– Петро, – перебил старшину радист Вася Вернигоров, – ты ведь недавно, до костопольского боя, где захватили большие трофеи, про сало говорил, что оно и в тяжесть, и вредное, и только один хлеб сплошные калории?
– Чудак ты Василёк, сала тогда не было и в помине, вот оно у нашего Туринка и было вредным. У него, по принципу, «что дышло, куда повернул – туда и вышло!» – шутя напал на старшину Виктор Прокошев, радист-метеоролог.
Все засмеялись. Петро Туринок поднял руки и заткнул уши.
– Где собрались три «музыканта», – так в целях конспирации и в шутку называли радистов, – доброму человеку дельного слова не дадут сказать, – отбояривался Туринок.
Выручил старшину из затруднительного положения приход командира роты Петра Ярославцева.
– Хлопцы, приказано отдыхать до утра. Коней не распрягать. Дежурному взводу обеспечить патрулирование на участке роты. Помкомроты Марат проинструктирует. Кстати, где он?
У нас в загашнике классная махорка была.
– У дороги возле ротной повозки копается, – показал рукой Петро Туринок. Кисет еле нашли. Антон Скавронский – наш ездовой и повар, разведчик и снайпер, до войны лесничий, засунул его в ящик с патронами и сверху положил противотанковую мину. Сам отправился с ведром к ручью, чтобы напоить коней.
– Правильно сделал, что спрятал, – усмехнулся Ярославцев, – а то махру давно бы умыкнули, вон сколько жаждущих.
Народ у костра зашевелился. Десяток рук, словно шеи гусей, потянулись к кисету. Табак, после оружия, шёл главным пунктом жизни, важнее еды. Махорку, когда не было настоящего самосада, а настоящий бывал редко, делал по своему рецепту сам Антон Венедьевич Скавронский, он многое знал и всё умел делать. Махоркой она только называлась. На самом деле это была душераздирающая смесь дубовых и вишнёвых листьев с бадилякой – корешками махорочных листьев, оставшихся от лучших времен. Всё это «сдобрено для вкуса» – по выражению Антона – какими-то цветами.
– Опять перемолотая оглобля! – кашляя и отплёвываясь, ворчал радист Вася Вернигоров.
– Знать бы: «костыль» утром прилетит или позднее? Коней и повозки надо успеть замаскировать и костры затемно погасить, чтобы дым успел над лесом развеяться, – вернулся к своей заботе старшина Петро Туринок.
– Замаскируем с утра, – ответил за всех Миша Журко, – как начнёт развидняться. На машинах фрицы преследовать нас не будут. По такой дороге на повозках еле проехать можно: оси за деревья цепляются. А «костыль», это точно, в девять утра начнёт завывать над лесом, как по расписанию.
– В таком лесу с воздуха нас трудно заметить, – негромко произнес Пётр Ярославцев, – не то, что на поляне под Мозырем.
– А что случилось там? – заинтересовался Петро Цалко. Он одним из первых пришёл к нам в спецотряд, ещё на базу в урочище Лысая гора, и заявил: «дайте мне автомат, хочу бить о фашистов». Автомат ему тогда не дали, но карабин он получил.
– Пусть Петро Туринок расскажет, как он здорово припустился, только подковки сверкали на солнце, – завел своего дружка Ярославцев.
– Ну, каблуки мои он видеть не мог, так-как бежал-то я за Петром Ярославцевым, – не остался в долгу Туринок.
Старшина не спеша прикурил от уголька, перекидывая его с руки на руку. Оглядел красные от сполохов костра усталые лица партизан и, оставшись довольным общим вниманием, начал неторопливо рассказывать.
– Отряд прошёл уже сотни километров от линии фронта. Зима сменилась весной, растаяли снега. К тому времени мы разжились у полицаев пароконными повозками. Лыжи и волокуши бросили в какой-то лесной деревушке. Груз лежал на телегах, и идти стало намного веселее: лямки вещмешков не натирали до крови плечи. Главное, как говорили в старину индейцы: «наступила чёрная тропа», за нами не тянулся след по снегу. Двигаемся как-то днём, впереди в разведке Борис Салеймонов, Вася Куликов. Птицы поют, листики распустились – красота. Кругом всё тихо и спокойно. Дорога пересекает большую поляну, разведка уже исчезла впереди в лесу. Вдруг… – Петро – делает страшные глаза, вытягивает в стороны руки, – по-над лесом, из-за деревьев, на бреющем, вылетает фрицевский «костыль» и разворачивается, – Туринок склоняется набок и показывает руками, – и начинает кружить над нами, точно навозный жук. «Сейчас паразит будет бомбить нас» мелькнуло у всех. Мы на поляне, как яйца на горячей сковородке, без пальцев пересчитаешь. Бросаемся в лес занимать огневой рубеж. Я за Петром Ярославцевым бежал. Он подлиннее меня, ему лучше видно, куда бежать надо подальше от «костыля», – Петро Туринок с ехидцей поглядывает на своего тёзку Ярославцева, – а фриц самолёт наклонил, морду свою высунул и кулаком грозится. Камня под рукой не оказалось, так бы и залепил ему по башке!
– А вы, товарищ старшина, по нему очередью из автомата могли бы полоснуть? –спрашивает напряжённо слушающий шестнадцатилетний пулемётчик Женя Гирба.
– До автомата ли, – отмахивается от вопроса Туринок.
– Бежали «оборону занимать», ясно сказано, стрелять-то некогда, – с иронией поясняет Миша Журко.
Кругом заулыбались. Туринок этого не любит, над ним не очень пошутишь. Он оглядывается на весельчаков.
– Там бы вы не ржали, когда «костыль» над головой висит. Была у нас и бронебойка с нежным названием «салатурия», да лежала на повозке, как у некоторых из «смешливых» винтовки на фурманках под сеном едут. Знаю я…
Смех у некоторых мгновенно пропадает. Довольный Туринок продолжает свой рассказ.
– Добежали мы до опушки леса и там залегли. Вася Божок и Макар Тимошевский установили сошки «дегтяря» на пень и водят стволом пулемёта за самолётом – смелые хлопцы, ничего не скажешь. Но команды «огонь» Виктор Александрович не подаёт, а без команды, дорогой Женя, какая стрельба? Нас тогда мало было: лежали все рядом и командир, и комиссар Михаил Иванович, и смотрели на летавший «костыль». Фриц почему-то не стреляет и не бомбит. Потом немного поднялся, отлетел на другой конец поляны и там на пустом месте начал кидать бомбы и палить. Мы лежим, а он метрах в двухстах заходит, нам смешно стало. Помнится Петр Ярославцев сказал: «не иначе как у фрица после шнапса глаза на лоб вылезли и смотрят в другую сторону. Тут хлопцы наши Миша Минаев, Коля Новаторов, Иван Изотов появляются с повозками, коней ведут за уздцы прямо по целине. Коля Новаторов и говорит: «ребята, тикаем глубже в лес, пока фрицы не передумали, а то поздно будет, мне эта карусель не нравится».
– Подожди, Петро, рассказывать дальше, я быстро! – срывается с места Коля Гапиенко. Он совсем поправился после тяжёлого ранения, только чёрная повязка закрывает глаз.
– Что с ним? Не иначе как сало без хлеба взыграло? – поворачивается к Туринку Антон Скавронский.
Тот на такие выпады старика – Антону лет под сорок – не обращает внимания, медленно раскуривает погасшую цигарку. Гапиенко вскоре возвращается с высоким светловолосым словаком Гришей Гощаком. Пришёл он к нам со своим другом Павлом Гривиком осенью перед выходом соединения в рейд. Определили их пулемётчиками в нашу роту. Павел тоже был высокого роста, но с тёмными волосами и почти не говорил по-русски.
Лётчик Гриша Гощак и механик Павел Гривик были мобилизованы немцами, пытались перелететь линию фронта, но неудачно. Их приговорили к смертной казни. Накануне расстрела они снова бежали, долго блуждали по лесам, пока не встретили одну из наших разведгрупп. Когда узнали, что мы уходим на запад, отложили свою мечту попасть в бригаду Людвика Свободы, действовавшую на фронте, и пошли с нами.
– Петро, разреши, пожалуйста, сначала рассказать Грише, как он бомбил партизан, а потом ты закончишь, – попросил Коля Гапиенко.
Туринок да и остальные удивилась этой неожиданной просьбе Николая. Его все любили за скромность и душевную чистоту, за смелость в бою и прощали порой ребяческие выходки. Однажды он, желая обрадовать своего командира, променял в деревне его строевого коня, хорошего рысака, на необъезженного жеребца неописуемой масти. Вся рота дружно хохотала, глядя на обескураженного Петра Ярославцева, к которому Коля подвёл нового коня. Пётр лишился дара речи, потом, сильно заикаясь, послал Колю вместе с жеребцом куда-то в неописуемую даль.
– Когда мы с Павлом служили у немцев, – медленно подбирая слова, начал Гриша Гощак, – нам не доверяли и поручали всякую грязную работу. Раз мы увидели четырёх повешенных партизан и дали друг другу слово никогда не воевать с русскими. Летать меня посылали редко и всегда с немцем-наблюдателем. Но как-то я полетел со стрелком, тоже словаком, – у фашистов стало не хватать людей. Нам приказали разбомбить партизанскую лежанку… Я что-то не такое говорю? – остановился Гриша, увидев улыбки партизан.