, присматривал за свиньей и гусями, пеленал да качал младенца. За все это кормила, одевала его тетка и разрешала посещать школу. Иной раз перепадала ему копейка на булку, но он не тратил всех денег. Один грош, да откладывал себе в копилку, а когда скапливался пятак или, еще лучше, гривенник, покупал фарфоровую кукольную головку.
И тогда начинались новые заботы. Месяцами нянчил он соседских детей, оставался с ними по вечерам. За его труды портниха-соседка пришивала к фарфоровой головке тряпичное тулово с ручками и ножками, шила штанишки и платьице.
Очень любила Маринка своего брата Гришу, но не меньше, чем его самого, ждала, что привезет он ей в подарок новую куклу.
Чуть только солнышко пригреет землю, появятся проталинки, еще апрель на дворе, а Маринка уже начинает ждать, когда же приедет братец с куклой.
Подолгу стоит она на дороге и смотрит вдаль…
А брата все нет.
И вот уже потемнела светлая, весенне-чистая зелень, луга запестрели цветами.
Лето развернуло свои дары. Начался кое-где сбор ягод, полевых трав, а там и до грибов недалече.
Маринка уже не выбегает на дорогу, занятая новыми хлопотами.
И тогда вдруг донесется до чуткого слуха какой-то по-особому родной скрип колес, неуловимо особенное дребезжание телеги.
Маринка, бросив все, мчится, превозмогая сильные боли в ногах, по пыльной дороге навстречу брату.
Вот на проселке уже показался потный, усталый Серко. На телеге сидят два человека. Тот, что повыше и поплечистее, — дядя Митяй, а по другую ее сторону свесил с гряды ноги в черных ботинках с новыми шнурками, в брюках навыпуск, — ее родной брат. Он в синей косоворотке, подпоясанной желтой тесьмой. И в руках у него долгожданная кукла. И какое же на ней нарядное, лазоревое в крапинку, новенькое ситцевое платьице!
Еще одно последнее, волнительно-сладостное мгновение ожидания — и радостно и бережно подхваченная братом девочка уже трясется в телеге, крепко прижимая дорогой сердцу подарок.
Все теперь будто вновь расцвело вокруг. Весело щебечут птицы, солнышко залило своим теплом и хуторок, и опушку леса, и разнотравье душистых лугов. Тихо и ласково шумят придорожные ветлы, мирно и звонко журчит ручеек. Кажется, что радости нет границ.
И все-таки, когда проезжали мимо Чертова глаза, перекрестила Маринка свою куклу, чтобы не унес ее дедушка домовой, не уволок черт смурый, с рогами, в свое страшное болото.
— Глупышка, ей-бо, — заметил ее замешательство дядя. — Да то ж не черт или леший-домовик таскает кукол твоих. Не кажи ее подружкам — целее будет!
Да где там! Вот уже бегут гурьбой маленькие хуторянки. Ну разве можно пропустить такое редкое событие: не каждый день приезжает молодой горожанин.
— Эвона, глянь, сестрицы, у Маришки опять новая кукла!
— Счастливая наша сиротка… Ишь, братец-то как прынц выряжен.
— А кукла-то, кукла! Девоньки! Личико беленькое, а щечки как ягодки!
— Вишь, подружки! Платье-то лазоревое. А крапины-то, крапины, что твои ромашки, куда там, еще ярче цветут!
У товарок по заимке от зависти глаза блестят.
На другой день настал большой девичий праздник, так называемый «семик», то есть седьмой четверг после пасхи, за три дня до троицы. В этот день по стародавнему обычаю девушки и девочки срубают макушку березки, украшают ее разноцветными ленточками и идут с нею в лес, в поле, а затем бросают в реку. Но там, где нет реки, ее зарывают в землю.
Ходили подружки-девчонки и на этот раз в лес с разубранной в ленты березкой. Была там со своей новой куклой и Маринка. И когда начался обряд похорон, уговорили Маринку вместе с березкой захоронить на время и куклу.
— Не плачь, несмышленая, — увещевали ее сестрицы Смычковы. — Придешь завтра утром, разроешь холмик — и бери свою куклу, нынче ж — схорони в лесу: порядок такой…