Вновь застонали своим заупокойным скрипом стволы старых деревьев. И снова наступила тревожная зловещая тишина.
«Может, не стоит бросаться с дерева? Нужно ли так рисковать?» — подумал Борис и понял, что прямо сейчас не сможет совершить свой задуманный роковой поступок. Лучше будет подождать утра. Жаль, нет ни веревки, ни ремня. Но можно зарезаться или вскрыть себе вены. Однако нужен нож или, хотя бы, бритва.
А ведь проще всего броситься под поезд! Нужно отойти подальше от станции, чтобы никто не видел и не помешал. Спрятаться около железнодорожного полотна, дождаться подходящего поезда и как Анна Каренина… Просто, надежно и легко. Как он сразу не додумался до этого?!
Но тут Борис представил себя искалеченным поездом. Его останки положат в гроб, закроют крышку, опустят в яму и засыплют сырой землей. Он уйдет в вечность. И никогда для него больше не наступит лето, которое он так ждал, никогда он не увидит море, о котором мечтал.
Ему вдруг стало очень страшно. Страх смерти проник в его душу и не хотел ее покидать. Только что смерть казалась ему избавлением, но сейчас он почувствовал, что больше не хочет убивать себя, по крайней мере, в этом темном глухом лесу. Нужно дождаться рассвета и хорошо обо всем подумать.
Под стук своего бешено бьющегося сердца, Борис спустился с дерева и почувствовал облегчение.
Он набрал сухой хвои и шишек, сделал из них небольшую лежанку. Мальчишка свернулся клубочком, подтянул ноги к животу, подложил под голову руки, накрылся курткой и попытался задремать.
Но сон не шел. Его опять стали преследовать воспоминания о событиях прошедшего дня. Он вспоминал о своем унижении в школе, и волны отчаяния то и дело захлестывали его. Временами Борису становилось так горько и нестерпимо жаль себя, что слезы буквально ручьем лились из его глаз.
Он впадал изредка в полудремотное состояние, но быстро выходил из забытья и тяжелые переживания вновь терзали его душу. Казалось, эта страшная ночь никогда не кончится. Вдобавок ко всему Борька сильно мерз. Шарф он не взял, осенняя, совсем не теплая, куртка, служившая ему вместо одеяла, была влажной и не давала тепла. Он надел куртку на себя и наглухо застегнулся. Но теплее не стало. Холод и мрак окружали парня. Зябко, темно, неуютно. Тело пронзала дрожь, зуб на зуб не попадал.
Борис понял, что не сможет спать — холод так и будет донимать его. Жаль, что нет спичек и нельзя развести костер. Но можно пройтись быстрым шагом, чтобы согреться и унять дрожь.
Борис выбрался на освещенный луной луг. Мальчишка не знал, долго ли ждать рассвета, он потерял представление о времени и пространстве. Мысли о смерти больше не лезли в голову, но хотелось есть. Холод и голод заглушали его душевные терзания.
Борис пошел по едва заметной при свете звезд тропинке, которая вскоре вывела его на узкую проселочную дорогу. Дорога начиналась на окраине его поселка, шла мимо песчаного карьера и терялась где-то на подступах к деревне Ольгинка. Эту дорогу проложили еще в довоенное время, когда карьер использовался для добычи песка. После сильных лесных пожаров лет десять назад дорогу перегородили цементными блоками, что сделало невозможным въезд в лес на автомобилях.
Зимой дорогой никто не пользовался, она была засыпана снегом, да и сейчас, весной, здесь сложно было встретить человека. Только летом и ранней осенью дорога слегка оживала: по ней ходили грибники, иногда на велосипедах здесь ездили на карьер купаться.
Карьер небольшой, но глубокий. Мутная вода в нем пахла гнилой листвой. Мальчишки приезжали сюда и из поселка, и из деревни Ольгинка — карьер располагался как раз между ними. У Бориса велосипеда не было, но он ходил несколько раз по этой дороге пешком.
Вот и сейчас парень вышел на преимущественно очистившуюся от снега лесную дорогу и побежал по ней. Вскоре он достиг карьера, но не стал спускаться к воде, а повернул обратно.
Парень сумел согреться, даже немножко вспотел, он пошел к ручью, журчавшему недалеко от его полянки. Летом в траве, возле этого ручья, Боря любил нежиться в солнечных лучах. А в жаркие дни, чтобы не идти на карьер, мог окунуться прямо в ручье, просто лечь и лежать в потоке прохладной воды.
Борис решил подойти вплотную к воде, чтобы поздороваться с ручьем. Летом ручей был мелким. Но сейчас он занимал все свое русло, наполнился талой водой, которая несла прошлогодние листья и мелкие льдинками.
От ручья веело холодом. Борис опустился к самой кромке воды на корточки и ласково стукнул ладонью по поверхности водной глади. Столбик воды рассыпался легкими брызгами, почти незаметными в слабом свете луны. А Борис ощутил обжигающий холод и отдернул руку.
Темнота понемногу начала тускнеть. В эти предрассветные часы стало особенно холодно. Легкий заморозок кое-где несмело покрывал слабым инеем мокрую траву. От ручья струился неплотный туман, стелившийся легкой пеленой по земле. Сырой лесной воздух делал влажной одежду.
Борис опять выбрался на проселочную дорогу и сделал небольшую пробежку. Пока он бегал, стали гаснуть звезды. Рассвет уже затмил собой яркую Венеру, которую юноша держал за ориентир, когда смотрел на звездное небо. Там, за лесом, лениво вставало солнце, наливаясь всеми своими красками.
Утренний туман, поначалу скромно сосредоточенный у поверхности земли, обнаглел и стал подниматься вверх, обволакивая все вокруг влажным холодом. Медленно просыпающийся лес поглощал этот туман и нехотя впитывал холодную влагу.
Постепенно рассвет окончательно победил ночную тьму. Солнечные лучи еще не успели проникнуть в лесные заросли, согреть деревья и остывшую за ночь землю, но первые птицы уже пробудились и стали заливаться довольным щебетанием в предвкушении радостного солнечного дня.
Было ранее, чистое и свежее весеннее утро. Легкий ветерок лениво теребил верхушки деревьев. Природа радовалась наступлению нового дня. Но Борису вовсе не хотелось радоваться жизни и наслаждаться природой. Ему по-прежнему было холодно, в животе урчало: голодный желудок требовал пищи.
Парень больше не думал о железной дороге и своих вчерашних планах, он не кушал уже почти сутки и очень хотел есть.
Борис решил идти назад, в поселок. Но не домой, парень дал себе слово не возвращаться больше в отчий дом и даже не рассматривал этот вариант. Он не знал, куда конкретно пойдет, где будет искать еду, просто двинулся к поселку.
Он мог бы свернуть на просеку и выйти в районе своего дома, но пошел по дороге дальше, почти до бетонных плит на входе в поселок, где свернул на тропинку, которая вывела его на опушку леса.
Ступая по мягкой земле, Борис, как хищник на охоте, пересек опушку, перебрался через небольшой овраг и вышел на лесную полянку на краю поселка. Отсюда хорошо просматривалась близлежащая улица и прилегающие к ней дома.
Было воскресное утро. Солнце уже выбралось из тумана и золотило верхушки домов, но поселок еще по-настоящему не проснулся. Улица пустовала.
Борис прислушался. Стояла мягкая тишина, которую нарушало лишь негромкое куриное кудахтанье. Парню можно было бы зайти в какой-нибудь дом и попросить хлебушка. Но он не мог, категорически не способен был попрошайничать.
Боря нерешительно остановился у невысокого деревянного забора, огораживающего участок ближайшего дома. Он довольно долго бесцельно стоял, рассматривал небольшой частный дом. Такие старые глинобитные дома у них называли саманными. Дом уже отживал свой срок, он казался Борису древним, доисторическим. Сам Боря жил в более добротном деревянном доме, построенном сразу после войны.
Участок был пуст, калитка прикрыта на щеколду. С задней стороны старого дома находилась небольшая пристройка, именно оттуда доносились куриные голоса. Борис слышал кудахтанье, и слюнки текли по его губам: он очень любил куриные яйца. Они преобладали в его домашнем рационе.
Голод гнал парня. Он аккуратно перемахнул через забор, обошел дом и направился к курятнику. Решил рискнуть. Прислушался: ничего подозрительного, только недовольное кудахтанье.
Борька рывком распахнул прикрытую дверь. Она поддалась легко. Нос юноши обдало тяжелым запахом куриного помета, но парнишка переступил порог и очутился в маленьком полутемном помещении с единственным окошечком на противоположной от входа стене.