Все будет хорошо. Что им оставалось еще говорить друг дружке? Двум незнакомым женщинам, запертым в крошечном автомобиле в окружении пустоты. Ничего. Только тешить себя этими мыслями. Дурацкими иллюзиями, что все будет хорошо.
– Так темно, – Мирра посмотрела по сторонам, но увидела в стеклах только отражение своего лица. – Хотя только вечер.
– Мы успели проскочить, – ответила Аня. – Границы закрываются в восемь.
– Жалеешь, что успели?
– Я… – Аня запнулась. – Нет. Не жалею. Просто вспомнила, что успели.
Как она могла жалеть? О чем? Ее место всегда было здесь, не там. Она попала в Голдтаун по ошибке, по стечению обстоятельств. Обманом, если уж быть честной на все сто. Наверное, она не осмелилась бы жалеть о чем-то, кроме того, что случилось в Резервации. И поэтому жалела, что сбежала. Ведь тогда Мирра сейчас не ехала бы вглубь Резервации, а смотрела мультики на диване с детьми. Ждала бы Гая, рыдая в подушку. Но осталась бы там, в мире света и счастливых улыбок. Ей было для чего жить. Но она была той породы, какая хватается даже за призрачную нить, а Аня была для нее целым канатом, ведущим к Гаю.
Можно ли любить человека так сильно, чтобы отдать ему свою жизнь? Когда-то Аня любила так своего отца. И теперь она знала, что можно. Нашла подтверждение своим чувствам, которые часто считала выдумкой. Можно бросить все ради того, кого искренне любишь. И пойти за ним в самую бездну.
– Он очень тебя любил. А ты его, – Аня поглядела на Мирру сквозь темные стекла очков. – Представляю, какой счастливой семьей вы были.
Мирра коротко кивнула. Хотела было что-то сказать, но слова встали комом в горле.
На заднем сидении зашевелился монстр. Его лицо приблизилось к Мирре, она видела это в зеркале над лобовым стеклом. И его теплое дыхание легло ей на шею.
“Девочка бередит твои раны, – зашептал призрак. – Ты так сильно любила своего Гая, что давно стала с ним неразделима. Разве ты не ощущаешь внутри себя пустоту? Разве не чувствуешь, что там, где был он, только окровавленная дыра? Дыра, которую ты не сможешь заштопать, не сможешь заполнить кем-то другим. Даже детьми. И со временем ты сама превратишься в эту мясную воронку. И будешь существовать в таком виде внутри своих детей”
– Нет! – твердо ответила Мирра, сжав челюсти. Аня удивленно поглядела на нее.
– Я думала…
– Не думай! – оборвала ее Мирра. – Все, что во мне, это мое! Не лезь туда, будь добра, хорошо?!
– Да, конечно, – испуганно согласилась Аня.
– Вот и хорошо. Открой бардачок. Он с твоей стороны.
Аня послушно щелкнула замком. Внутри лежал тяжелый револьвер и коробка с патронами.
– Гай держал его дома, под замком. Но он не был этим ебаным моралистом. Он говорил – ты всегда знаешь, где ключи. Если почувствуешь, что надо, то сможешь взять его.
– Он заряжен?
– Я не смотрела. Было некогда.
Аня осторожно взяла револьвер. Тяжелый и холодный. С шершавой рукоятью. Она откинула барабан. Шесть камор были пусты.
– Пустой.
– Заряди, – сказала Мирра.
Она боится его. Думает, что сможет выстрелить. Но вряд ли решится на такое, – подумала Аня, открыв коробку с патронами и зарядив пистолет.
– Ты стреляла когда-нибудь? – поинтересовалась Мирра.
– Приходилось, – Аня положила револьвер на место и закрыла бардачок.
– Убивала?
– Да.
Перед глазами мелькнуло окровавленное лицо наемника Плеймна. Гай проломил ему череп тяжелой сливной решеткой, но ублюдок все еще дышал. И тогда Аня выстрелила ему в голову.
– Думаешь, придется делать это снова?
Аня пожала плечами:
– Надеюсь, что нет.
Мирра сбавила ход и поглядела на Аню:
– Как это? Трудно спустить курок в первый раз?
Резервация начинает завладевать ею – Аня посмотрела на Мирру, на ее красивое лицо, на большие глаза, подведенные тушью. Они только в самом начале пути, а Резервация уже начинает заполнять ее душу. Во всех, кто оказывается по эту сторону, начинают пробуждаться звериные инстинкты. И в этой тьме им невозможно противостоять.
– Мне не хочется об этом говорить, – сказала Аня. – Не думаю, что стоит это обсуждать.
– Почему же? – с вызовом спросила Мирра.
– Потому что это мое. А мое останется при мне, хорошо?
Мирра хмыкнула, и Аня почувствовала себя лучше. Как будто силы возвращались к ней, наливали ее ослабшее тело. Она словно оживала, выпрямлялась навстречу взошедшему солнцу, подобно увядшему цветку.
Кем я была все эти дни? – с ужасом осознала Аня. – Я превращалась в безликую тень… Мое место здесь, в Резервации. Только здесь я чувствую себя живой. Потому что здесь нужно выживать, плыть против течения.
Она посмотрела на Мирру и поняла, что держит подбородок высоко. Смотрит не исподлобья, не боится быть пойманной, не стесняется быть собой. Она поняла, что возвращается домой.
Когда все кончится, – поняла Аня, – я не захочу уезжать отсюда.
Машину затрясло. Кусок бетонированной дороги кончился – дальше, во тьме, лежали лишь две колеи, продавленные в песке и напоминавшие стиральную доску. Под днищем автомобиля заскрипел, зашаркал песок. Словно бы машина не ехала сама, а ее тащили вперед невидимые цепи. И остановиться, дать задний ход, теперь уже было невозможным.
Мы рыбки в ночном океане, – сонно подумалось Ане. – Две маленькие глупые рыбешки, попавшиеся на крючок. Нас вытянут из темной воды и, в ожидании разделочной доски, бросят задыхаться. Но мы будем еще живы, когда скользкие от крови руки прижмут нас посильней и возьмутся за нож. Все наши желания, вся наша решимость выплеснутся из нас, когда острие разделочного ножа вспорет нам животы. Нас приготовят на раскаленной сковороде и подадут в соусе. Хищникам. Таким, как Плеймн и Гаспар. Вечно голодным до дешевых глупышек, как мы.
Веки тяжелели, но Аня не хотела засыпать. Ей казалось, что если она уснет, то уже не проснется. Мирра с безумным упорством вела скрежещущую машину вперед, давила на педаль и вжималась в рулевое колесо до белых пальцев. Им нужно было остановиться, переждать эту ночь, но Аня знала, что предлагать такое разгневанной женщине за рулем было безумием. Еще немного и машина увязнет в песке. Один неверный поворот – и им придется тащиться пешком. Но Мирра должна учиться на собственных ошибках. Словами и предостережениями ее было не остановить.
А снаружи все громче завывал ветер и по стеклу стучали острые песчинки. Звук этот был похож на шкворчание раскаленного масла. Когда Аня была маленькой, отец по утрам жарил ей сырники на чугунной сковороде. Собирал в ее потрепанный ранец тетради и книги, и бережно укладывал пластиковый контейнер с едой. А она гундосила, что снова придется есть эти дурацкие сырники. Подрумяненные, с затвердевшими комочками творога внутри.
Поразительно, – подумалось ей, – какой глупой я была тогда. И поразительно, насколько поглупела с той поры. Как сильно тогда я должна была ценить жизнь. Каждый ее момент. И сейчас. Я должна ценить ее еще больше. Но я иду на поводу у свихнувшейся женщины, которая волочет меня в самую сердцевину тьмы. Когда я перестану чувствовать вину за то, что просто выжила? Что еще не сдохла и дышу? Я никому не должна. Но раз за разом раздаю эти ебучие долги!
– Нужно переждать, – эти слова она произнесла вслух, хоть и не собиралась.
Мирра отвлеклась от дороги и коротко взглянула на Аню.
– Что, прости?
– Переждать эту ночь.
– Ни за что! У нас нет на это времени.
– Если мы застрянем, времени понадобится еще больше, – твердо возразила Аня.
Мирра зло хлопнула по рулю. Она держалась сколько могла. Но злоба взяла над ней верх.
– Ты… – выплюнула она со злостью. – Ты виновата в том, что я здесь! Что я вынуждена была бросить детей и поехать в чертову резервацию за своим мужем!
– Нет, – Аня мотнула головой. – Ты сама это выбрала.
– О чем ты говоришь, девочка?! – нервно хохотнула Мирра. – О каком выборе? Ты сделала его за меня, когда появилась на пороге моего дома!
– Об этом я действительно жалею. Но выбор за тебя я не делала! Ты сама решила ехать за Гаем, – Аня сняла очки и посмотрела на Мирру, не отводя глаз. И поняла, что держит подбородок высоко, как пику. – Ты сама решила, что он жив! И что у тебя хватит сил вытащить его отсюда! Так что будь добра не перекладывай на меня свои решения! Я сказала тебе, что Гай мертв!
Мирра с силой ударила по тормозам. Так, что их бросило вперед, на лобовик, и только пристегнутый ремень спас Аню от удара лбом о приборную панель. Как жгут, он передавил ей грудь, сдавив дыхание.