Луиза пробормотала:
– Им следует предупреждать нас сразу, как только мы сюда поступаем, что с подобными желаниями можно распрощаться. Что с нами кончено, никто нас не полюбит. Не так, как нормальных людей.
Она вытащила руку из-под одеяла, щупая воздух. Я следила за движениями ее пальцев. Ее ногти были выкрашены глянцевым синим лаком с крошечными красными крапинками. Рыдание застряло у нее в горле.
– Ты должна понять это, малышка. Ты понимаешь, на что это будет похоже?
Я сделала то, что советуют делать, когда кому-то больно и ему нужна помощь, чтобы он знал – его любят. Я села на край кровати поверх ее одеяла с изображением «Хэллоу Китти». Она – единственная, у кого было собственное одеяло и наволочки, и несколько пушистых тапочек выглядывали из-под кровати. Я медленно сняла бело-розовое одеяло с ее лица, настолько, чтобы можно было гладить ее волосы, эту чудесную пышную копну.
Позднее, когда в коридоре все стихло и Джен С. отправили в свою комнату собирать вещи и ждать, я думала о ней. Все это время они с доком Дули занимались сексом. Где они это делали? Расстилали на пол помятую бумагу в процедурной? На столе или все время у лестницы? Было холодно? О чем они разговаривали? Они оба такие высокие и красивые, с чистой кожей, сексуальные. Я представляла, как они двигались навстречу друг другу, и чувствовала тепло между ног. Потом я думала о Майки, у него мягкие дреды светлого цвета, и они всегда хорошо пахнут, он улыбался нам с Эллис из старого кресла в его комнате, позволяя нам веселиться и включать музыку так громко, как мы хотели. У нас с Майки ничего не было, но я была бы не против, я хотела этого, очень сильно, однако он любил Эллис. Парни, которые мне попадались, пахли жженым стеклом и злобой. С татуировками, следами грязи на коже и с акне. Они жили в гаражах или в машинах. Такие парни никогда не хранят верность. Сначала они подлизываются и, получив свое в грязном служебном помещении во время какого-нибудь концерта или в туалете чьего-нибудь подвального помещения на вечеринке, исчезают.
У Эллис был один парень. С волчьими зубами и в длинном черном пальто, и он спал с ней в подвале дома ее родителей на мягком розовом ковре, пока я слушала их с другого конца комнаты, завернувшись в спальный мешок. Он оставил после себя серебряные браслеты, тонкие чулки, русские матрешки с круглыми синими таблетками внутри. Когда он не позвонил, Эллис плакала, пока у нее не заболело горло. Когда она упоминала его имя, Майки отворачивался, и можно было заметить, как плотно сжимались его челюсти и темнело лицо.
Когда я думала о том, как соединяются тела, мне становилось грустно, и я испытывала необъяснимый голод. Я перевернулась и уткнулась лицом в подушку, стараясь очистить голову и не обращать внимания на зудящие шрамы. Луиза беспокойно вздыхала во сне.
Я не хотела верить, что она права.
Мать Джен – пышная, как тесто, женщина, круглощекая, с тонкими губами. Отец – толстяк, молния его тренерской куртки обтягивала живот. Ее родители стояли в коридоре, с опаской поглядывая на нас. Через некоторое время медбрат Винни собрал нас вместе в комнате отдыха и запер дверь. Нам не разрешили попрощаться с Джен. Девушки легко и бесшумно начали двигаться по комнате, достали карты и игры из ящиков, устраиваясь с Винни за круглым столом. Блю стояла у окна. Ее волосы светло-каштанового цвета были завязаны в неаккуратный узел; татуировка с изображением ласточки слегка переливалась сзади на шее. Спустя некоторое время она прошептала:
– Вон она идет.
Мы бросились к окну. На парковке отец Джен закинул два зеленых чемодана в багажник черного «Субару». День выдался холодный и серый. Он забрался на водительское кресло, и машина просела под тяжестью его веса. Джен возвысилась над матерью как согнутая соломинка. Та погладила дочь один раз по руке и открыла заднюю дверь, оставляя Джен складываться пополам на переднем сиденье рядом с отцом.
Она ни разу не оглянулась на нас.
Автомобиль растворился в потоке машин, исчезнув в конце длинного квартала кафе и баров, магазинов с ближневосточными побрякушками и мест, где продают двадцать два вида хот-догов. Одно лето Майки работал там; его кожа источала запах приправ и кислой капусты.
Небо покрылось мясистыми темными облаками. За последнее время прошло много дождей с ураганным ветром, редких для апреля. Голос Блю возвратил меня к реальности.
– Бедный Брюс, – сказала она тихо, показывая на окно.
Барберо стоял на углу парковки. На нем был не медицинский халат, а светло-голубая толстовка с капюшоном, рубашка с воротником, джинсы и белые кроссовки – в этой одежде он выглядел как обычный парень с улицы.
– Ох, – произнесла я. – Ох.
Ему нравилась Джен. Его зовут Брюс.
Еще на нем были небольшие очки в металлической оправе: в них он казался не таким… придурковатым… но вроде как… милым. Мы с Блю смотрели, как он вытирает глаза, садится в свою машину – поржавевший маленький хетчбэк оранжевого цвета – и уезжает.
– Бедный, бедный Брюс, – прошептала Блю.
Тела соединяются. А иногда нет.
Айсис перебирала пальцами буквы игры «Скрэббл». Ее ногти были обгрызены еще сильнее, чем мои. Она облизнула уголок губ языком.
– Почти готово, Чак. – Она резко сдвинула буквы с поля. – Почти.
Я теребила свою футболку из «варенки» и цветастую юбку в стиле хиппи. Мама Майки все же приходила с коробкой старых вещей Тани, оставшихся со времен ее ничегонеделания: футболки из «варенки», тонкие шуршащие юбки, пеньковые сандалии и бабушкины шали. И хотя там было еще несколько старых свитеров, я надела самый лучший – вязаный синий кардиган с ромбами и серебристыми пуговицами в форме желудей. У меня не получилось поговорить с мамой Майки. Если человека не было в списке посетителей, его не пускали внутрь, а я не могла пользоваться списком, потому что нарушала правила. В любом случае, я не узнала, кто бы мог прийти навестить меня, кроме Майки, но до этого было еще долго, несколько недель. Каспер обещала, что внесет его в список моих посетителей. В остальном я знала, что там только одно имя – моей матери. Но я не ждала ее прихода, и Каспер не упоминала о ней.
В комнате отдыха зазвонил телефон, и все начали искать глазами Барберо. Звонки переводились сюда наверх, только если звонящий был в основном списке внизу. Звонящие должны быть одобрены врачом и занесены в список – это происходило только по усмотрению врача. И все же нам не полагалось отвечать на телефон самим.
– Он, должно быть, в туалете, – предположила Блю, пожимая плечами.
Телефон продолжал звонить. Фрэнси толкнула Сашу локтем:
– Ответь.
– Вот ты и ответь.
Саша вернулась к игре «Коннэкт 4». Никто не любил играть с ней – она жульничала. Блю поднялась с дивана.
– Бесхарактерные Кровавые Красотки, – сказала она нам. Так она нас называла иногда: Кровавые Красотки. «Мы все могли бы очень круто выглядеть, ты так не считаешь? – спросила она меня однажды во время занятий в группе. – Если бы не выглядели как проклятые зомби!» Она подняла руки. Шрамы делали ее похожей на тряпичную куклу, которую зашили ужасным образом.
– Лачуга с психами. Представьтесь, пожалуйста. – Она повертела телефонный провод между пальцами.
Она отпустила трубку так, что та ударилась об стену – «шмяк» – и беспомощно повисла на белом проводе.
– Это твоя мать, Молчаливая Сью.
Она возвратилась к чтению книги, усаживаясь на жесткий диван зеленого цвета.
Я не дышала. Айсис передвигала буквы и неодобрительно бормотала. Фрэнси была занята просмотром фильма.
Моя мать. С чего вдруг она звонит? Она даже ни разу не навестила меня.
Я медленно подошла к телефону. Прижала трубку к уху и отвернулась от них к стене, мое сердце выпрыгивало из груди.
– Мама? – прошептала я с надеждой.
С невнятным хриплым придыханием в трубке прозвучало:
– Нееет, Чарли. Угадай, кто!
Голос пронзил мое тело.
Эван.
– Я притворился твоей матерью. Ее имя было написано на чем-то в твоем рюкзаке. – Он сделал паузу, хихикая, и вкрадчиво произнес визгливым голосом: – Здравствуйте, могу я услышать свою дочь, мисс Шарлоту Дэвис, пожалуйста.
Я ничего не ответила. Не знала, то ли я была разочарована, то ли почувствовала облегчение.
– Нам пришлось взять твои деньги, Чарли. – Эван прокашлялся. – Ты знаешь ситуацию.