Цвет неспешно надел очки, встал, поклонился и ушел, бросив «Чао!» через плечо, громко топая по лестнице.
Зарёв к тому моменту не видел Сирень уже четыре года и это обстоятельство крайне его расстраивало. Даже больше, чем вся эта история с группой. Сейчас он был зол, и кипучая энергия переполняла его.
Немного побродя по комнате, взгляд Николая упал на картину. То, что надо.
– Наши левые часы всё начали, так пусть и разобьются вместе с этой картиной, – с азартом маньяка произнес он.
Он снял ее со стены, открыл окно и стал просовывать между прутьями. Толстая рама не позволяла этого сделать. Немного побившись, поэт поставил картину на пол и попытался разогнуть прутья в разные стороны. Пыхтя и издавая бессильные звуки, он встал одной ногой на подоконник и еще несколько минут боролся со сталью. За этим занятием его застала Лена.
– У тебя всё хорошо?
Николай замер, отпустил прутья, слез с подоконника и, приглаживая волосы, ответил:
– Да, вполне.
Лена с беспокойством переводила взгляд с него на окно и обратно.
– Я тут прибраться хотел… – Посмотрев на картину в наступающем комнатном сумраке вечера, он добавил: – Но сейчас, впрочем, уже не хочу.
Он закрыл окно, повесил картину на место и сел за стол, делая вид, что собирается продолжить писать.
– Устал?
– Да куда уж там, времени нет на это, – ворчливо сказал поэт.
Лена подошла к столу и оперлась на столешницу, прижав руками несколько бумаг, исписанных с двух сторон размашистым почерком.
– Устань. И иди, отдохни.
Николай посмотрел на ее силуэт, освещаемый светом с лестницы. Потом опустил взгляд и стал думать.
– Идем, – она закрыла ноутбук. – Я вижу, что тебе плохо. Газета дождется. Пойдем в кино.
Зарёв, окутанный проблемами, опять не нашел, что сказать. Поэтому натянуто улыбнулся и доверился ей.
Они прогулялись до ближайшего кинотеатра, кули билеты на новый фильм признанного классика, постояли в очереди за попкорном, потом вспомнили о напитках и постояли второй раз. По вечерам кинотеатры в центре всегда переполнены. Каждые пять-десять минут заканчивается очередной сеанс, и зрители стройной колонной выходят из зала, задержавшись у входа, чтобы выкинуть пустые бумажные стаканчики в мусорный мешок, и расходятся по туалетам: мальчики – направо, девочки – налево. Хоть это всё и не звучало поэтично, но через два с половиной часа Лена и Николай присоединились к этому ритуалу.
А тем временем туман медленно накрывал город. Стемнело, окна зажглись, люди разошлись по ресторанам и торговым центрам. Накрапывал мелкий дождь. Легкий ветерок пробирал холодом.
Выйдя из здания, оживленный Зарёв сразу же разошелся:
– Мне очень понравилось! Тут ведь какая концепция? Герой должен умереть. В этом крест. С самого начала и до конца. Бледная тень смерти, метка. Но всё же эта история о вере, надежде. Она не о смерти. Моя мама, будучи очень умной женщиной и работая в том числе и со смертельно больными, говорила мне: «Смерть нелепа в сути своей. Те, кто боится смерти, чаще всего боятся жизни». Вот тут об этом же. В предыдущем фильме режиссёр навел мосты, подготовил зрителя к этому. А теперь поднял ослабленной рукой праведника Грааль из Грязи, – и в подтверждение своих слов он поднял руку высоко вверх.
Лена улыбнулась и весело смотрела на него, засунув руки в карманы:
– Мне он тоже понравился, но видимо, не так сильно, как тебе.
Весь сеанс она закусывала губу, чувствуя какую-то неловкость от того, что картина навевала на нее скуку.
– Смотри, как красиво! – неожиданно звонко сказала Лена.
Захваченные мыслями о фильме, они даже не сразу заметили этот густой белый туман, обволакивающий каждое здание, стучащийся в каждое окно. Домов уже не было видно, и лишь свет кухонь слабо пробивался сквозь пелену.
Николай сразу же ответил:
– Ты чувствуешь это? – он остановился, – Чувствуешь эти дуновения, запахи, холод, капельки воды в воздухе? Подыши!
– Да, я чувствую. Что-то лёгкое и влажное.
– Так дышит город. Это ли не прекрасно?
Его глаза горели творческим огнем. Сказанное им было очень важным для него. Это было тем, что всегда должно существовать, одно из немногих постоянств в нашей быстрой жизни.
– Да, это великолепно! – улыбнулась она.
Это действительно было прекрасно.
Они молча продолжили путь под зонтом к метро. Чудесная хватка фильма ослабела с каждой минутой, гудки машин, безликие прохожие, сырость, время на часах – всё вокруг только и говорило о том, что пора возвращаться.
– Знаешь, а я ведь тогда была, на ваших четырех часах. С подружками гуляли после школы, учились во вторую смену, и подумали, что будет что-то прикольное. Вы там с Антоном, конечно, блистали.
– Давай сейчас не будем про него.
– Конечно.
– А как тебе то выступление, в общем?
– Ну… Довольно мило, не ожидала. Я тогда не особо интересовалась искусством, новыми веяниями.
– Да ладно, какие новые у нас веяния. Мы бесстыдно скачем на горбах предшественников.
– Как и они в свое время, – она посмотрела на Зарёва.
– Аргумент, – повернулся к ней в ответ поэт.
Они оба были людьми не разговорчивыми. Бережно храня своё мнение и свои взгляды, они предпочитали отдать инициативу в разговоре другим. Но это не значило, что в какой-то момент они не могли положить в споре своего оппонента на лопатки. Просто зачем говорить много, когда вокруг так мало стоящих слов? Оттого между собой они говорили мало, если только Зарёва не несло рассказать какую-нибудь историю или, к примеру, объяснить взаимосвязанность жанров в кино и литературе. Для многих в такие минуты он становился невыносим, выдавая по нескольку страниц информации в минуту, но только не для Лены. Она любила его послушать, хоть и мало что запоминала из таких мини-лекций. А что касается молчания, оно было между ними восхитительным: оно не стесняло обоих, было таким естественным и насыщенным. Им было тепло находиться друг рядом с другом.
Они переглянулись и в тишине пошли дальше. Спустившись в метро, они обнялись и попрощались до завтра. Это всегда выходит как-то неловко, когда дружат мужчина и женщина, особенно после хорошо проеденного вечера. Разошлись на свои станции: ей – по левому переходу, ему – по правому. Шли, влившись в потоки людей. Расстались уставшими и явно не чужими друг другу.
Человеку был нужен человек. В тот вечер Николай посмотрел несколько минут записанного концерта годичной давности. Он, Антон и его группа.
Поэт: Комнаты с высокими потолками
Вмещают больше воздуха –
Группа: Для бесед!
П: В некоторых из них обнаружена
Неплохая акустика –
Г: Для резвых струн!
П: Огромные окна открываются,
Скрипя прямо во двор –
Г: Для… (задумалась)
Одинокий возглас Антона: … желтых стен!
П: И это всё называется –
Г: Sankt!
Одинокий возглас Антона: Самый святой!
Г: Pe-
Одинокий возглас Антона: Из!
Г: -ter-
Одинокий возглас Антона: Всех!
Г: -burg!
Одинокий возглас Антона: Петербургов!
Хотел посмотреть полностью, но быстро выключил. Закрыл глаза и заснул без привычного снотворного.
А дождь все моросил. Мелкие капли легко и неслышно стучали по помятым карнизам. Деревянное окно уже с облупившейся от старости краской продувало. Он чувствовал это своей спиной. Дуновения были слабые, но холодные. Он невольно поежился и окинул взором кухню. Она была очень маленькой, кривенькой и грязной. Старая плита с неоттираемыми пятнами, ржавая вытяжка, деревянный стол, грубая тумбочка, тусклая лампочка без абажура. Обои выцвели и покрылись разводами. Запах плесени. Все это нагоняло тоску. Единственное, на чем задержался его взгляд – рисунок буддийского божества, висящий на противоположной стене. Многорукий, синий, с множеством лиц и украшений, он заслуживал внимания. Картинка была не новой, но сохранившей всю радугу цветов. Она пестрела посреди этого бардака, как солнце над серыми домами. В этой квартире раньше жили буддисты и кришнаиты. В жилой комнате под потолком висели гирлянды из разноцветных флажков с молитвами. Она сказала, что это намоленное место. Хотя он ничего здесь сверхъестественного не чувствовал. Но у неё всегда с этим было лучше.
– Я готова, пошли, – раздался ее милый голос.
Он посмотрел на Машу, вздохнул, поднялся с табуретки, взял ее чемодан и направился к выходу.