– Недавно была такая ситуация, прочитал в НезГазе . Жандармы не знали, что делать: пели на улице. Естественно, надо задержать, потому что несогласованный концерт. Но пели гимн страны. Следовательно, попадают под закон о патриотизме, и они должны их поощрить. Что делать? Непонятно.
– Так что сделали?
– Да ничего, пока репы чесали, музыканты ушли.
–– Забавно. А я недавно шёл с газетой в руках по улице и читал. На меня почти все оборачивались, будто я из другого века.
– Просили сфотографироваться?
Я слабо рассмеялся.
Выглянуло солнце, осветило многодневные лужи. В какой-то момент мой товарищ остановился, смотря на проезд во двор. Там стоял мужчина в джинсовом костюме. Его рвало, но совершенно без напряжения в теле. Он просто стоял, склонив голову и то, что вытекало из его рта на траву, освещалось в лучах закатного солнца.
– Пошли отсюда, Босх, – ударил я своего товарища по плечу.
Он развернулся, и мы зашагали дальше:
– Почему Босх?
– Будешь рисовать всякую пакость, видя её вокруг. А через сто лет станешь классиком.
– Почему только через сто?
– При жизни не поймут, даже не надейся.
– Эх, люди… Позор тому, кто дурно об этом подумает!
– Позор! – с грозной интонацией подхватил я.
Не удивляйтесь этому. Мы часто, подобно рыцарям повторяли: «Позор тому, кто дурно об этом подумает!» А потом хором: «Позор! Позор!» Это нас и забавляло, и заставляло не забывать о том, что все мы разные.
Мы перекусили в фудкорте ближайшего торгового центра. Вид из окон открывался на дальнюю часть парковки, на которую в будние дни никто не ставит машин. Там скакали несколько школьниц. Катали друг друга на спине, кривлялись, мотали головами, махали руками. Ещё что-то говорили, но мы не слышали. Я сказал:
– Прям Шекспира ставят.
Мой товарищ внезапно сказал:
– Слушай, у меня тут два билета в оперу, может, сходим?
– Ты серьезно?
– Ну да.
– Прям в этом?
– Тебе не нравится моя чудесная толстовка?
– Это же театр.
– Расслабься. Я знаю, что ты уже согласен, господин Пуччини. Ты у нас первый театрал!
И вот мы уже сидели на самом верхнем ярусе балкона, буквально под «куполом» театра. Вот такая быстрая жизнь. Мой товарищ вжался в кресло и смотрел вперёд. Зрительский зал заполнялся неспешными людьми.
– А у тебя когда-нибудь возникало желание прыгнуть вниз?
Я вопросительно посмотрел на него:
– Отсюда?
– Да. Разбежаться по этим красным ковровым дорожкам и прыгнуть вниз, прямо в партер. Это будет захватывающе.
Он с нездоровым блеском в глазах смотрел бортик балкона.
– Кажется, я понимаю, почему ты так вжался в своё сидение и вцепился в подлокотники.
– Угу… Меня пугают такие мысли.
– Думаю, это ответная реакция на твою боязнь высоты.
– Не боюсь я высоты, – гордо заявил он.
– Да-да, просто боишься прыгать с больших высот. Это, кстати, разумно.
Через минуту молчания я сказал, смотря по сторонам:
– Одни старики, зрелые люди. Почти никакой молодежи. Ну, кроме вон тех.
Я показал рукой на школьный класс, который рассаживала строгая высокая женщина.
– А потом они спрашивают, почему молодежи так не нравится опера. Меня, кстати, тоже так приводили. В итоге я подрался с одноклассником во время представления и нас выставили из театра.
– Хорошие воспоминания.
– Ещё бы.
Сегодня был гала-концерт: приглашенные певцы, итальянская опера, лучший дирижер, сплоченный оркестр… Это было прекрасно и вдохновляюще, ведь когда поэзия, озвученная красивым голосом и искусным языком, перекликается с невероятно тонкой музыкой, которая при каждом переходе заставляет душу трепетать, и всё это становится гимном любви тех двоих, что стоят, обнявшись на сцене после долгой разлуки длинною в жизнь – вот что может возвысить вас до небес. И всё это сидя в кресле. Надеюсь, вы понимаете, о чём я.
Во время антракта мой товарищ сказал:
– Пошли, спустимся вниз, мне наверху не по себе.
Мы спустились и встали перед амфитеатром. Я смотрел вверх на огромную люстру и позолоченные барельефы, украшающие ложи. Всё здесь было пышным, богатым, неотразимым. А он высматривал кого-то среди зрителей. За занавесом периодически раздавался стук молотка – это трудились над новыми декорациями рабочие сцены.
Он толкнул меня в бок. Я посмотрел на него, потом вокруг. К нам шёл в окружении своих друзей лидер одной из радикальных организаций. Видимо, его высматривал мой товарищ.
– Смотрите-ка, оказывается, даже ты знаешь дорогу сюда. Быть может, опера в нынешний век и вправду полностью утратила свой элитарный характер?
– Приятно, что обращаешь внимание на меня, – сказал мой товарищ. – А вот на договоры ты плюешь.
– А что такое?
– Ты всё же провёл тот пикет у здания суда и подставил всех нас.
– Даже слушать не хочу, – лидер организации стал уходить.
– Захочешь.
Мой товарищ накинулся на него со спины.
– О, драка, – почему-то не удивился я.
– Добрый день.
– Привет, Гумбольт, – сказала красивая секретарша в очках. – За оплатой?
– Да.
– Одну минуту.
Секретарша выдвинула один из ящиков в своём столе и склонилась над ним. Гумбольт продолжал стоять, пару раз взглянув на стул рядом с собой. Стул так и не смог соблазнить его сесть. Через стеклянные стены этого кабинета виден весь офис редакции. Множество столов, множество сидящих людей. Все поглощены работой, перерыв только через час.
– Вот, – секретарша положила на стол конверт.
– Отлично, – взял его Гумбольт.
– Напомни мне, а что там с моим расписанием?
– Так… Посмотрим… У тебя статьи должны быть готовы к 12, 15, 21, 22 и 26 числу. Давай я тебе тематику вышлю в электронке.
– Конечно. Спасибо.
Гумбольт начал уходить, но секретарша остановила его:
– Слушай, может ты, как и все другие внештатные работники будешь получать зарплату на карту?
– Я тебя затрудняю?
– Нет, что ты, я про тебя думаю. Ходишь сюда каждый месяц, а живешь-то ты далековато. Да, извини, я подглядела твою анкету.
– Я люблю прогуляться. Можно всё оставить как есть?
– Хорошо. Буду ждать в следующем месяце, – с широкой улыбкой сказала она.
– Хорошего дня!
Мы сидели с ним на скамейке около театра и потирали ушибленные места.
– Скажи, мы ради этой драки ходили в театр?
– Если я скажу, что нет – ты мне поверишь?
– Нет.
– Ну, вот. Не надо заставлять меня лгать.
– Клык попросил?
Он ничего не ответил. Значит да, очередное задание Клыка. Мой товарищ полгода назад познакомился с ним и, судя по всему, окончательно влился в их ряды. Почему я не был в этом до конца уверен? Он всегда ценил свою независимость превыше всего.
– Каково это – вернуться в детство?
– Ты про что?
– Ты говорил, что тебя уже один раз школе выставляли из театра за драку.
– А! Ну, знаешь… Да как-то не особо почувствовал связь той драки и этой.
– Понятно.
Он встал, потянулся и бодрым голосом сказал:
– Пошли, наш любимый бар нас ждёт.
– Верно.
По пути проходили мимо районного военкомата. Из здания в этот момент выходила большая группа людей. Человек двадцать-двадцать пять. Многие из них плакали: жены обнялись с мужьями. В руке нескольких мелькнули похоронки. Мой товарищ сорвался:
– Вы сами бросаете своих детей в жерло огня!
Все посмотрели на него.
– Только вы виноваты, что допустили такое! – он смело шагнул вперед к ним. – Потому что подчинились, потому что сами боитесь!
Мужчины закричали, отпуская своих жён:
– Заткнись, щенок!
– Я тебе сейчас устрою, ублюдок!
Мой товарищ вынул руки из карманов, развел их в стороны, показывая, что не опасен, словно имел дело не с людьми, а с животными, которые могут понимать только так. Действительно, страшен человек в гневе. Ничего человеческого не остается, только животное. Но у них были на то причины.
– Среди них могут быть мои друзья, которых я любил не меньше вашего, – спокойно сказал он. – Мне очень больно оттого, что их больше нет.
Женщины заревели горькими слезами. Мужчины вновь обняли их. Но всё равно злобно смотрели на нас. Мой товарищ кивнул головой, и мы пошли в другую сторону. Про произошедшее говорить не стали.
Гумбольт решил сегодня не приходить в бар. Всё равно он не пьет, и его друзья точно смогут пережить один вечер без него. Он провёл несколько часов в книжном магазине. Смотрел книги, читал, выискивал новинки издательств. В конце концов нашёл то, что бы подошло для неё. Довольный, купил книгу и пошёл в наступающий вечер.