– Сначала да. Но когда узнала его поближе, поняла, что ошиблась и надумала всяких глупостей. Таких порядочных мужчин еще поискать надо.
– Вот и славненько.
– Славненько.
– А знаешь, почему я так спокойно отношусь к его прошлому? – спросил заплетающимся языком Виктор.
– Почему?
– Мое прошлое не лучше, а в сто раз – хуже, чем у Антона.
– Как же!
– Он однажды заигрался с легкими деньгами – и жизнь преподала ему урок, который он выдержал с достоинством. Согласна?
– Согласно, но…
– Подожди, не торопись. Объясню.
– Будь добр.
– Я тоже однажды заигрался в войну с невидимыми врагами в Афгане – и жизнь не преподала мне урок. Нет. Она одарила меня медалями и почестями. Званием «Героя Советского Союза». Вот так.
– Пап, ты же воевал не по собственной воле.
– Я не рассказывал тебе про свою войну и будь уверена, что в будущем не вымолвлю ни слова о ней. Но сейчас… я хочу признаться тебе. Чтобы ты поняла, почему я так рассуждаю. – Виктор допил виски и поставил пустой бокал на журнальный столик. – Помнишь, я рассказывал тебе о боевом друге Грише?
– Да.
– Он был хорошим другом. Лучшим. Его убили на моих глазах. Наш путь пролегал через малонаселенный кишлак. Через деревню, по-русски говоря. На дороге, в пыли, сидела девочка десяти лет и истошно рыдала. Гриша, не смотря на наши опасения, пошел к ней. Успокоить. Дать воды и еды. Пошел с распростертыми объятиями и неизменно радушной улыбкой. Потом последовал – выстрел. Гришка рухнул, а девочка продолжала рыдать и стрелять по нам – по ненавистным солдатам, которые без приглашения вероломно вторглись на её землю.
Его голос дрогнул. А глаза налились такой печалью, что Катя, недолго думая, сжала руки отца.
– Я был в ярости. Превратился в зверя. Сначала я расстрелял юное невинное создание, изрешетил ее тело свинцом, а потом направил дуло Калашникова на женщин и стариков, которые выбежали помочь девочке. Я нажимал на курок автомата, пока не закончилась обойма. Тридцать пуль. Когда месть свершилась, я бросил автомат и подбежал к Грише. Пощупал пульс. Не прослеживался. Я взвыл и рухнул наземь, зарывшись в Гришкино бездыханное тело. И отключился.
– Пап… тише, успокойся.
Его глаза исторгали слезы, Виктор тихо рыдал.
Катя обняла его дрожащее тело.
– Теперь ты знаешь. Знаешь, что я совершил. И за эти грехи буду раскаиваться всю жизнь.
– Мне так жаль.
Молчание.
– Ты простишь меня?
– Я уже простила. Слышишь, папочка, я прощаю тебе.
– Прощаешь? Но почему? Я же – чудовище! Я – убийца.
– Нет, ты – не чудовище. Это война вынудила тебя убивать.
– Почему ты прощаешь меня?
– Потому что люблю тебя. А те, кто любят – всегда прощают ошибки родных. Так ты мне говорил, помнишь?
– Да.
– Прошу успокойся.
– Мне уже легче. Спасибо, доченька.
– Ох, папочка…
Дочь и отец продолжали сидеть в гостиной.
Молчали.
Эмоции утихли.
Катя пыталась осмыслить откровения отца. Не злилась. Не разочаровалась. Не жалела. Жалость – не то, что ждет отец. Она продолжала держать его холодную руку, чтобы он чувствовал ее поддержку.
– Выпил лишнего. Язык развязался. Прости, – извинился Виктор, не решаясь посмотреть в глаза дочери.
– И давно хотел признаться мне?
– Как удочерил.
– Долго ждал.
– Ждал подходящий момент.
– Столько лет!
– И что думаешь?
– То же что десять минут назад.
– Наши отношения не изменятся?
– Нет. Ты поэтому боялся признаваться?
– Да.
– Глупенький…
Виктор решительно посмотрел в её глаза и нашел там снова спасительный огонек. Все его страхи мгновенно рассеялись. Дочь не осуждала его. Её взгляд согревал теплотой и заботой.
– Папа?
– Да?
– Еще будут признания?
– Ты поняла.
– Поняла.
– Ох…
– Ты удочерил меня, чтобы искупить вину за убитую девочку?
– Эта была лишь одна из совокупности других причин. Ты знаешь.
– Знаю.
– Тяжело говорить.
– Сейчас сменим тему разговора, и будет легче. – Катя улыбнулась Виктору, сердце которого одновременно разрывалось от вскрывшейся старой раны и от любви к дочери. – У меня возникла идея, и я хочу реализовать ее. Прям загорелось.
– Тебя не остановить.
– Уже нет. Надо взять напрокат семиместный минивэн и ехать с пятницу на субботу на Челябинские озера. Погода обещает быть жаркой и без осадков. Поставим палатки. Разведем костер, приготовим уху и шашлыки. Возьмем волейбольный мяч и ракетки. А ночью, у костра, будем рассказывать страшные истории и петь песни. Поддерживаешь?
– Поддерживаю. Кого с собой возьмем?
– Ты, мама, я и Антон. И…
– И?
– И тетю Настя с Петровичем.
– Кстати, ты еще не в курсе. Наша тетя уехала вместе с Петровичем.
– Куда?
– К нему на квартиру. По легенде – немного выпить и поговорить.
– Ну и ну! – Катя захлопала в ладоши. – Вот так новость! Тетя Настя как всегда…
– Петровичу не поздоровится.
– Папа, что за мысли?
– Пытаюсь шутить.
– Это тете Насте не поздоровится.
Они тихо засмеялись.
– Спать пойдем? – спросил Виктор, поднимаясь с кресла.
– Пойдем.
– Катя, проводи меня до кровати. Ноги не слушаются.
– Карусель?
– Ага.
Она обняла отца и помогла ему дойти до спальни, где крепко спала мама.
– Спасибо… . за всё. Ну, ты понимаешь.
– Сладких снов, Овчарка.
– Сладких снов, Шапка.
***
Антон не спешил ложиться в кровать. Бессонная ночь подарила новый опыт. Стихи с легкостью ложились на бумагу и обретали желанную форму. Идеи и рифмы витали в воздухе, словно сотня бабочек на цветочной поляне. Антону осталось лишь подхватить порхающее вдохновение и пожинать труды. Труды, по его скромному мнению, не вымученные, а полные жизни.
Вскоре постучали в дверь.
– Пап, заходи. – Антон отложил карандаш и перечитал написанное. – Ты научился стучаться?
– Антон, извини за беспокойство.
– Анастасия Н…
– Просто тетя Настя. Можно войти?
– Да.
Антон изрядно удивился, когда в его владения уверенной походкой зашла Анастасия Шолохова и расположилась на диване.
– Не ожидал меня увидеть?
– Честно, нет.
– Сама поражаюсь своей смелостью. Безрассудностью.
– Как моя комната?
– Уютная. Но я кое-что изменила бы. Не хватает ярких красок.
– Яркие краски не мой стиль.
– Ничего со времени стиль изменится.
– Возможно.
– Я пришла поговорить с тобой. Наедине.
– О Кате?
– Нет. О тебе.
– Обо мне?
– Точнее о твоих стихах.
– Что с ними не так?
– Все с ними так. Мне понравилось.
– Ничего себе.
– Много написал стихов?
– Пару-тройку тетрадей.
– А конкретней?
– Никогда не задавался счетом. Но думаю, за триста перевалит.
– Неплохо.
– Вы хотите издать мои стихи?
– Можно, если захотеть. Но стихи нынче не пользуются спросом. Увы. Максимум тираж 500 копий – и то предел мечтаний. Предложение у меня другое. Есть у меня один хороший знакомый, который вращается в музыкальном бизнесе, и сколько его помню, он всегда жаловался, что в сфере большая брешь талантливых авторов песен. И ему отчаянно нужны молодые и талантливые авторы. Я завтра улетаю в столицу в издательство, поэтому мне не составит большого труда забежать в его звукозаписывающую студию и показать твои избранные стихи. Как ты смотришь на такое предложение?
– Не знаю, что и сказать.
– Ничего говорить и не надо. Предлагаю действовать и воспользоваться моими связями. И не подумай, что таким образом хочу получить твое расположение. Если только самую малость. Не веришь?
– Нет.
– И правильно делаешь.
– Сколько подготовить стихов?
– Твой настрой мне нравится. Достаточно двадцати. Сегодня успеешь их напечатать и отправить мне на почту?
– Да.
– Вот моя визитка с электронным адресом почты, – Анастасия протянула ему ламинированную визитку.
– Хорошо.
– Не будешь против, если я прочту и возможно кое-что отредактирую?
– Нет.
– Отлично. Можно еще просьбу? Пока ничего не говорить Кате. Пока, подчеркиваю.
– Почему?
– Предлагаю дождаться результата. А потом уже вещать об успехах.
– Сомневаюсь что-то я…