Надя тут же узнала от Васи-Казака историю Михаила Клавдиевича и удивилась тому, что Цепков ничего не сказал о нем, да и вообще он даже не заикнулся, что в Теплых Двориках есть главный врач. Странно…
А история, о которой знали по всей округе, была такая… Михаил Клавдиевич Топчин приехал в Новоград из Москвы в конце сорок третьего года, когда из столицы уже не эвакуировались, а возвращались в нее. В облздраве не сразу поняли, зачем пожаловал к ним старик, который и сам-то без посторонней помощи едва мог обходиться. Наконец все же выяснили: он приехал вместо своей дочери, молодого врача, которая была направлена в Новоград отрабатывать положенное после института. Тут вспомнилась Маргарита Михайловна Топчина, по поводу которой в Москву было сделано несколько запросов. И вот явился ее папаша… Не стали старика огорчать: пусть работает.
Название больницы «Теплые Дворики» обмануло его, потом он раскаивался, что приехал в самый северный район области.
— В болезнях разбирается, а в жизни — нет, — закончил рассказ конюх, то и дело пытливо поглядывая на женщину в военном мундире, присевшую на край телеги. — Он, как ребенок, все ждет, пока ему поднесут. Вот и жили без лекарств и дров. Больные — без овощей, а мой коняга — без овса. А вы сменить его? Ждет давно, измаялся, бедняга. Со стороны поглядеть — жалко.
Конюх показал квартиру главного врача, и Надя постучала в дверь. Услышав сердитое: «Кто там?», дернула за скобу, подумав: «Что же, Михаил Клавдиевич, вы доброволец, я вроде тоже…»
В комнате, куда она вошла, после яркого солнца показалось темно, глаза никак не могли привыкнуть, и какое-то время она стояла как слепая. Но вот стали появляться один предмет за другим: стол, прикрытый газетой, стулья, кочерга на полу у печки, лежанка. На лежанке человек, лицом к стене. Повернулся, кряхтя и охая, и Надя увидела старика. Он был худ, голый череп отливал желтизной, в больших кофейного цвета глазах стояли боль и грусть.
— Я болен, не принимаю. Можете без меня обойтись? Хотя бы один человек мог без меня обойтись… И как вы тут жить станете, когда я уеду?
Надю это рассмешило: ох, какой тут, оказывается, лес-пой бог и царь, что без него все остановится, погибнет. Ну и ну!
— Я доктор Сурнина, — представилась Надя, — приехала сменить вас…
Она всего могла ожидать: старик по-молодому, забыв о болезни, вскочит, бросится к ней на шею: «Миленькая, я так вас ждал!» Или стиснет руку, и молчаливые слезы покатятся из его глаз. Или что-то еще в этом роде. Но ничего такого не произошло. Михаил Клавдиевич оглядел Надю и с сомнением спросил:
— У вас приказ? Или вы только познакомиться?
— Познакомиться… Но считайте: приказ.
— Все приезжают без приказа или так только говорят. Так что я уже научен, девушка…
— Меня зовут Надежда Игнатьевна.
Михаил Клавдиевич минуту помолчал, глядя на нее и стараясь понять, что скрывается за этим ее внезапным построжанием, такой резкой переменой в настроении. Неудачница, которая недовольство собой вымещает на других? Патриотка, вдруг понявшая, куда ее привела жажда подвига? Но этот твердый голос… И Михаил Клавдиевич, всегда знавший, что за твердым голосом скрывается воля, а стало быть, и власть над людьми, вдруг осекся и заговорил торопливо, словно боясь, что она повернется и уйдет, как было уже с двумя другими, приезжавшими сменить его:
— Я сейчас…
Надя вышла, и опять круглая, вся в луговых цветах, поляна легла перед ней, нет, не легла, а как бы закружилась. Она стала разглядывать одно строение за другим, а поляна и в самом деле кружилась, показывая ей все, что тут было. Два одинаковых дома с широкими окнами — должно быть, стационар больницы, а тут лечебные кабинеты, операционная — самый светлый, самый чистый уголок, какой только можно представить. Операционная — зеркало любой больницы. Больница начинается с нее. А тот двухэтажный дом — живой, и этот. А там свободное местечко, круг не замыкается. «Тут будет мой дом, — подумала она с веселостью, которая вновь вернулась к ней. — Для полноты картины этого домика как раз не хватает. Окна будут выходить на поляну, назовем ее поляной цветов, и еще в сторону тех трех дубов… Да, что он там долго копается?» — вспомнила она про Михаила Клавдиевича, и лицо ее, чуть порозовевшее от солнца и ветра, вновь замкнулось, построжало. Тут она увидела вышедших из амбулатории больных, двух женщин в длинных, до земли, сарафанах и темных платках вокруг шеи и старика с палкой. Старик приложил к глазам ладонь, взглянул на солнце, поправил затасканную армейскую фуражку с черным околышем, должно быть подарок сына-артиллериста, и закостылял вслед за женщинами. Через поляну в стационар пробежала девушка в белом халате, оглянулась на Надю, приметливо поглядела. У девушки были пышные золотистые волосы, гордо посаженная голова на высокой шее, обозначившиеся под белым халатом сильные бедра. Красные босоножки при каждом ее шаге то исчезали, то выныривали из травы.
«Какие разные, — подумала Надя, вернувшись взглядом к тем двум женщинам и старику, которые шли между домами к лесу. — Те как тени, а эта вроде соткана из солнца. Интересно, кто эта девушка?»
Пегая худая лошадь протащила телегу с ящиками и кадушкой, прикрытой клеенкой, — продукты — и остановилась у низкого здания. Должно быть, склад с погребом, а рядом кухня. Бренча самокатами и улюлюкая, промчались по поляне мальчишки.
Михаил Клавдиевич позвал ее, и она вернулась в его комнату.
— Что ж, коллега, хотя я и болен…
— Меня звать Надежда Игнатьевна… — снова напомнила Надя. Старик был в свитере домашней вязки и довольно опрятных брюках.
— Надежда Игнатьевна, Надя, — повторил Михаил Клавдиевич, как бы запоминая. Ему не нравилась жестковатость в характере девушки, вроде неприязнь, которую он улавливал, а она не собиралась ее скрывать. — Где мы побеседуем? У меня в кабинете? Позвольте узнать, что вы собираетесь предпринять в первую очередь? Что касается меня, я хотел бы поскорее развязаться со всем этим… — Он кивнул на окно, указывая на больницу.
Надя ехала сюда, чтобы осмотреться, не посоветовалась с братом, ничего не захватила с собой, кроме плаща и саквояжа. Да, Иван Павлович был прав: тут есть над чем подумать. Но она уже приняла решение. Может ли быть другое? Центральная поликлиника? И так как она молчала, Михаил Клавдиевич напомнил о себе:
— Надеюсь, вы меня правильно поняли? Я ничего не хотел сказать дурного. Я оставил здесь частицу самого себя — хотя, вы видите, я стар и немощен — и практически оставлять мне больше нечего.
— Я поняла. Я приеду через три дня…
— Через три дня? — голос Михаила Клавдиевича выдал, как он испугался этих слов. — В прошлые разы было то же. Приехал молодой врач, попросил три дня и — поминай как ввали. И пожилой приезжал тоже. Вы должны принять от меня хозяйство немедленно, а потом делайте, что вам захочется.
Она молчала, соображая, почему он так настойчив. Догадавшись, успокоила:
— Этого не случится. Я приехала сюда по собственной воле. Но пока что не имею направления.
— Бумажка? Ерунда! Я верю вам и без нее. Вы же военный врач?
— Да, я майор медицинской службы.
— Ого! Значит, фронт, большая фирма?
— Полевые госпитали. Да, это все — позади. Теперь в запасе.
Их разговор прервала вбежавшая без стука рослая смуглая женщина с хмуроватым взглядом черных, глубоко посаженных глаз.
— Михаил Клавдиевич, ее привезли, — задыхаясь, сообщила она, и Надя заметила, как у нее дрожали губы.
Главный врач представил женщину:
— Зоя Петровна, старшая сестра. — И только тогда спросил: — Кого «ее»?
— Долгушину, Дарью, из Бобришина Угора. Вы ее направили в область, помните? Но муж продержал дома…
Михаил Клавдиевич взмахнул руками:
— Что они наделали? Они убили ее! Я же говорил, у нас некому оперировать. Я не могу. С моим-то радикулитом. Два дня! Это непоправимо… — Он вскочил, схватился за голову: — Так и знал, что добром это не кончится.
— Диагноз? — спросила Надя. Голос ее прозвучал жестко, требовательно, и Зоя Петровна вдруг подобралась, сжала рот, губы ее перестали прыгать.
— Рецидив язвы желудка…
«Рецидив язвы желудка? Не исключено прободение… И главный врач отправил домой? Как язык повернулся, как рука поднялась? Отправил, значит, обрек на смерть?» Наде хотелось все это тотчас же сказать в лицо Михаилу Клавдиевичу, и она едва сдержалась — не надо, не надо! Он сам это знает, а Долгушиной нужна помощь, если еще не поздно… Два дня…