— Вы не шутили? Мы едем к пирамидам?
— Рассветный патруль, — пробормотал Лиффи. — Мы приближаемся к Заре египетской цивилизации. И хотя с постройки пирамид минуло пять тысяч лет, мы здесь найдём чему удивиться. Если нам повезёт…
* * *
На востоке над пустыней разгоралось бордовое зарево. Они лежали на песчаном холмике, глядя на пирамиды и Сфинкса. Лиффи протянул Джо подзорную трубу.
— Смотрите на правый глаз Сфинкса, сконцентрируйтесь на нём. Что вы видите?
— Тени, Лиффи.
— Хорошо, в тенях и скрываются ответы.
— Но что я должен увидеть?
— Кто может знать наверняка? Это странное существо всегда было загадкой, в отличие от всех нас. Просто продолжайте смотреть.
Джо смотрел, чувствуя грудью прохладный песок и вдыхая свежесть пустыни; мысли его сейчас были как никогда далеки от войны. Светало. Джо на мгновение показалось, что в правом глазу Сфинкса что-то шевелится. Мерцание, тени, он не был уверен; восходящее солнце играло тенями на выветренных древних камнях.
Лиффи зашептал:
— Прошлой ночью, помните? Вы много говорили о Стерне, о том, что он для вас значит, и почему вы приехали сюда.
Вы также сказали, что слышали о друге Стерна, старом Менелике Зиваре, египтологе XIX-го века. Вы сказали, что слышали о нём, когда жили в Иерусалиме. Но знаете ли вы, что старик Менелик нашёл время серьёзно покопаться у Сфинкса внутри? Кто-нибудь говорил вам об этом?
— Нет, — Джо пристально вглядывался сквозь подзорную трубу и не верил своему глазу.
— Вот что он сделал, — прошептал Лиффи. — Старик Менелик, этот милый старый крот, прорыл внутри Сфинкса туннель. Вход в туннель скрыт, конечно, а ведёт он к крошечной смотровой площадке, вырубленной стариком Менеликом прямо внутри головы. Что вы сейчас видите?
— Что-то пошевелилось, — прошептал Джо.
— В правом глазу?
— Да.
— Вынимается камень?
— Вроде.
— А теперь?
— Это похоже на лицо, на голову, появляющуюся…
— Откуда?
— Прямо из середины глаза.
Лёжа на спине на песке рядом с Джо и глядя в небо, Лиффи счастливо вздохнул.
— Вы имеете в виду зрачок?
— Да.
— Это похоже на лицо, вы говорите, на голову? И она становится зрачком правого глаза Сфинкса? И всё ещё в тени?
— Да.
— Есть ли у теней форма, которую вы можете распознать?
— Нет, это слишком далеко. Слишком мелко и нечётко.
— Так и должно быть, ведь Сфинкс — загадка. Смотрите внимательнее.
Джо так и делал. Он даже задержал дыхание… И вдруг тихо присвистнул.
— Невозможно.
— Прошептал Джо, а рядом с ним Лиффи закрыл глаза и улыбнулся довольной улыбкой.
— Мне не мерещится? я могу узнать его. Боже мой, это же Стерн!
— Ах, — пробормотал Лиффи, — значит он не уезжал из Каира. Он сейчас наблюдает восход солнца со своего любимого насеста.
Ахмад говорит, что застать Стерна здесь большая удача…Но это зрелище, не так ли, Джо? Что-то стоящее того, чтобы искать, ждать и надеяться.
— Если только Стерн не знал, что я буду здесь. Мог ли он это знать?
— Нет, я ему не говорил.
— А Блетчли?
— О нет. — Лиффи всё улыбался.
— Это случайность, чистая случайность, и я рад, что был тем, кто смог показать вам это. …Ах, чудеса жизни, чудеса. Иногда на рассвете я чувствую себя легким, как голубь. АА…
— 7 —Монастырь
В утренней тени захламленного рулонными жалюзи внутреннего дворика «отеля Вавилон» посиживали и чесали языки Джо и Лиффи. Когда Джо упомянул, что днём вместе с Блетчли едет в Монастырь, Лиффи очень удивился: насколько знал Лиффи, монахи всегда проводили брифинги и встречи по ночам.
— Исключительно ночью, — сказал Лиффи. — Темнота — это то море, в котором они плавают. За всё время, что я здесь, ни разу я не был в монастыре в другое время суток. Кстати, если Блетчли действительно повезёт вас на приём к Уотли средь бела дня, вам хоть не придётся смотреть те ужасные фильмы, которые они там обязательно показывают.
— Фильмы? — спросил Джо, наливая себе ещё джина.
— Об опасностях венерических болезней, — сказал Лиффи. — Те же самые, что крутят в Англии новобранцам. Носы отсутствуют… нет глаза… ямы в головах. Просто ужас. Когда приезжаешь в Монастырь ночью, заставляют на входе отсмотреть пару сеансов. Уродство при свете звёзд. Создают определённое настроение прежде чем впустить в чёрное нутро Монастыря. И этот своеобразный ритуал у монахов не единственный… Отвратительно.
Джо потягивал джин, думая о том, что одно упоминание о монастыре всегда сильно действует на Лиффи.
— Но что вас так беспокоит в монастыре? — спросил Джо.
Лиффи вздрогнул и сцепил ладони, сминая их пальцами. На мгновение он в ужасе уставился на свои пальцы, как будто их скользящие движения отражали его чувства.
— Но в этом-то всё и дело, Джо, я не знаю, я не знаю. Когда вы впервые попадаете туда, всё кажется достаточно нормальным. Вы оглядываетесь вокруг, и это просто старые камни, в которых подразделение разведки устроило свою штаб-квартиру. Просто секретное место, куда приходят и откуда уходят агенты, выполняя обычную работу военного времени. Но, каким-то образом, Монастырь — это и нечто большее, болезнь души, и через некоторое время начинаешь это ощущать.
— Можете выразиться яснее, Лиффи? Что заставляет вас так думать? что-то конкретное.
Лиффи развёл руки.
— Возьмём, к примеру, карты, копии карт четвёртого века. Уотли развесил их по стенам рядом с современными, показывающими оккупированные Германией районы Европы и Северной Африки. На видном месте находится копия Афанасьевского Догмата Веры с символами на полях, которые соответствуют символам на картах, как древних, так и современных, как будто между ними существует какая-то связь…
Лиффи внезапно начал хрипеть, изо всех сил пытаясь дышать, так же, как и когда он говорил о нацистах.
— Что вы имеете в виду, Лиффи? Связь между чем и чем? Вы меня запутали.
— Между немецкими войсками и Афанасьевским вероучением.
— Я слышал о вероучении, Лиффи, но какое это имеет отношение к картам?
— Именно что имеет! Вот это-то и странно. И, честно говоря, я стараюсь не думать об этом. Но вы хотите, чтобы я всё-таки попробовал разложить для вас пасьянс?
Джо кивнул.
Хотя было ясно, что поднятая тема Лиффи не по душе, он всё же заговорил, рассуждая словно находясь в трансе, монотонно.
— Ну-с, начнём. Афанасьевское вероучение выросло из «Арианской полемики», великого кризиса первых дней христианства. Ариане взяли своё наименование от Ария, ливийского теолога, учившего что Христос не может быть одновременно и человеком, и богом. Они утверждали, что Христос был только человеком, и потребовалось некоторое время, прежде чем Церковь смогла победить эту ересь, утвердив свою главенствующую позицию в праве вероучения. Арианство было языческим до мозга костей, и потому его охотно приняли германские племена. И в результате начались большие войны. Римскому императору Юстиниану пришлось сражаться с армиями вандалов в Северной Африке и остготов в Италии, а также вести кампанию против королевства вестготов в Испании, потому что там продолжали придерживаться еретической точки зрения. И кто в это время в Египте являлся достаточно влиятельным для борьбы с ересью Отцом церкви?
— Святой Антоний, — сказал Джо, его голова пошла кругом.
— Святой Антоний, — повторил Лиффи в трансе. — Тот самый святой Антоний, который удалился в египетскую пустыню и стал основателем монашества. И всё это происходило в четвёртом веке после Христа. И сейчас не четвёртый век, а двадцатый. Так что, скажите на милость, делает сегодня Уотли, связывая гитлеровские армии с Арианской полемикой? Да разве нацистское безумие может быть связано с А — р — и — а — н — е? Разве полторы тысячи лет ничего не значат в истории человечества? Или ответ на это — просто пожатие плечами и грустный шёпот: «Не всегда, дитя моё».
Джо был ошеломлён. Некоторое время он просидел с мечущимся разумом, уставившись на Лиффи.
— Но на что вы намекаете? — наконец спросил он. — Что всё это значит?
— Я не могу объять необъятное, — сказал Лиффи, — Итак, мой вывод: мне кажется, что Уотли вместе со святым Антонием и своей тайной армией монахов ведёт кампанию против германских племён еретиков, ведь нацисты XX-го века такие же варвары, как вандалы и остготы и вестготы века четвёртого.