Мальчик бросался на насмешников с палкой или камнем. При этом его совершенно не смущало, сколько было врагов, и он бесстрашно лез в драку. Его властная натура не знала опасностей.
Почему стать солдатом и освобождать Корсику собирался именно Наполеоне, а не его старший брат Жозеф? Он тоже слушал рассказы о мужестве и стойкости корсиканцев, но рос тихим и спокойным ребенком.
На этот вопрос у Летиции не было ответа. На него ответит сам император, и мы еще услышим от него это весьма непростое для него объяснение.
Конечно, как истинной корсиканке, Летиции следовало гордиться сыном, но ей этого уже не хотелось. Слишком уж незавидна была участь корсиканского патриота.
– И все же, – примирительно сказала она, в глубине души довольная сыном, – я попрошу тебя обходиться в своей подготовке к будущей службе без таких кровопролитных сражений… Договорились?
– А вот этого я тебе обещать не могу… – покачал головой Наполеоне.
– Тогда, – потеряла терпение Летиция, – пообещаю тебе я! Ремень и розги! Ты понял меня?
– Да… – спокойно ответил сын, который давно уже привык к подобному окончанию бесед с матерью.
За ужином Летиция передала разговор с сыном Карло.
– Вот и сбылись твои мечты! – усмехнулся тот. – Можешь радоваться!
– Да хватит тебе, Карло! – с отчаянием в голосе воскликнула Летииция. – Не время иронизировать! Надо что-то делать, пока он кого-нибудь не искалечил!
– А сделать можно только одно, – пожал плечами Карло, – помочь ему стать солдатом! Все остальное, как ты сама понимаешь, бессмысленно…
Летиция вздохнула: что-что, а это она понимала.
– Вся беда в том, – продолжал Карло, – что для получения вакансии на королевскую стипендию во французское военное училище требуется разрешение военного министра!
– В таком случае, – взглянула на мужа Летиция, – придется просить Марбёфа! Ничего другого нам не остается…
Карло кивнул. Де Марбёф симпатизировал ему, и не только потому, что бывший секретарь Паоли в 1773 году выступил в защиту графа, которого политические противники обвинили в неблаговидных поступках, и командированный корсиканским дворянством в Версаль Карло выступил перед самим Людовиком XYI. Граф боготворил Летицию и ради ее благополучия был готов на все…
Де Марбёф с величайшей охотой откликнулся на просьбу своих друзей и обещал Карло получить вакансии для Наполеоне и Жозефа, которого он обещал устроить в духовный колледж. СамомуКарло надлежало получить свидетельства о «недостаточных средствах» и знатном происхождении.
Он обратился к известным корсиканским аристократам, и те в письменной форме подтвердили, что «сеньер Карло ди Буонапарте не обладает необходимыми средствами для воспитания детей».
А вот со свидетельством о благородном происхождении Карло пришлось помучиться, поскольку от него потребовали предъявить комиссии… герб его рода. И когда после долгих блужданий по инстанциям он представил его королевскому комиссару, де Марбёф отправил документы с рекомендательным письмом в Париж и посоветовал Карло и Летиции запастись терпением.
Пока бумаги блуждали по канцеляриям и кабинетам, маленький террорист продолжал свои выходки, и очередной его жертвой стал директор школы аббат Рекко. На одном из уроков чистописания аббат в какой уже раз с неудовольствием заметил, что Наполеоне не слушает его и рисует в тетради.
– Опять лошади и опять солдаты! – покачал он головой, незаметно подойдя к увлеченному своим занятием мальчику.
Мягкий и деликатный, он попытался придать своему голосу строгое выражение, но на Наполеоне показная строгость учителя не произвела ни малейшего впечатления, и он с обычным для него вызовом ответил:
– Да, опять лошади и опять солдаты!
– Ну что же, – внимательно разглядывая рисунок, одобрительно покачал головой Рекко, – на этот раз лучше… А свой хлеб ты опять отдал солдатам?
– Да!
– Значит, сегодня мать снова накажет тебя, – с мягким укором покачал головой Рекко.
– Что делать, – пожал плечами мальчик, который каждое утро менял у солдат свою белую булку на серую лепешку, – мне надо привыкать к солдатскому хлебу!
Аббат покачал головой. Подумать только! Всего девять лет и такая несокрушимая твердость духа. Вот только шла она не всегда на пользу. И в то же время ему не в чем было упрекнуть Наполеоне. Он прекрасно учился и легко разбирался с самыми сложными математическими задачами, над которыми другие ребята бились часами. Любил он и древнюю историю и мог целыми часами слушать о древней Греции, Риме, Спартаке, Ганнибале и Цезаре…
– Конечно, – мягко продолжал Рекко, который давно уже не подходил к Наполеоне с общими мерками, – хорошо, когда у человека есть в жизни цель… Плохо другое! Ты слишком часто огорчаешь своих родителей!
Вот тут-то с полнейшим равнодушием внимавший аббату Наполеоне и выдал то, отчего в классе установилась неловкая тишина.
– Мой отец, – холодно произнес он, – тоже сильно огорчил меня тем, что предал дело Паоли и служит нашим завоевателям! На его месте, – добил он бедного аббата, – я бы погиб в бою, но не сдался!
Добрый священник был потрясен этим откровением, но куда больше его поразило не столько само признание, сколько тот мрачный огонь, который горел в устремленных на него глазах мальчика.
Отвечать он не стал. Слишком щекотлива была тема для ее обсуждения с детьми. Свободолюбивые и гордые корсиканцы ненавидели как завоевателей, так и тех своих соотечествеников, которые служили французам.
Наполеоне приходилсь в этом отношении хуже других. Он был сыном не только бывшего секретаря почитаемого всеми Паоли, но и автором знаменитой на всю Корсику присяги, в которой призывал патриотов умереть, но не сдаваться. Правда, сам он почему-то не умер и сдалася.
В глубине души Рекко и сам недолюбливал завоевателей, но в силу своего мягкого характера никогда не высказывал крамольных мыслей. Беседовать же на подобные темы в школе он считал занятием даже не столько опасным, сколько не этичным. Потому и решил отвлечь детей от слишком печальной для корсиканцев темы, предложив поиграть в войну.
Ребята, которым надоело чистописание, с великой радостью откликнулись на его призыв. Как всегда, Рекко разделил детей на «римлян» и «карфагенян», их командирами он назначил братьев Буонапарте.
– И какая у нас будет битва? – спросил Наполеоне.
– Выбирайте сами! – ответил аббат.
– При Каннах! – закричали «карфагеняне».
– При Зама! – запростетсовали «римляне».
Рекко улыбнулся. Все правильно, Канны – это слава Ганнибала и позор римлян, и, наоборот, Зама – сокрушительное поражение Карфагена, навсегда потерявшего возможность противостоять Риму.
– Хорошо, – сказал он, – пусть будет Зама!
Но не тут-то было! Наполеоне наотрез отказался командовать потерпевшей много веков тому назад поражение армией, и напрасно аббат убеждал маленького упрямца, что выступать в роли Ганнибала даже при Зама не позорно и что, как полководец, он был на голову выше многих римских военначальников.
– Ладно, – безнадежно махнул рукой аббат, – давайте бросим жребий! Согласен?
– Бросайте, – пожал плечами Наполеоне, – но своего мнения я не изменю!
Теперь не только учитель, но и рвавшиеся в бой «карфагеняне» принялись уговаривать своего командира как можно скорее начать игру. Попытался образумить брата и сам предводитель «римлян», за что тут же и получил болезненную оплеуху. Расправившись с братом, мальчик торжествующе взглянул на директора.
– Так кто же из нас больше достоин звания победителя?
Понимая, что ни к чему хорошему дальнейшее выяснение отношений не приведет, Рекко недовольно сказал:
– Ладно! Пусть будут Канны!
По условиям игры победа доставалась тому, кто сумеет захватить знамя противника и сберечь свое собственное. Поставив знаменосца впереди своего войска, Наполеоне двинул его на противника. Жозеф приказал подпустить «римлян» как можно ближе и, отрезав знаменосца от основных сил, отнять у него знамя.
Но не все оказалось так просто, и как только «карфагеняне» бросились на знаменосца, ряды «римлян» расступились, и тот побежал назад.
Разгоряченные схваткой ребята кинулись за ним, и когда большинство «солдат» вбежало в образованный специально для них коридор, «римляне» сомкнулись и отрезали противника от его штаба.