Он выпустил руку Рагозина и, не сказав более никому ни слова, пошёл прочь.
Тем временем, катясь с подругой по заснеженной Москве, Катерина кусала от досады губы. Она-то надеялась, что, услышав про предстоящий ей портретный сеанс, подруга изведется от зависти и засыплет её вопросами, но Зинаида молчала, погружённая в себя.
Пришлось Катерине брать инициативу в свои руки:
– А ты знала, что Дмитрий Николаевич рисует? – начала она издалека.
Зинаида неопределенно пожала плечами. Пришлось усилить наступление.
– Представляешь, он сказал, что желает нарисовать меня в образе Королевы мая?
Зинаида вздрогнула, выходя из задумчивости.
– В каком образе?
– Королевы мая.
– А, это что-то из рыцарских романов, кажется?
Катерина уверено согласилась, хотя по-прежнему про Королеву мая ничего не знала.
– Да! Это так романтично! Как думаешь, а тебя бы он как нарисовал? Наверное, что-то роковое! Например, Царица Савская. Или нет! Саломея!
Зинаида вскрикнула, прикрыв рукой рот.
– Почему Саломея?!
– Если тебе не нравится, не нужно Саломею, – поспешила успокоить подругу Катерина, не ожидавшая такой реакции. – Можно Есфирь.
Новое предложение только усугубило ситуацию. Глаза Зинаиды наполнились слезами, девушка задрожала.
– Зиночка, милая, да что с тобой?!
– Ах, Катенька! – прошептала Зинаида. – Если бы я только могла тебе всё рассказать! Это такой невероятно тяжёлый груз! Но я не смею, я дала клятву!
Разрыдавшись, Зинаида кинулась на грудь растерянной подруги, которая, позабыв обиды, всю оставшуюся дорогу пыталась её утешить.
После неприятной сцены на Девичьем Поле отношения между Рудневым и Никитиным сделались натянутыми. С одной стороны, Арсения Акимовича продолжала терзать лютая ревность, а с другой – он чувствовал себя виноватым в инциденте с Рагозиным, который ещё и неизвестно чем мог закончиться. Дмитрий же Николаевич злился на беспочвенные обвинения Никитина и терзался тем, что беспочвенность их, если разобраться по чести, была даже для него самого под большим вопросом. Про Рагозина он не думал, хотя в душе от всего происшедшего осталось мерзкое брезгливое ощущение.
Чем ближе была суббота, тем радостнее становилось у Руднева на душе. Под конец он и вовсе перестал терзаться угрызениями совести, успокоив себя тем, что, во-первых, ничего сомнительного в его предложении Екатерине Афанасьевне нет, а во-вторых, она девушка абсолютно свободная и самостоятельная.
Что же до самой Катерины, то она ждала субботу с трепетным волнением. Ей, конечно, приходилось слышать про модели, которые позируют перед художниками даже и в обнажённом виде, но была уверена, что Руднев – человек, несомненно, благородный и ничего такого скандального ей предложить не посмеет. Впрочем, с другой стороны, думалось ей, а почему бы и не обнаженной? Все эти условности – пошлость и мещанство! Прогрессивная женщина должна гордиться своим телом и скрывать его, если речь идет о благородном искусстве, вовсе незачем.
Благоразумно решив, что маменьке и батюшке знать о её планах совсем не обязательно, и потому сказавшись, что идет к подруге, Катерина в назначенный час пришла к особняку на Пречистенке.
Её встретил высокий и худой человек лет тридцати. Одет он был в безукоризненно сидящий темный костюм, из-под которого выглядывали белоснежные манжеты и воротничок, настолько накрахмаленные и отглаженные, что казались сделанными из алебастра. Аскетичное лицо незнакомца было абсолютно бесстрастным, зеленоватые глаза смотрели строго.
– Екатерина Афанасьевна? – спросил он ледяным тоном, придирчиво осмотрев её с ног до головы.
Стушевавшаяся Катерина робко кивнула.
– Пройдёмте со мной. Дмитрий Николаевич ждёт вас в мастерской.
Незнакомец стремительно провёл её через дом, нимало не заботясь о том, поспевает она за ним или нет, молча распахнул перед ней дверь мастерской, жестом пригласил входить и тем же быстрым шагом удалился.
Катерине до этого момента никогда не приходилось бывать в мастерских художника. Она замерла, с интересом разглядывая непривычную обстановку.
По стенам стояли и висели полотна, одни законченные, другие нет. Сюжеты на них были необычные, но очень волнительные. Чаще всего встречались портреты женщин во всяких сказочных или мифических образах: нимфы, русалки, чародейки, античные красавицы. Еще были картины с рыцарями, обычно либо сражающимися с какой-то нечистью, либо задумчиво взирающими куда-нибудь вдаль. Самым большим полотном было едва начатое изображение воина, вступившего в схватку с огнедышащим драконом. Катерина сперва подумала, что это, должно быть, Георгий Победоносец, но потом обратила внимание, что борется он не копьем, а мечом.
– Екатерина Афанасьевна, здравствуйте! Рад, что у вас нашлось время прийти, – хозяин мастерской вышел навстречу Катерине, радостно улыбаясь. – Вы не передумали?
Разве же она могла передумать? Очарованная улыбкой Дмитрия Николаевича, она решила, что теперь уже не откажется дпаже от самого смелого художественного эксперимента.
Выглядел Дмитрий Николаевич под стать романтической атмосфере своих картин. Ни жилета, ни сюртука на нем не было, а лишь размашистая холщовая блуза с широким воротом, вся в пятнах от краски. Левый рукав блузы был засучен до локтя. Катерина с удивлением поняла, что руки у Руднева, несмотря на свое изящество, были натренированными и наверняка сильными. Правый рукав был низко спущен, кисть скрывала темная перчатка, тоже вся заляпанная краской.
Катерине эта перчатка казалась страсть какой романтичной и волнующей деталью. Интересно, подумала она, это он специально её носит, чтобы таинственности напустить? Нужно будет как-нибудь деликатно выяснить.
Руднев проводил Катерину к простому деревянному стулу с высокой спинкой, за которым на грубо сколоченную раму было натянуто холщовое полотнище. Усадив девушку, он накинул ей на плечи полупрозрачную золотистую ткань и задрапировал красивыми складками.
– Я могу попросить вас распустить волосы и обнажить руки? – спросил Дмитрий Николаевич, нимало не смущаясь. Видимо, под воздействием творческого вдохновения щепетильность в нём пропадала.
Катерина вспыхнула, залившись румянцем, и торопливо, не глядя на Руднева, сперва расстегнула манжеты блузки и подняла рукава, а после вынула шпильки из причёски. Золотистый каскад волос рассыпался по плечам и груди. Посмотреть на Руднева Катерина робела, ей ведь ещё никогда не случалось оказаться простоволосой перед мужчиной. Впрочем, Дмитрий Николаевич в лицо ей тоже не смотрел.
– У вас восхитительные волосы! – восторженно произнёс Руднев, но слова эти почему-то комплиментом совсем не прозвучали, с такой же интонацией он вполне мог бы восторгаться рассветом или цветком.
– Вы так считаете? – уязвленная и осмелевшая Катерина решила, что нужно, пожалуй, вывести Дмитрия Николаевича из творческой сосредоточенности. – А мне бы хотелось их обрезать покороче. Это так старомодно!
Похоже, слова её и впрямь вернули Руднева в область земного общения, по крайней мере он деликатно убрал руки от её волос, которые перед тем художественно раскладывал по плечам.
– Да что вы, Екатерина Афанасьевна, красоту такую обрезать! – воскликнул он, но теперь в нём чувствовалось легкое смущение. – Вы ведь не против с распущенными волосами позировать? – запоздало уточнил он.
– От чего же? – окончательно осмелела Катерина. – Это очень интересно!
Дмитрий Николаевич несколько секунд ещё пребывал в неловкости, но творческий запал к нему быстро вернулся, и он снова забыл о церемониях.
Придирчиво осмотрев модель, он несколько раз попросил её сменить позу, переложил драпировку и волосы и наконец попросил, по возможности, не двигаться. После же произошло совсем для Катерины неожиданное и чудесное. Руднев принес корзину, полную цветов: нежно-кремовых чайных роз и каких-то невиданных мелких цветочков, ярко-малиновых, напоминавших собой танцовщиц в балетных пачках. Дмитрий Николаевич принялся крепить цветы Катерине к волосам и драпировке.
– Какая прелесть! – восхищенно воскликнула девушка. – Откуда у вас в январе цветы?
– Розы в оранжереи куплены, а фуксии из аптекарского огорода. Знакомый с медицинского помог раздобыть.
– Фуксии? Никогда таких не видела!