— Ты что это хмуришься и вздыхаешь? — шепотом спросил Пивоваров. — Грехов много?
— Как у монаха, который вернулся из отпуска, — усмехнулся Егор, освобождаясь от мыслей.
— А что у монахов ныне бывают отпуска? — удивился Пивоваров.
— А как же!
— И сколько же? Две недели или двадцать четыре дня?
— Постригись в монахи — узнаешь…
И тут Егора привлекла громкая речь директора. Да, перспективы у завода вырисовывались неважные. И опять снабжение: нет такой нужной стали, как серебрянка, ее раньше получали из Запорожья, а теперь все наряды выданы на Чернореченский завод своего же, Новоградского, совнархоза. Но в Чернореченске сроду такую сталь не плавили, да и не собираются, вот и попробуй выкрутись. Другие легированные стали заменялись углеродистыми, конечно, не без ущерба для качества, а эту заменить было нельзя. Не останавливать же из-за нее завод?
Роман и на этот раз не оставил в покое Порошина, хотя отлично знал, что он тут ни при чем. Если после создания совнархозов произошла такая перетасовка в народном хозяйстве, что тут может сделать Порошин? Но как же быть, если у тебя план? Если ты его не осилишь, три шкуры с тебя сдерут. Роман взглянул на Канунникова: вот кто мог бы заменить Порошина! Сколько раз Егор спасал завод в подобных критических случаях. Напористый мужик и везучий…
— Все! — Роман Григорьевич поднял руку, как знак того, что разговор окончен.
Галдя и переругиваясь, люди расходились с вече. Директор перехватил намерение Канунникова поскорее уйти из кабинета вместе с женой, остановил его:
— Погоди, Егор Иванович, нужен ты мне.
Егор оглянулся. Заметив в его глазах нетерпение, Роман то ли осадил его, то ли попытался успокоить:
— Серьезный разговор к тебе. Не торопись.
Егор заметил, как он взглядом проводил Варю, потом обернулся к нему.
— Присядь, долго говорить будем. Предугадываю.
Егор прошел к столу, сел на стул сбоку, где обычно сидел главный инженер Мелентьев. В низких креслах, что стояли спереди, всегда было неловко, и Егор не любил в них устраиваться.
— О чем же разговор, Роман? — Егор выжидательно глядел, на директора, но тот не поднимал от стола глаз. Припухшие желтые веки подрагивали, лобастая с большой лысиной голова клонилась к столу.
Они были друзьями, директор Сюткин и инженер Канунников. Вместе кончали вечерний политехнический институт, вместе работали в цехе индикаторов — Роман начальником, Егор его заместителем. Дружили домами, что называется, но здесь, в этом кабинете, они при людях были на «вы». И только оставшись вот так, с глазу на глаз, они могли говорить друг другу товарищеское «ты», поспорить запросто.
Много лет шли они вместе, но не стали похожими друг на друга. Роман учился и работал, чтобы стать директором. Егор — чтобы стать настоящим инженером. Каждый вроде бы добился своей цели: один — вот он, уверенно чувствующий себя за директорским столом, другой — хороший инженер, в чем никто на заводе не сомневался, не видящий пропасти между собой и директором.
— Егор, я хочу сразу в открытую, — начал директор, все еще не поднимая глаз от стола, от бумаг, которые он уже знал, наизусть и теперь лишь использовал их как зацепку, чтобы не глядеть на Егора.
— Жду…
— Знаю, у тебя куча дел… Знаю, но то, что я должен предложить, тебе, это единственный выход…
— Не темни, Роман. В открытую, так в открытую.
— Да язык не поворачивается…
— Поверни! Я уже догадываюсь: серебрянка?
Роман с нескрываемым облегчением поднял голову.
— Не даром мы друзья, с полуслова друг друга понимаем.
— Но на этот раз не поняли. Я просто угадал твои намерения. Понять я тебя не могу и не хочу.
— Егор…
— Слушай, Роман, не люблю я драматизации или игры в нее.
Директор насупился, лицо его и большая лысина налились кровью, но он умел держать себя в руках и не проявил ничем своей власти или их дружеских отношений. Только обронил как бы про себя:
— Окопался в своей лаборатории, ничего больше знать не хочешь…
— Роман, ты же меня назначил! Как не стыдно в чем-то, укорять меня? Ты же утвердил наш план. А что мы из него освоили? Алмазный инструмент на обработке мер длины… Может, мы уже внедрили его? А разработка головных изделий на уровне мировых стандартов?.. Может, ты уже принял их у нас? Ну, и ПАКИ… Разве не ты утвердил нам разработку этого, прибора?
— Все верно, Егор. Я все утвердил, придет время — спрошу, не обижайся. Но пойми, кроме твоей лаборатории у нас есть еще завод, а у него план, и план этот летит в тартарары. Можешь ты это понять?
— Я и так езжу весь последний год, разве не ты меня посылаешь? Месяц жил в Кубанске, отлаживал наши автоматы на новом инструментальном заводе. Забыл? В Ленинграде сколько проторчал, когда испытывали нашу специальную фрезу? Может, не ты посылал меня? Ну, это еще туда-сюда. Это вроде мое дело. Но ты меня в Златоуст посылал? В Чернореченск? Зачем посылал? Чтобы я, как самый вульгарный толкач, привез тебе сталь?
— Почему — мне? Я ее пока что не ем… Ты привез сталь для завода, обеспечил всех работой, и план мы тогда-сделали…
— Слушай, Роман, нельзя быть таким бессовестным, хотя мы и друзья… Твою мораль я знаю: «Во имя завода все возможно», но я не разделяю ее.
Роман как-то обмяк за столом, осел в своем кресле. Проговорил устало:
— Ладно, иди. Только насчет совести подумай. Кто из нас бессовестный.
— Спасибо за совет!
Канунников вышел от директора таким расстроенным, каким донна Анна давно не видела его, да и, пожалуй, вовсе не видала. Но он, как всегда, улыбнулся ей, качнул головой, как бы говоря этим «до свидания». На душе все же было нехорошо, и он в этом признался донне Анне.
— А я уже заметила, Егор Иванович, — призналась она. — Что, командировка? За сталью?
— Вы угадали. Ну и что вы думаете?
— Что я думаю? — Донна Анна помолчала. — Сами знаете, безвыходное положение. Но гвозди забивать скрипкой? Роман, по всему видно, растерялся.
— Спасибо, донна Анна… за поддержку.
Канунников вышел из заводоуправления. И хотя он знал, что прав, другого решения он принять не мог, на душе все же было паршиво, как будто он в чем-то сподличал.
2
На ветру шумели тополя, они стояли вдоль корпусов, образуя зеленые границы заводского двора.
«Значит, Роман все-таки рассчитывал, что я соглашусь. Смотри-ка! И зачем? Интересы завода? К чему они не понудят? Если это только интересы завода… Ну, а что еще? Почему он старается отослать меня куда-нибудь подальше?
Егор постоял еще, глядя, как трепещут на ветру широкие листья тополей, старался что-то вспомнить, но мысль о том, для чего же все это делал Роман, отвлекала. «Ты, Егор, что-то плохо стал соображать, — остановил он сам себя. — Такое твое состояние может привести к растерянности. А растерянность, ты же знаешь, уничтожает человека».
Перед ним на ветру полоскались и полоскались тополя, снизу, до половины погруженные в тень и с ярко освещенными верхушками. Затененные листья шевелились едва-едва: то ли они еще были тяжелы от ночной влаги, то ли их не доставал ветер. Вверху же листья трепетали весело и оживленно, свет играл в них, переливался. Это текучее движение света манило, обещая что-то новое, радостное.
«Зайду к Варе, — решил он. — Собирались вместе обедать. Когда это удается?»
По узкой выщербленной лестнице опустился вниз, в подвал, где работала Варя. До войны тут, на винном заводе, говорят, стояли чаны с сиропами и, должно быть, пахло малиной, ежевикой, кориандровым корнем. Потом в толстенных цокольных стенах по другой надобности прорубили окна, похожие на бойницы, и подвал ОТК поэтому напоминал обороняющуюся крепость.
«Да уж им приходится обороняться, — додумал Егор, открывая дверь, на которой было написано «Посторонним вход воспрещен», — только не обороняться им надо, а наступать; с браком воюют, на одном месте топчутся, а подступаться к мировым стандартам — все это в долгий ящик?»
Варя сидела в кабине за большим стеклянным окном. Он знал: там поддерживается заданная температура; приборы, способные отметить крохотные величины, требуют нежного обращения, иначе не дождешься от них точности. Варя проверяла концевые меры, Егор видел их в раскрытой коробке, в каких обычно продают серебряные ложки. Стальные полированные пластинки разных размеров стояли в гнездах, обклеенных черным сукном. Варя в белом халате и белой шапочке походила на доктора, занятого микроскопом. Распрямилась, увидела мужа, улыбнулась ему, провела ладонями по глазам, как бы стирая улыбку, и, когда отняла ладони, улыбки в самом деле уже не было. Сказала: