Губы Ахмада задрожали. Боль исказила его массивное лицо.
— Почему люди не делают то, что делает их счастливыми? Почему они позволяют себе попасть в ловушку? Почему бы им просто не жить…
Ахмад закрыл лицо руками и тихо заплакал.
* * *
Ахмад шумно высморкался.
— Пожалуйста, простите мне эту слабость.
Он снова высморкался. Лицо его просветлело.
— Послушайте, могу я в качестве извинения предложить вам аперитив?
— Ты, должно быть, умеешь читать мысли, — сказал Джо. — Значит оставишь отель пустым?
— Нет, не совсем так. Мой городской дом расположен так удобно, что совмещать работу и дом не проблема, — сказал Ахмад, исчезая за прилавком.
Джо подумал, что Ахмад достаёт сандалии, и повысил голос.
— Городской дом, говоришь? Это значит, что есть и загородный дом?
— Сейчас нет. Но до войны я владел небольшим коттеджем на краю пустыни. Последняя война, то есть не эта. Моя война. Коттедж был восхитительным маленьким убежищем, где я по выходным отдыхал душой. В те дни я не только писал стихи и играл в теннис, но и участвовал в гонках. У меня был один из первых в Каире трёхколёсных велосипедов, одна из тех быстрых машин, которых вы больше не увидите на дорогах; переднее колесо почти такое же высокое, как человек. И вот я в своих блестящих гоночных очках несусь по какой-нибудь дороге у реки в любое время дня и ночи, два белых диска очков отражают солнце или Луну, а я мчусь со смехом, этакий трёхколёсный Сфинкс… О да, в те дни я был самой скоростью. «Держите свои шляпы, — говорили люди, — едет Ахмад».
Представьте: в садах вдоль Нила поедают салаты и жареных голубей праздные толпы гиппо. Кругом ярко-алые цветы и священные белые цапли. По красной земле перед вами расползаются змеи и прыгают неуклюжие сизые птицы, с сердитыми криками взлетая в самый последний момент. Идёт гонка от пирамид до Нила. И представьте себе волнение, прокатывающееся по толпам болельщиков у финиша, и поднимающийся торжествующий крик, когда из пустыни появляется первый велосипед. И все, как один, подхватывают кричалку: «Держите шляпы… едет Ахмад!».
— Представляю, — сказал Джо.
— Скорость, — пробормотал Ахмад. — Быстрее и быстрее, мне всегда хотелось ещё.
Он сделал паузу.
— Работая в то время декоратором интерьеров, я очень заботился о своём внешнем виде. Но не только поэтому — я являлся ещё и лидером Братства, а это означало, что люди шли ко мне за советом. В те дни в Каире бытовала поговорка: «Если сомневаетесь, спросите Ахмада».
Ахмад всё что-то шарил за прилавком. Джо слушал его, наблюдая за большим потрёпанным котом, сидевшим на брусчатке тротуара у самого входа в отель. Рыжеватый кот, щурясь, облизывал лапы. Внезапно он прервал гипнотическое занятие и уставился прямо на Джо.
— Должно быть, у тебя был чудесный дом.
— Ох да, — голос Ахмада был приглушённым. — Как поёт Лиффи: «Прохладные ночи и жаркие дни». Но потом пришла небывалая песчаная буря и всё испоганила. И когда однажды как обычно на выходные я приехал в своё убежище, то обнаружил что ничего целого там не осталось.
— И ты решил не восстанавливать?
— У меня не было выбора. Это случилось во время войны; и вкусы людей менялись и всё менялось и мой бизнес по декорированию интерьера шёл от плохого к худшему. Скоро я больше не мог заработать ни пенни. Появились новые — молодые и дерзкие — дизайнеры, а я вышел из моды.
Джо подпрыгнул от неожиданности, когда над стойкой вдруг появилась голова Ахмада. Глянув из-под потрепанного канотье, он снова скрылся из виду и продолжил:
— Теперь трудно представить, что некогда я был в моде. С помощью друзей мне какое-то время ещё удавалось поддерживать видимость успеха, но их жизнь тоже кардинально менялась. Некоторые сменили область деятельности и приспособились, другие же просто блуждали и больше никогда не были востребованы. Также и я — просто бродил по улицам, надеясь увидеть знакомое лицо, заходил в кафе… Так бывает в военное время, пусть даже сражения идут где-то за тысячи миль. Привычный мир исчез, и ты загнан в угол, и одиночество печально трогает лапкой твоё сердце… Грустно, потому что ты-то считал, что твой маленький мир будет вечен. Потому что ты никогда не понимал, насколько он хрупок… насколько хрупким является всё важное для тебя, что целостность существует только в твоём собственном воображении. Но вот твой сон вдруг разбивается вдребезги, и ты остаешься с маленькими кусочками в руках, и пустота, огромная как ночь пустота вползает в твою душу…
Ахмад со вздохом поднялся из-за прилавка.
— Я долго говорил об этом со своим другом Стерном… Стыдно, но я попросту потерпел неудачу и не знал, как жить дальше. Помню, я вышел из кафе и посмотрел вверх, а там — в чёрном полированном небе — медленно кружили вороны.
* * *
Помолчав, Ахмад заговорил более лёгким тоном.
— И что я сделал? Ну, я решил попробовать заняться незатейливым бизнесом. Я поставил своей целью доход, добычу, всё остальное не имело значения. Будь прокляты сироты и голодные вдовы. Скулящие неудачники, пусть добывают себе пропитание как хотят; остальным не легче. Если Карнеги мог душить бедняков и, имея в год десять миллионов, бросать в толпу монетки и быть за это почитаем, почему не могу я?…
Джо инстинктивно дёрнулся от стойки — в поле его зрения вдруг появилась макушка. Ахмад уткнулся своим огромным носом в край прилавка и приподнял канотье.
— Рыба с картошкой, — сказал Ахмад. — Жирная рыба и левантийские чипсы. Вы видели фургончик Лиффи?
— Конечно, — сказал Джо. — «Ахмадмобиль»?
— Именно. Раньше он принадлежал мне. А изначально, в Первую Мировую войну, фургон использовали как скорую помощь. Он достался мне по-дешёвке, потому что был военным излишком, как и я сам. Ну вот, у меня теперь был фургон, хитро оснащённый чаном для жарки во фритюре и холодильником для рыбы, и моей целью было добиться успеха. В одиночку подняться к вершине, стать «Карнеги жирной рыбы и жирных чипсов». И я поехал по изрезанным колеями закоулкам большого Каира, весело звеня колокольчиком скорой помощи, готовый на месте принять заказ и тем облегчить работу домохозяйкам. И так я стал первым на Ближнем Востоке инициатором современного бизнеса быстрого питания.
— Это удивительно, — сказал Джо.
— И я был также инициатором того, что можно было бы назвать мусульманским передвижным праздником.
— Это ещё более удивительно, — сказал Джо.
— Ну, во всяком случае, это мне так казалось. И какое-то время я думал, что «Ахмадмобиль» станет привычным бытовым словом на улицах Каира. Но тут… как там у китайцев: «Собака взялась ловить мышей».
Огромный нос Ахмада дёрнулся, словно унюхав отвратительный запах.
— Я выбрал плохой способ зарабатывать на жизнь, зря сунул в капитализм свой нос. Капитализм — это скользко. Поэзия и кипящее масло просто не смешиваются. Вы, европейцы, поняли это уже ко времени инквизиции.
— Значит, тебе не повезло? — спросил Джо.
— Ну, я ездил по округе, звеня колокольчиком скорой помощи и представляя себя сказочным Крысоловом. Чтобы сократить расходы я испробовал все мыслимые уловки. Неделями жил в этом вонючем фургоне и спал на носилках, как жертва с поля боя, надеясь лучше почувствовать капитализм. Но всё что я чувствовал — грязь, дым. И дух мой был сломлен.
Я насквозь пропитался жиром, но это не помогло мне стать новым Карнеги. Нужно было смириться.
Ахмад слабо помахал канотье и скрылся. Джо несколько раз глубоко вздохнул, прочищая легкие. Большой рыжеватый кот так и таращился на него с улицы.
— Я всё верно предвидел, — вскричал Ахмад, — но опередил своё время и пролетел. Люди неохотно меняют привычки. Вот почему вИдение никогда не окупается, а поэзия никогда не приносит стабильный доход. Если вы хотите зарабатывать, надёжнее идти проторенным путём, раз людей устраивает и они платят за это. А ещё лучше, — тут он заговорил совсем тихо, — повторить то, что было сделано очень давно. Например, три или четыре тысячи лет назад, как поступил сумасшедший Коэн. Вот это действительно может принести хорошие деньги.
— Алё? — Джо не расслышал.
— Я говорил, что я владею секретом успеха бизнесмена в этой части мира. Только сам использовать его не могу, не моё это, эх…