– Почему он так с тобой?
– Он… Он всегда такой. Со мной.
– Он называл тебя лгуньей, почему?
Она ответила напряженно, смотря прямо мне в глаза:
– Он называл меня лживой сукой.
Повисло молчание. Она опустила взгляд на закрытое меню, лежащее на столе. За окном пошёл дождь, капли дождя на стекле размывали силуэты проходящих мимо людей и проезжающих машин. Огни светофора превращались в большую яркую кляксу.
– Я сказала, что иду на прогулку, но не сказала, что с парнем. Я случайно проговорилась, ляпнула, когда выходила. Его это взбесило.
– Отец?
– Отчим. Я не совсем знаю своего отца.
– И почему он тебя всё же отпустил?
– Получил удовольствие и ушёл, – Она посмотрела на меня. – Ему большего и не нужно.
– А что нужно тебе?
Её грустные глаза потеплели, Она сжала губы. На ней был белый свитер, доходящий почти до колен.
– Что-то выбрали?
– Эм…
– Да, я хочу капучино с карамелью и суп. У вас есть суп с курицей? – оживилась Она.
– Домашний суп. Бульон, курица, яйцо. Гренки к супу подать?
– Да, давайте.
– А вам, молодой человек?
– Эм… Я еще подумаю, подойдите минуты через две.
– Хорошо.
Я взял в руки меню и, открывая, сказал:
– А ты знаешь, чего хочешь, – и бросил на неё взгляд.
Она широко улыбалась:
– Дя…
День медленно переходил в вечер под звуки неторопливых разговоров о неважных вещах. Она смеялась, смеялся и я. Дождь несколько раз прекращал идти и снова начинал. Мы сидели в кафе.
Потом распогодилось. Мы немного погуляли. Я не отпустил её домой.
– Надо звонить в прокуратуру.
– Нет, не надо. Поверь, если бы я могла что-нибудь, то уже сделала бы. Я застряла в этом. Поэтому и привыкла, ничего страшного.
– Вот это и страшно.
– Пошли.
– В прокуратуру?!
– Нет.
– Куда?
– Я знаю одно место, в котором много таких, как ты.
Я потянул Её за руку. Гранитная крошка скрипела у меня под ногами. Но Она осталась стоять.
– Каких?
Я посмотрел в Её глаза:
– С болью.
Она хотела, что-то сказать, но потом просто кивнула. Так Она впервые пришла на квартиру на Маяковского.
Моего товарища там не оказалось. Это был тихий вечер. Она с интересом обошла всю квартиру. Тогда ей открылся целый мир. Пристанище людей, униженныхоскорбленныхизбитыхизуродованныхотверженных обществом, загнанных им в резервации под названием «социальное дно», «психиатрические больницы» и «учреждения пенитенциарной системы». Только им повезло – у них оказался друг, который привел их сюда, на этот остров, отдаленный от всех улиц и всех «людей» этого мира. Они пишут стихи, рисуют, играют музыку, лепят скульптуры, прерывают книги в поисках правды, пьют вино и сжимают в кулаках свою боль. Грязь с точки зрения общества, ничего примечательного, проходите мимо, живите своей уютной жизнью, до свидания.
Мы сидели с Ней на кухне. Около высоченного окна во всю стену. Она несколько раз коснулась щеки и немного сморщилась, будто от зубной боли.
– Болит? Дай посмотрю.
– Да нет, не надо.
– Дай.
Я наклонился над столиком и рукой придержал её подбородок. Она стала терпеливо ждать, сначала смотря в потолок, а потом на меня.
– Вроде покраснения уже почти нет, ссадин нет… Потерпи, уже скоро должно пройти…
Я хотел отпустить ее и снова удобно усесться в кресле, но увидел её взгляд. Я почувствовал себя лягушкой в густом прозрачном желе. Не знаю, почему лягушка, просто пришло в голову. Я застыл и не мог пошевелиться. Но я не был скован, тепло обволакивало моё тело. Её глаза смотрели на меня так, будто в Её мире не было ничего, кроме меня. Мне показалось, что я стал смотреть на Неё также. Естественная реакция человека на эмоции другого. Мы не можем оставаться безучастными.
Движение вперёд. Легкость радости и осторожность неуверенных подростков пробудились в нас. Чувствую Её дыхание. Она так близко. Чувствую Её тепло. Секунда, две. Сердце замирает. Мысли чисты, лишь легкая дрожь в теле, прекращающаяся в тот момент, когда мягкая плоть наших губ встречается, обжигая сердце захлестнувшими нас чувствами. Дрожь сменяется на уверенность. ЖЕЛАНИЕ. Оно пробудилось.
Соседняя комната была свободной. Там мы и были.
Это должно было произойти. Не надо слов, тем более для счастья. Взгляд, ощущение того, что всё близко, лишь руку протяни и тянись за ней. И потеряйся. То была не ночь, а поэзия. Истинная, безмолвная, сама собой разумеющаяся, как два камня, высекающих искру ради огня, что осветит путь. В какой-то момент, я хотел что-то сказать, но Она закрыла мне рот своей рукой. У Неё была очень мягкая и притягательная кожа.
Мы знакомились
с безумием
друг друга,
словно
спускались
по лестнице.
– Зачем тебе бита?
– Буду ее облизывать!
У меня перехватило дыхание от нахлынувших мыслей.
А в Ее голове мысли были всё время, наверное, именно Они не давали ей сидеть на одном месте.
Слушали музыку, теряясь в жанрах, исполнителях,
альбомах, днях и ночах,
годах выпуска, вине, цветастых обложках,
идеях, языках,
техниках игры, инструментах, собственных танцах,
мирах, вселенных,
сквозь которые шли, чувствах, оценках,
Аплодисментах,
Аплодисментах,
Аплодисментах,
Аплодисментах.
Она поддерживала свою форму на высоте. В прошлом – спортсменка-лыжница, теперь – бегунья-любитель по утрам.
– Сегодня пасмурно.
– Да, ангелы снова льют свои слезы.
– Да ты поэтесса.
– Поэт, – сказала Она, рассмеявшись.
Она познакомилась с моим товарищем и Гумбольтом. В тот день мы чуть не сожгли наш любимый английский паб. Всё закончилось хорошо, после этого мы все вчетвером смеялись взахлёб.
Она сходила на концерт нашей группы. На следующий день спросила:
– Как ты их вообще нашёл?
– Ну, тогда они пели так же плохо. Но у них горели глаза, и была энергия. Только этим и жили. И живут.
– Ну да. Нет худа без добра.
Я покачал головой:
– Засранка.
– Бука.
Мы были отличными друзьями.
Летом я всегда знал, где Её найти: Она любовалась закатами, сидя на набережной. Она, словно русалочка, устраивалась на граните и ждала чуда. Именно ради этого я стал всегда узнавать точное время, когда садится солнце.
Ха-ха-ха Ха-ха-ха
Смеялись, много смеялись, но пока не плакали.
Ха-ха-ха Ха-ха-ха
А когда заплакали, то потерялись.
Что на этой стороне безумия?
Блики утреннего света в холодном кофе
Путешествие из Туниса через Алжир сильно затянулось: две недели нескончаемых остановок, поворотов не туда и прочих прелестей пустынных дорог. А всё из-за проводника, который, как оказалось, не имел ни малейшего представления о передвижениях дальше границ своего города. На марокканской границе выяснилось, что он был неоднократно судим. Вот же я вляпался. Но всё же доехал. Мой «проводник» сказал, что по вечерам будет сидеть в одной из местных курилен, и если я надумаю вернуться в Тунис, то пусть найду его. Следующие несколько месяцев я периодически видел его в том заведении, а потом он исчез. Наверное, всё-таки нашёл себе попутчика и вернулся домой. Думаю, он просто боялся ехать один.
Когда я попал в Танжер, то задал себе вопрос:
– Где я?
Canta el pueblo su cancion
Nada la puede detener
Esta es la musica del pueblo
Y no se deja someter
Я был на другом конце света. Я прошел по старинным улочкам, спускаясь к океану. Даже на наших рынках и ярмарках я не видел такого разнообразия людей. Здесь говорили на всех языках Европы, жили всеми возможными способами, занимались всеми возможными профессиями. Казалось, что это город до сих пор оставался городом всего Мира.
Дошёл до океана, намочил ноги, скинув поблизости свой массивный рюкзак. Немного поверил в то, что доехал до пункта назначения. Шел по берегу, пока не обсохли ноги. Смахнул песок, надел сандалии и пошёл искать. Не спрашивайте меня, как, я не знаю. Просто искал и нашёл.
Она стояла около барной стойки одного из кафе в белой шляпе из агавы с широкими полями, которые со спины полностью закрывали ее плечи от солнца, в закрытом купальнике красного цвета (который купила на днях и надела в первый раз, потом Она его больше почему-то не надевала), обмотав вокруг своих бедер оранжевый шёлковый платок, опускавшийся до ее щиколоток. Ну, кто так еще мог одеваться…
– Hey! Been trying to meet you? – крикнул я.
Она медленно повернулась ко мне. Прищурила глаза, как только увидела меня. Как мне показалось, сказала «твою мать». Но это было радостное «твою мать».