Трескучий голос Джулиной бабушки оторвал нас от сладостного забвения. Мы невольно рассмеялись.
Старушка появилась на пороге. Увидев любимую внучку в объятиях мужчины, она сначала оторопела. После, прищурив глаза, внимательно присмотрелась.
– Мой Рафаэль!.. – прошептала она с бесконечной нежностью в голосе. – Я знала, что ты придешь…
– Здравствуйте, дорогая тетя Инна, – я осторожно сжал хрупкую старушку в объятиях. – Как я рад, что застал вас в добром здравии.
Она же, всхлипывая, продолжала причитать.
– Моя бала приехал, какое счастье!.. Роза, Самвел, Мануля, идите сюда, смотрите, кто пришел!
Тетя Инна, или Инесса Андреевна, как она чинно любила представляться, любила меня, наверно, больше всех моих поселковых соседей, потому еще и заплакала от радости.
– Мой Рафаэльчик пришел. Мой внучек пришел…
Я гладил ее уже сильно поседевшие волосы. Другую руку обнимала Джулия, прижавшаяся и не отрывая от меня счастливого взгляда.
– Постарела твоя тетя Инна на чужбине… Вай, Баку! Вай, мой дворик! Кто живет теперь там? Кто поливает мои лозы?
– Здравствуй, сынок…
Я повернулся к двери. Это был Самвел Манучаров, отец Джулии. За его спиной с испуганными глазами смотрела тетя Роза – мама Джулии – и еще какой-то худой и длинный субъект с ярко выраженными чертами – нос с большой горбинкой и оттопыренные уши. Джулия, схватив сумочку, молча нырнула обратно в квартиру.
– Здравствуйте, дядя Самвел. Здравствуйте, тетя Роза.
– Заходи в дом… – растерянно прокашлял папа Джулии. – Что стоишь у двери как бедный родственник?
– Заходи, сынок, заходи… – потянула меня за руку тетя Инна. – Ты разве в Баку у нас на пороге стоял? Это твой дом… Роза, не стой как королева в борделе, иди, расстели скатерть…
– Что вам рассказывать? Манучаровы меня как родного приняли. Они, конечно, радовались, хотя в их глазах я то и дело улавливал тревогу, а то и печаль. Они прекрасно понимали, зачем я приехал.
Мы сидели за круглым столом в гостиной и сладко пили ароматный чай, поданный Джулией в грушевидных, с узорами на нежном хрустале, стаканах, известными в Азербайджане как “армуды”, и все вспоминали и вспоминали. Познакомили меня и с худощавым типом с оттопыренными ушами и с очень интеллигентным взглядом.
– Эммануил Акопян… – тот солидно представился. Он являлся Манучаровым дальним родственником и помогал отцу Джулии по работе. И, кстати, являлся претендентом на ее руку и сердце. Это я позже узнал, когда он в скором тихо исчез из нашей жизни, оставив работу у Самвела Манучарова.
– Из Баку заказали, – нежно держа стакан, сказал дядя Самвел. – Из других и не хотим пить, вкус чая не чувствуем.
– Они с отцом твоим и дома так капризничали, – улыбаясь, вспомнила тетя Роза. – Помню, как отправляли обратно чай, налитый в другие стаканы, кровопийцы…
Я невольно задумался. Сколько времени прошло, столько горя и несчастий, а бакинские армяне до сих пор называют Баку домом, где они так много радостей делили со своими соседями – азербайджанцами, русскими, евреями… Господи, как это случилось? Как ты мог позволить?..
– Мы наслышаны о горе, постигшем вашу семью, – вновь деликатно откашлялся дядя Самвел. – Пусть земля будет пухом для Исика (так они называли брата Искандера), ведь такой золотой мальчик был… И как он мог сунуться в эту мясорубку? – вдруг психанул он. – Твой отец мудрый, рассудительный человек. Как он мог позволить ему… вам, – он с укором посмотрел, – залезть в эту бойню? Вот ты… Что ты потерял там? – пытливо уставился он на меня. – Ведь мы знаем, и ты воевал…
– Самик… – Роза осторожно дернула его за рукав.
– Нет, мне просто интересно, Роза. Он же не чужой? Я просто хочу понять.
– Так получилось, дядь Самик.
– Почему так получилось?
– Наверно, защищали родину… – я невольно посмотрел на Эммануила, который, потупив глаза, молча слушал. Джулия, вся на взводе, тоже не поднимала глаза.
– А-а, брось! Что ты ерунду мелешь?! – почти закричал Самвел Манучаров. – Родина!.. Не смеши! Твоя родина Баку, поселок Кирова, наш двор! Ты до этого и дня не был в этом гребаном Карабахе! Что у тебя общего с ними? Ты думаешь, нам этот Карабах нужен был? Мы все потеряли из-за него! У меня несколько поколений жили в Баку, на Завокзальной, в Кировском. Я каждый дом, каждую семью знал в этих районах, будь хоть армяне, хоть азербайджанцы. В любой двор, в любую дверь мог зайти без стука. Вот где была моя Родина!.. А теперь? Разве мы живем? Мы существуем просто, понимаешь? Каждый день, сталкиваясь с этими чужими харями, везде: на улице, на работе, в транспорте, в гостях – я в их взглядах читаю только одно: понаехали! А то, что, “понаехав”, я за пару лет своими армянскими мозгами создал рабочие места, кормлю и пою их, им, конечно, неинтересно. Я, Самвел Манучаров, имеющий два высших образования, который в Баку с секретарями райкомов разговаривал на “ты”, здесь лицо кавказской национальности, человек второго сорта!
Ты их хоть на шее вози, хоть душу отдай, Кавказ для них всегда будет бельмом в глазу! А то, что кавказец Сталин для них империю создал, которую они пропили, быстро забыли!..
– Самик, успокойся… – тревожно промолвила тетя Роза, нежно гладя его по плечу. – Тебе нельзя нервничать, сахар поднимется.
– А пусть… – он махнул рукой. – Хоть одним разом. Все надоело.
– Сдурел на старости? – разозлилась жена. – А нас на кого оставишь?
– Не все такие, – примиряюще высказалась тетя Инна, – не бери грех на душу, Самик, разве наши соседи плохие? Нас везде уважают. В магазине меня всегда без очереди пропускают. Даже этот пьяница… Как его? Который в подъезде в полосатой майке спит. Порох…
– Прохор, – подсказал Эммануил.
– Да, он меня графиней называет и всегда галантно кланяется, – хихикнула она, подкашливая. – Он мне напоминает спившегося аристократа.
– Твоему спившемуся аристократу в заштопанной тельняшке Мануля каждое утро исправно выдает на пойло, и если он по какой-то причине этого не сделает, то тот способен от злости блевануть у нашей двери или, извини, мама, вообще написать на площадке, как он однажды это сделал. Вот потому и кланяется, что пьет на наши деньги.
– Вай, что ты говоришь, Самик, – тихо заохала тетя Инна. – Вай, чтобы он сдох, негодник…
– Соседи тоже свое получают. Нет-нет, я к каждой двери подкидываю то мешок муки, то мешок картошки. И все ради того, чтобы моя бала… – погладил он с нежностью волосы рядом сидевшей Джулии, – не читала в их глазах это омерзительное “понаехали”, мама. А в магазин я тоже выгодно для них поставляю продукцию, за которую расплачиваются, когда удобно. Так что причина их уважения не твои седые волосы и зрелые года. Тут тебе не Баку.
– Вай Баку, мой несчастный Баку… – опять всплакнула Инесса Андреевна, поднеся свой белоснежный платок к старческим глазам. – Какой ты жестокий стал, Самик. Ты раньше такой хороший мальчик был…
– Аа-а… – раздраженно махнул Самвел Манучаров. – С этой сумасшедшей жизнью я скоро сам превращусь в Прохора… Пойду, часок вздремну перед работой, Роза… – устало произнес он, вставая, – что-то нездоровится. А ты, будь как дома, сынок, поговорим еще…
Да, конечно, поговорили, после еще и еще раз говорили. Они хотели узнать про все и про всех после того злополучного дня, когда их провожали у парома. И ловили каждое слово, когда речь шла о родном Баку – где что построили, где снесли. Особенно интересовались соседями, с которыми прожили рядом не один десяток лет. Дружили, вечерами в нарды стучали во дворе, где дети допоздна играли в прятки, а женщины беспечно грызли семечки, обсуждая, самые, что на их взгляд, интересные новости: кто за кого вышла замуж, кого женили или кто куда поступил.
Мы тогда жили, наслаждаясь каждым днем и настраиваясь на самое светлое будущее, которое если даже не мы, то наши дети обязательно должны были узреть. Кто бы нам объяснил, что проживаем мы уже в этом “будущем” и что скоро все это исчезнет как мираж в пустыне, словно землю заполоняют самые темные силы, что могло придумать больное воображение. Что потомки наши уже не будут танцевать на комсомольских и интернациональных свадьбах, а как пушечное мясо будут загнаны на фронтовые позиции с целью уничтожения друг друга. Они уже будут не только нашими детьми, но и детьми войны, беспредельного мира, находившегося под властью сильных мира сего…