Залаял пёс, учуяв чужака.
Открылась дверь, хозяин появился,
Унял собаку, пнув её слегка.
«Христос средь нас! Хозяин, мне б водицы,
Сегодня в путь отправился с зарёй,
Пришлось ногам в дороге потрудиться,
К кому, не скажешь, можно на постой?»
«И ты будь здравым также, странник Божий!
Почто к кому? Здесь каждый гостю рад.
Входи, входи, накормим, спать уложим,
Словами сыт не будешь, говорят».
Чужого на селе всегда заметят,
(а тут явился новью всей чернец),
Как принято, по-божески приветят,
Потом уже расспросят, наконец.
Суровый быт, на грани выживания,
Ничуть не очерствил сердца помор,
Но выручка в нужде и состраданье
ЖилО всегда, живёт в них до сих пор.
На первый взгляд покажется неспешным,
И без огня, с ленцой мужик-помор,
Он слово тянет, окая потешно,
Но как всегда обманчив этот взор!
Не вымолвят здесь слова, не подумав,
А любят, как солома не горят,
Но дО смерти, неистово, без шума…
И старших, помня, уваженьем чтят.
Узнав, откуда и зачем здесь инок,
Хозяин, не от праздности, спросил:
«Почто стремишься так к местам пустынным
На жизнь без дома и родных могил?
Какая сила манит на лишенья,
Что вы готовы жертвовать собой?
Во имя душ своих и их спасенья?
Зосим, скажи мне: движет что тобой?
По мне, дак это блажь ума большого,
Ходи, вон, в церковь, кайся за грехи,
Христова заповедь для всех основа,
И ею искони так жили старики.
И мы живём, и дети наши будут,
В грехе рождались, грешными помрём.
Но в чём же грех? Что сыты и обуты?
Что меньше вашего псалмы поём?
Что руки наши грубые в мозолях,
А в море ходим ради живота?
По правде, то никто нас не неволит,
Но это наше, мы привыкли так…».
Зосим смолчал, подумав: «Что тут скажешь?
Понять – ума не хватит одного.
Пока все мысли с сердцем не увяжешь,
На это сроку нужен был не год».
Хозяин, пропустив его молчанье,
Повёл о Германе, монахе, речь.
А гость же слушал с искренним вниманьем,
Хотя уже готов был спать прилечь.
«Живёт у нас здесь при часовне, в келье,
Монах-отшельник Герман с Соловков,
Я слышал, вдругорядь вернуться целит,
Попутно ждёт карбаса рыбаков.
Наведайся, ужо он обрадеет,
Узнав, что ты стремишься в те места.
Но аще глянуться ему сумеешь –
Считай, Зосим, затея не пуста.
Он, паря, летось бы туда умчался
Да хворь свалила, сил лишив его.
Печалился зело, что друг остался.
Один, в летах – не вышло бы чего?
Потом дошли до нас окольно вести,
Что старец осенью уже почил,
В Сороках схоронили честь по чести,
Был Герман, сам не свой, известье получив.
Не медлите, коль скоро сговоритесь,
Пока тепло и ветер вам в корму,
Своим карбасом в море выходите,
Не бойся, страшно только одному».
Глава 5. К заветной мечте
(август 1436 год)
Зосима Германа нашёл в часовне,
Где тот с утра в молитве пребывал.
И сам исполнен радости духовной,
Пройдя к иконам, тихо рядом встал…
Поладили, но было опасенье.
Ровесники, различна только стать.
Зосим учён, с толикой самомненья,
Увидев это, Герман мог восстать.
Не мог терпеть он на себе давленья,
Хотя покладистым и кротким слыл,
Но, если нужно, в мягких выраженьях
Товарищу остудит властный пыл.
Сближают трудности людей надолго,
Нередко их разводят навсегда.
Нет места в дружбе верной торгу,
Корысть и зависть в принципе чужда.
В его так много жизни изменилось
За те полгода и ещё за год!
Надеясь, как всегда, на Божью милость,
Знакомым курсом вновь карбас ведёт.
Им лодку загрузили под завязку,
Всем миром собирали по чуть-чуть,
Водою – не дорогой прыгать тряской,
По ветру и волне, даст Бог, дойдут….
Зосим впервые видел близко море,
За двое суток – лишь вода, вода, вода…
И ветер будто бы пропитан солью,
И волн, бегущих вслед им, череда.
К стоянке старой Герман не причалил,
Заметив бухточку, свернул южней.
Уже имея опыт за плечами,
Волна, он знал, всегда спокойней в ней.
Как прежде, берег встретил молчаливо,
Как муж ревнивый с улицы жену.
Волна лизала камни и лениво
Назад сползала снова в глубину.
«Скажи, брат Герман, кельи далеко ли?
Туда пойдём, останемся ли тут?» –
«Карбас разгрузим, брат Зосим, дотоле,
Потом решим устроить где приют».
Пока таскали, день пошёл к закату,
В заботах вдруг забыли про еду:
«Ты, брат Зосим, пока сноси остатки,
А я костёр пожарче разведу».
Зосим не спал от чувств бурлящих, острых,
Другому память сон гнала с чела…
Что нового им даст приход на остров?
Зачем судьба их вместе здесь свела?
«Не спишь, брат Герман? Вижу, что не спится.
И я заснуть сегодня не могу.
А небо-то смотри, брат, как искрится!
Как солнце в день морозный на снегу».
Зосим, поднявшись, выбрался на воздух.
Подкинув дров, взбодрил огонь в костре,
Подсел поближе, стал смотреть на воду,
На жар муаровый, метавшийся в золе.
Не летняя тревожила прохлада,
Шептались волны тихо меж собой,
Звезда полярная казалась рядом…
Мелькали мысли-думы вразнобой.
Жалел ли он о том, что дом покинул,
Оставил мать, по сути, сиротой?
Была ль равна тому его причина,
Приведшая к мечте такой ценой?
Рассказы Германа несли предупрежденья,
Представить, не проживши их, нельзя
Всей тяжести соблазнов и лишений,
Борьбы с самим собой до изнуренья,
Всевышнего в молитвах сил прося.
Устав лежать, и Герман вышел вскоре,
Присел к костру, огонь подвеселил,
Прислушался, как ровно дышит море,
О завтрашнем вдруг дне заговорил:
«Карбас поставим, брат Зосим, на якорь,
На глубь чуть дальше в бухту отведём,
Разбить о камни может здесь, однако,
Искать виновных некого потом».
Примолк. Затем, вздохнув, продолжил:
«Нам заново придётся, всё начать,
Но раньше в старый скит сходить я должен,
И книги, что остались там, забрать.
До кельи вёрст, возможно, восемь-десять,
Туда, обратно – хватит пару дней,
А позже осень и дожди завесят…
До мая нам пути не будет к ней».
В молитве провели остаток ночи,
Моля о помощи Всевышнего во всём,
Чтоб помыслы и дух Господь упрочил,
Способствовал им здесь устроить дом.
Закончив в радости ночное бденье,
Зосима вышел утром из шатра,
Как вдруг возникло яркое свеченье,
Лучей сходящих, чудная игра.
Подняв глаза, Зосим увидел церковь –
Изящная, простёрлась в облаках!
Спустя минуту, снова всё померкло,
И в сердце инока вселился страх.
Но Герман так истолковал виденье:
«Всевышний нам знаменье-знак прислал,
А вместе с ним Своё благословенье:
К устройству здесь обители призвал».
Сподвижники без дела не бывали,
Копали грядки, кельи возвели,
В труде вседневном рук не покладали,
Жизнь постную и строгую вели.
Прошли три года их уединенья,
Дела прогнали Германа на Выг,
Вернуться он, к большому сожаленью,
Не смог успеть на остров до зимы.
Нешуточный мороз ударил вскоре,
О зимнике никто не помышлял,
С погодой северной негоже спорить,
От мала до велика каждый знал.
И подруга напрасно ждал Зосима,
От этого в унынье впал и скорбь,
Но вера – свет души неугасимый,
Смогла помочь осилить эту хворь.
К несчастью выпал снег весьма обильно,
Проверить сети – стоило трудов,
Пока пробьёшься к озеру, двужильный
Немало сил отдаст, прольёт потов.
Бежали дни, неделя за неделей –
В беседах с Господом и чтеньем книг…
К весне запасы пищи оскудели,
Казалось, неминуем был тупик.
Когда исчезла помощи надежда
И только для молитв хватало сил,
Мужи пришли в сияющих одеждах
И пищу принесли, как он просил.
По первой же воде вернулся Герман
(однажды, помнил, кончилось бедой).