–Там всегда жара, – сквозь сжатые зубы процедил громила, сидевший напротив. – В сраной Резервации всегда так – чувствуешь ее уже на подлете. Как будто катишься в гребаный ад.
–Хоть картошку запекай! – хохотнул черноволосый, хлопнув здоровяка по плечу.
Все засмеялись и Маккензи засмеялся с остальными – по-дурацки неестественно и глупо. Пот сбегал по его лицу, и он слизывал соленые капли с растянутых в идиотской улыбке губ. В раскаленной духовке полицейского фургона он был всего лишь потным толстяком в дешевом пиджаке, коммивояжером, которому предстояло улыбаться и кивать на протяжении долгого рабочего дня. У него на коленях лежала пухлая папка с документами, полная фотографий и личных дел тех, кого предстояло найти. Усаживаясь в фургон, он думал, что полистает бумаги в дороге, в надежде найти хоть какие-то зацепки. Но, оказавшись среди парней с винтовками, хохочущими над дурацкими шутками и сверлящими его злыми глазами, Маккензи решил, что не будет строить из себя Шерлока Холмса. В отделе по борьбе с террором привыкли решать задачи по-другому – силой и пытками. Но выбор был невелик – либо стать частью тех, кто был внутри фургона, либо добычей для тех, кто снаружи.
“Зачем я здесь? – подумал Маккензи, глядя на смеющихся парней вокруг. – Разве я часть этого?”
Удивительно, но подумал об этом он только сейчас, когда влез в фургон и проехал до самой Резервации. Вспомнил о том, что перебрался в Совет Безопасности не для того, чтобы строить карьеру и удовлетворять амбиции. Его вышкой было звание детектива, работа, которую он любил и понимал. Но и он, и жена знали, что любимая работа губила его, разъедала изнутри. Он стал алкоголиком за годы службы и заработал подагру, лишний вес и одышку. Поэтому все, что Маккензи хотелось в Совете Безопасности – это тихий кабинет, пасьянс на компьютере и электронные часы с большим циферблатом. Но в итоге случилось так, что заслуги, позволившие ему быть замеченным и приглашенным на собеседование к главе Совбеза Европы, сыграли с ним злую шутку. Никто и никогда не видел в Поле Маккензи секретаря или гребаного книжного червя. Он всегда и для всех был ищейкой, поймавшей Мясника из Хопвелла.
Фургон качнуло, и они остановились.
–Проходим контроль, – прокомментировал черноволосый, подмигнув Маккензи. Тот покивал в ответ, снова утираясь платком из нагрудного кармана.
–Думаешь нам придется лезть в самое пекло? – спросил здоровяк у Маккензи. Вены на его бычьей шее пульсировали, как неоновые трубки.
–Надеюсь, не придется, – ответил Маккензи. – Но думаю, что времени мы потеряли достаточно…
“Времени” – он посмаковал это слово. Но не распробовал на вкус. Время – это особое блюдо, вкус которого раскрывается в самых поганых ситуациях. Так было, когда они ловили Мясника. И Маккензи страшно не хотелось снова почувствовать привкус времени на губах.
Пограничников этого КПП допрашивали – Маккензи видел расшифровку того допроса, знал, что ориентировки на подозреваемых были разосланы еще до их появления на границе и знал, что машина преступниц была остановлена и досмотрена. Но потом поступил приказ дать машине проехать. Вот тогда-то все и завертелось по-крупному.
Полицейский фургон постоял какое-то время и Маккензи снова почувствовал движение. А это означало только одно – Европа вместе с Голдтауном остались позади. Медленно, как будто крадучись, они вползали на территорию Резервации и у Маккензи от этого закрутило живот и жутко захотелось по-большому. Все знали, что творилось за стеной, но полицейские всегда знали немного больше. Чуть больше жутких историй, чуть больше подробностей, тех, от которых иногда не удавалось уснуть по ночам. Жена всегда хотела участия, и порой он рассказывал ей за ужином о своей работе. Но историй из Резервации он не рассказывал ей никогда
–Так, парни, – сказал черноволосый, – теперь соберитесь. – Он посмотрел на Маккензи. – У тебя оружие есть?
С утра он чуть не забыл его, не привык носить кобуру на поясе – всю жизнь таскал эти дурацкие “подтяжки”. Только перед самым выходом он вспомнил о кобуре и полез за ней в сейф.
–Есть, – он приподнял полу пиджака, демонстрируя шершавую рукоять 17-ого Глока.
–Держи поближе, – кивнул черноволосый. – Гетто – это тебе не шутки.
Маккензи понимал это. В Голдтауне они были авторитетами, олицетворяли закон и бравую силу, но здесь, внутри этих песков, они были никем. Горсткой вооруженных людей внутри скрипящей колымаги. Натан Хоув сказал, что им удалось наладить контакт с сепаратистами, так называемыми Чистыми, державшими под контролем многие районы гетто. Но Маккензи сомневался в правдивости этих слов. В этих местах шла гражданская война, мясорубка, которая перемалывала многих – и договоренности, даже если они и были, не значили тут ровным счетом ничего.
–Чё в папке? – спросил черноволосый. Он уже нацепил военную каску, и сейчас застежка болталась у него на груди.
–Досье.
–На объекты?
Маккензи кивнул:
–Две женщины-террористки и двое полицейских, пропавших в гетто несколько месяцев назад. Эти люди и эти… события… связаны, и мне предстоит выяснить – как.
Черноволосый снова сверлил глазами. Улыбался, но как-то задумчиво, словно бы подбирал слова.
–Но ведь знаешь, у нас нет приказа брать террористок живыми, – наконец сказал он, хитро глядя на Маккензи. – Как ты собираешься устанавливать связи, если суки будут мертвы?
“Они едут туда убивать, – понял Маккензи, потными руками сжимая края папки с бумагами. – Поохотиться. Никакого расследования не будет. Обратно они привезут трупы и представят их разъяренной общественности. И заткнут этим все рты”
–Я понимаю, – ответил он, чуть помолчав. Нужно ли было упоминать, что у одной из женщин, за которыми они охотились, остались дети в Голдтауне? Что она жена копа, чье досье лежало в этой же сраной кожаной папке? Был ли хоть какой-то смысл разговаривать об этом с людьми, обвешенными оружием? Маккензи молчал, и черноволосый победно усмехнулся. Бросил ему бронежилет.
–Надень броник, если хочешь вернуться домой.
И Маккензи надел, потому что безумно хотел вернуться. И больше никогда не уезжать.
Фургон съехал с бетонного участка дороги – будто ухнул в яму с песком. Под днищем захрустел спекшийся от жара песчаник, так, если бы они ехали по человеческим костям и машина давила их, превращая в труху.
“Наверное, так и есть, – подумал Маккензи, чувствуя бегущий по спине озноб. – Резервация и правда стоит на костях. Их тут столько, что песок исторгает останки обратно, выдавливая из себя, как гнилое болото”
–Песчаный квартал, – черноволосый привстал и отодвинул небольшую заслонку, находившуюся в стенке фургона. Посмотрел сквозь зарешеченное окошко. – Так и есть.
Но кажется там, снаружи, не было ничего. Какая-то гудящая, обжигающая пустота, заполненная ярким светом, будто вспышка от разорвавшейся атомной бомбы.
“Как можно найти хоть что-то в такой пустоте?” – Маккензи не знал, с чего начать. Песчаный квартал пустовал долгие годы и искать здесь следы красного Фиата было напрасной тратой времени. Следы от протекторов шин давно замело песком, а одинокие свидетели прятались по норам, как больные крысы. Маккензи знал это – минуло десять лет, но в таких местах ничего не менялось. Время умело только рушить, но не создавать. Минуло десять лет, и дальше этого места Маккензи никогда не заезжал, но именно оно снилось ему в кошмарах. Песчаный квартал. Место, где десять лет назад он поймал Мясника из Хопвелла.
Маккензи откинулся затылком к раскаленной стенке фургона. Закрыл глаза – наверняка там, за этой тоненькой перегородкой из металла, все такое же, как и десять лет назад. Жаркий, ослепительно-солнечный день, горы песка и развалины целого квартала, пожелтевшие от постоянных бурь. Круговерть ада, каким он мог быть на земле. Странное место из мучительных снов – бывшее невыносимой тюрьмой при жизни, и оставшееся таковым после смерти. Союзные Республики всегда считались изгоями, странами, объединившимися ради удержания тоталитарного режима. Там и, правда, творился настоящий ад и беззаконие со стороны властей. Но революция ничего не поменяла – народ жаждал крови и он ее получил, а потом пришли песчаные бури. Как плата за грехи и тех и других. Мясник пытался скрыться здесь – думал копы побоятся лезть в чертово гетто. Но в тот раз из копов был только Маккензи и он достаточно насмотрелся на изувеченные трупы молодых девочек в Голдтауне. Как все это было, он прокручивал в голове тысячу раз. Как чуть не умер, схватившись с Мясником на краю полуразвалившегося здания. Конечно все случилось так, а не иначе, и вниз полетел не он, а Мясник, сломавший позвоночник и оставшийся на всю жизнь прикованным к инвалидному креслу – овощем в оранжевой тюремной робе, пускающим слюни на квадратный подбородок. Но что, если бы Маккензи дрогнул тогда? Сидел бы сейчас вместо Мясника в кресле и мочился через катетер? Маккензи часто видел это во снах – как он срывается вниз и падает на песчаную дюну. А Мясник спускается к нему и достает свой громадный нож. Он улыбается и опускается перед ним на колени. Нет, нет, конечно, Мясник не оставил бы ему жизнь, пускай и такую изуродованную. Он бы разделал его, как свинью, и отправил по почте жене. Иногда Маккензи не понимал, почему он думал только о себе в тот момент и не вызвал подмогу? Что пришлось бы испытать его любимой жене, случись с ним такое? Но все сложилось именно так, как сложилось, уголком к уголку, как те носовые платочки в ящике их домашнего шкафа.