— Валерий, бери троих — и к пулеметам, — приказывает Евгений.
Валерий отползает в сторону. За ним цепочкой ползут его одноклассники. С ними Геня. Они ныряют в кусты шиповника. Колючие шипы вонзаются в тело, рвут одежду, цепляются за патронную сумку, мешают ползти. Дальше — острые камни. Снова кусты шиповника. И наконец — густая трава.
А пулеметы продолжают бить по горке. Надо спешить.
До пулеметов остается шагов тридцать. Ребята вскакивают и бросают гранаты. Четыре взрыва слились в один. Пулеметы заглохли.
Ребята быстро ползут по траве. Им наперерез уже бежит группа немецких автоматчиков. Но тут снова оживает горка на поляне: это Евгений прикрывает огнем отход смельчаков…
Наступает вечер. Догорает заря. Плавятся в лучах вечернего солнца стволы сосен. За рекой все залито красным, оранжевым, синим светом, а сзади, на горе, стоит горный ельник, острый, точеный.
Тишина. Но немцы здесь, рядом. Широкой подковой залегли они вокруг лесной поляны. Они отрезали наших от единственной удобной дороги по склону горного кряжа, преградили им доступ к реке и прижали к горам — к дикому нагромождению скал и ущелий. Остается лежать на этой поляне окаймленной кустами шиповника, и выбирать одно из двух: или выходить под перекрестный огонь пулеметов, или умирать от жажды.
Отряд в мешке.
ВОДА!
Четвертые сутки лежат партизаны, четвертые сутки без воды.
Все так же щебечут птицы на деревьях. Сладко пахнут цветы. В мареве стоят далекие хутора. Поет река под горой. И от этого тихого журчанья струй путаются мысли и жажда ощущается еще мучительнее, еще острее. Кажется, только несколько капель воды — и тело снова станет сильным и можно будет уйти в горы и вырваться из этой гибельной западни.
Но воды нет. Трижды пытались смельчаки спуститься к реке, и трижды пулеметные очереди накрывали их у самых кустов. А тут, как нарочно, ночи лунные и светлые, как день. И люди недвижно лежат под соснами. Играют солнечные блики на траве. И все так же, словно дразня и насмехаясь, журчит река.
Утром Евгений нашел в дупле старой лиственницы маленькую лужицу затхлой темнокоричневой воды. Он намочил в ней платок и дал раненым по нескольку капель. Вода пахла сыростью и гнилью. Но раненые глотали ее так, как знатоки смакуют драгоценное старое вино.
Сейчас нет даже этой воды. Люди лежат недвижно в траве и смотрят, как плывут по синему небу легкие белые облака. Хотя бы дождь, маленький, короткий дождь! Но дождя нет. Пересохло горло. Даже шопотом сказанное слово вызывает острую, режущую боль. Мутится рассудок. Некоторые бредят.
— Иду, Евгений Петрович. Лучше от пули умереть, чем этак мучиться.
Иван Тихонович прикрепляет к поясу несколько фляжек.
— Я беру с собой Плетнева. Мы с ним вместе лет десять на кабанов ходили. Авось…
Расчет у Ивана Тихоновича прост: после полудня, отобедав, немцы, разморенные едой и солнцем, едва ли будут зорко охранять подступы к реке.
С края поляны Евгений видит, как ползут к воде охотники. Они уже на середине пути. Осталось каких-нибудь сто метров до кустов у реки.
Люди на поляне замерли. Ждут, нервничают.
— Евгений Петрович, как?
— Ползут, ползут…
С Плетневым какая-то заминка. Иван Тихонович вернулся к нему. Минуты две лежит рядом с Плетневым. Потом пополз один. Плетнев остался: надо думать, выбился из сил. Или, может быть, у них родился новый план?..
— Ну, как там наши?
— Скоро будет вода.
— Скорей бы…
Иван Тихонович исчезает в кустах у реки. Сейчас он набирает воду…
Автоматная очередь. Трое немцев, выскочив из густой травы, бегут туда, где должен быть Иван Тихонович.
Евгений вскидывает винтовку. Один немец падает.
Тотчас же по горке начинают бить пулеметы. Евгений прижимается к земле. Жужжат пули, не дают поднять голову. В коротких перерывах между очередями слышится глухая возня у реки, голоса, крики.
Когда пулеметы смолкли, Евгений увидел: далеко, по лугу, немцы ведут к станице партизан. Плетнев еле передвигает ноги. Его бьют прикладом. Он падает. Потом снова поднимается и, хромая, идет вслед за Иваном Тихоновичем.
Евгений возвращается к своим. Его ни о чем не спрашивают. Все ясно…
Спускается вечер. Над рекой поднимается сизый туман. Сверкают серебристые изломы гор. Темный лес сонно покачивает мягкими вершинами елей. Тают во мгле скалы. Монотонно шумит река.
— Я пойду, Евгений Петрович. Возьму с собой Геню и пойду.
Это говорит Валерий. Он держится лучше всех — только глаза ввалились и покраснели.
В распоряжении Валерия и Гени один короткий час темноты — от захода солнца до восхода луны.
Надежды мало: в это время немцы особенно бдительны. Но это последняя попытка. Если ребята не добудут воды, надо уходить в горы. Быть может, кто-нибудь и сумеет добраться до лагеря. Лучше смерть в горах, чем здесь, в мышеловке.
Евгений ждет.
Тишина.
И вдруг в той стороне, куда ушли Валерий с Геней, завыли мины.
Конец…
Надо собираться, поднимать людей — тех, кого еще можно поднять.
Стрельба затихает. Где-то в лесу незнакомо кричит ночная птица.
Сигнал?
Нет, ждать помощи неоткуда.
И снова тишина. Только река все поет и поет под горой.
Автоматная очередь. Вторая, третья. Потом сухие выстрелы карабина.
Так, значит, живы! Живы!
Выстрелы уходят все дальше и дальше от поляны и замирают в горах.
Люди ждут.
Евгений лежит и слушает.
Полная луна поднимается над горой, лунный свет ложится на темные вершины деревьев и освещает круглый камень.
Хрустнула сухая ветка. За камнем мелькнула тень и пропала.
Немцы?!
Евгений вынимает гранату.
— Ползи к нашим, шепчет он партизану, который лежит рядом с ним. — Пусть рассыпятся цепью. И до моей гранаты — ни звука.
И вдруг раздается еле слышный треск цикады — такой родной, близкий, знакомый! Неужели? Нет, не может быть…
Снова трещит цикада, словно настойчиво требует ответа.
Евгений отвечает.
Кусты у камня раздвигаются, и, залитый лунным светом, вырастает Валерий.
— Простите, Евгений Петрович: заблудились мы, когда от немцев отстреливались. Услышал голоса — решил проверить. Получайте.
Валерий протягивает фляги с водой. За ним стоит Геня. Они оба мокры с ног до головы: не утерпели, выкупались.
Хочется кричать, петь, танцевать.
И совершается чудо.
На каждого пришлось по нескольку скупых глотков, но люди ожили. Будто и не было этих страшных, мучительных дней без воды, без надежды…
Бесшумно, цепочкой партизаны уходят в горы. Мягко шумит лес верхушками деревьев. Тянет сыростью от ущелья. Сияет луна.
* * *
Ребята так и не смогли связно рассказать, как шли они по горам. Они помнили только крутые, почти отвесные подъемы, горячее солнце, затхлую воду в дуплах и огромную радость, когда они поняли наконец, что лагерь близко. И вот уже заслуженной отдых.
— Обедать, дорогие, — хлопочет Евфросинья Михайловна.
— Иду, иду, Евфросинья Михайловна, — улыбается Евгений, — только пришлите ко мне связного.
Евгений отсылает в штаб донесение с координатами немецких дзотов.
Ребята спят восемнадцать часов беспросыпу. Они не слышат, как над горами пролетела шестерка бомбардировщиков с красными звездами на крыльях. Они не слышат тяжелого грохота взрывов. Но, когда они просыпаются, перед каждым из них лежит маленькая бумажка — только что принятая радиограмма:
Указанные вами немецкие дзоты наша авиация разбомбила — их больше не существует. Примите глубокую благодарность от командования Красной армии.
РАЗВЕДКА «МАЛЫШЕЙ»
Мои сыновья заключили между собой договор: Евгений обязуется брать Геню в самые опасные, самые рискованные операции. Но Гене этого мало. Сплошь и рядом на собственный страх и риск он действует один, без брата. Его постоянный спутник — закадычный друг и ровесник Павлик Худоерко. Иногда они берут с собой таких же «малышей» из соседних партизанских отрядов.
Геня любит разведку. Частенько уходит он с ребятами в станицы, занятые немцами, сует нос в самое пекло, не раз попадает в сложные переделки, но всегда выходит из них удачно и приносит в лагерь ценные сведения.