Пока Элизабет осмысляла прочитанное, тишину нарушил мужской голос. Этот звук ее поразил.
Сам мужчина появился в поле зрения через пару мгновений. Седовласый, привлекательный, в сером пиджаке и темных джинсах, идущий рядом со студенткой, которая хотела знать, не продлят ли ей срок сдачи работы, потому что, как уверяла она, у нее умерла бабушка.
Преподаватель не продемонстрировал ни тени сочувствия.
– Мне понадобится копия некролога, – сказал он.
«Сурово», – подумала Элизабет. Весьма своеобразный тип.
Нельзя выходить замуж за мужчину, который преподает в женском колледже. Это то же самое, что выйти замуж за гинеколога. Есть в этом что-то извращенное.
Или нет.
Некоторое время назад Элизабет дала себе обещание поменьше осуждать людей. Когда она пыталась забеременеть, она прочла в блоге о том, как негативные мысли женщины способны повлиять на ее способность к зачатию. С тех пор, каждый раз, когда ей хотелось сказать что-то осуждающее, вместо этого она говорила «банан». Были дни, когда ее речь напоминала письмо, прошедшее цензуру во времена Второй мировой: «И я люблю сестру, но она может быть таким бананом. Я знаю, что парень, с которым Шарлотта встречается, банан, но разве она заслуживает что-то большее, чем банан, после всей той банановой фигни с банановым парнем?»
Однажды ночью ей приснилось, что она родила банан.
* * *
В ответ на объявление ей позвонили четыре потенциальных няни. Троих она уже забраковала.
Первая, Сильвия, к удивлению Элизабет, была не студенткой, а взрослой женщиной из Сальвадора, сама с подросшими детьми.
Сильвия раскритиковала массаж, который Элизабет делала Гилу от коликов. Решив, что ему холодно, женщина предложила одеть его потеплее. Элизабет это не раздражало. Она часто считала себя единственным человеком, который знал, что нужно ребенку, поэтому забавно было слушать тех, кто считал, что она понятия не имеет, что делает.
Она планировала предложить работу Сильвии, но в последний момент решила спросить, как она наткнулась на ее объявление.
– Я работаю в колледже, убираюсь по ночам, – ответила Сильвия. – Я как раз ищу вторую хорошую работу.
– Но если вы уже работаете по ночам, когда же вы будете спать, если я вас найму?
– Мне много времени на сон не нужно. Вздремну вместе с малышом.
Это было нормально? Для няни – спать на работе?
Сильвия оглядела Элизабет с ног до головы.
– Ты уверена, что это ты родила этого ребенка? Ты крошка.
Многие задавали ей тот же вопрос. Элизабет предполагала, что он задумывался как комплимент, но звучал обвиняюще. От природы она была маленькой и худенькой, и сейчас собственное тело казалось ей чужим. Мешок кожи на месте плоского живота. Груди, все еще маленькие, но уже недавно обвисшие. Бедра стали шире, ступни влезали не во всю прежнюю обувь. Все это, она знала, должно быть ей неприятно. И иногда так и было. Но еще это было доказательством того, что случилось в этом теле, подтверждением совершенного ею обыденного и вместе с тем необыкновенного чуда.
Вторая кандидатка, второкурсница с синей прядью, ответила на телефонный звонок посередине интервью. Она не сказала: «Извините, я должна ответить, это срочное», она просто подняла палец, перебив Элизабет на полуслове и сказала: «Привет».
Третья работала до этого только в лагере с детьми постарше. Она не придерживала головку ребенка, пока его держала. Элизабет излишне драматично выхватила Гила обратно и сказала, что обязательно перезвонит.
* * *
Четвертая кандидатка должна была прийти к девяти. Она прислала электронное письмо в ответ на объявление Элизабет, написав, что прошлым летом работала няней в Лондоне. Элизабет знала, что не стоит питать ложных иллюзий, но не могла перестать думать о том, как Гила станет обожать нежная, но строгая англичанка.
Джули Эндрюс в роли Мэри Поппинс.
Джули Эндрюс в роли Марии фон Трапп.
За пять минут до назначенного времени, со спящим на плече Гилом, она наблюдала в окно, как пухлая юная брюнетка в мешковатом платье-футболке и шлепанцах идет по улице.
Девушка прошла мимо дома, не сбавляя скорости.
Элизабет решила, что это не та.
Она сварила кофе и выложила на поднос маффины и круассаны, как если бы ждала к завтраку гостей. То же самое она делала и для других. Девушка с синей прядью спросила, можно ли забрать оставшуюся выпечку с собой.
Элизабет никогда никого раньше не собеседовала. Когда она была моложе, то представляла, что к тому времени, как ей придется это делать, она будет знать, как себя вести. Статус начальника обязывал к уверенности и контролю над происходящим.
Она открыла список дел на телефоне. Ужин с Фэй и Джорджем. Душ. Няня. ПИСАТЬ? Иногда она дополняла список уже сделанными делами, чтобы потом их вычеркнуть. Знак вопроса после задачи означал, что делать это она не собирается.
Звонок в дверь раздался ровно в девять. На пороге стояла девушка в платье-футболке, с широкой улыбкой на лице. Неужели она наматывала круги, чтобы не прийти раньше? Или она заблудилась?
– Ты, должно быть, Сэм, – прошептала Элизабет, толкая дверь одной рукой, другой прижимая спящего младенца. – Я Элизабет. А это Гил.
– Привет, – поздоровалась девушка.
Она вошла, оглядываясь по сторонам.
Мягкая голубая ковровая дорожка тянулась через прихожую, открывая дощатый пол. Слева виднелась большая залитая солнцем гостиная. Справа – деревянная лестница с крашеными белыми перилами. Она заканчивалась у витражного окна, в которое Элизабет влюбилась, едва переступив порог дома, уже тогда зная, не посмотрев еще ни одной комнаты, что они его купят.
– Мне так нравится ваш дом, – сказала Сэм. – Здесь очень уютно.
Элизабет едва не фыркнула, но потом словно посмотрела на себя со стороны: простая белая рубашка и черные леггинсы. Босиком, на голове – небрежный пучок. Серебряный поднос с выпечкой, фоном играют Саймон и Гарфункель. На младенце – мягкая белая пижама. Она могла понять, почему со стороны эта картинка казалась безмятежной.
Девушка не смогла разглядеть, что у нее внутри. Элизабет это понравилось.
– Боже мой, только посмотрите на его кудряшки! – воскликнула Сэм.
Именно это говорило большинство, увидев Гила впервые. Эти слова наполняли Элизабет глуповатой гордостью, как будто это она задумала его таким.
Он родился с копной золотистых волос, с самого начала указывающей на то, что он особенный. Медсестры приходили к ней в палату, чтобы просто посмотреть на его кудряшки.
Все они называли Элизабет мамашей, а Эндрю – папашей.
Причем в первый раз медсестра была немногим старше самой Элизабет.
– Выпейте три таблетки обезболивающего, мамаша, – сказала она. И еще: – Мамочка, нажмите на кнопку, если вам понадобится встать. Не пытайтесь пока вставать самостоятельно.
Изумленная, Элизабет гадала, действительно ли девушка думала, что она ее мать? Она что, ее мать?!
Позднее Номи объяснила ей, что медсестры так делают, чтобы не запоминать имена родителей, знакомство с которыми продлится сорок восемь часов. Элизабет подумала, что, возможно, это было еще и попыткой помочь новоиспеченным родителям осознать, что только что произошло, повторяя эти слова вновь и вновь, пока они не прозвучат как данность.
– Что тебе предложить, Сэм? – спросила Элизабет. – Кофе? Воды?
– Ничего, спасибо.
Сэм разулась.
– Ты не обязана снимать обувь, – сказала Элизабет, но сам жест ей понравился. Никто из предыдущих претенденток об этом не подумал.
– Мне надо помыть руки.
Элизабет указала на узкую дверь.
– Уборная там.
Ей показалось, что мытье рук затянулось. Ждать девушку в коридоре было бы как-то странно. Элизабет прошла в гостиную и села на диван.
Малыш проснулся.
– Привет, любовь моя – зашептала она. – С тобой пришел познакомиться один друг.
И тут до нее дошло, что Сэм не была англичанкой.
Когда девушка вернулась, Элизабет держала на коленях Гила, смотревшего вокруг своими большими голубыми глазами.
– Такой красивый, – выдохнула Сэм, и Элизабет сразу же ее полюбила.
– Пожалуйста, присаживайся, – предложила она. – Расскажи нам о себе. В письме ты написала, что работала няней в Лондоне. Я и подумала… – Элизабет издала смешок.
– Что именно?
– Подумала, что, наверное, у тебя будет акцент.
– А, нет, извините. Я провела там лето. Была няней в семье с полуторагодовалыми близнецами и новорожденным. Все мальчики.