Зинаида просияла. Екатерина онемела от обиды. Никитин засуетился. Нервно снимая и надевая очки, он в нерешительности переминался с ноги на ногу.
– Я… Я конечно… Но мне нужно Екатерину Афанасьевну проводить… – пробормотал он неуверенно.
Ему на помощь пришёл Руднев:
– Если Екатерина Афанасьевна не против, я почту за честь её проводить, – вызвался он учтиво.
Не видя для себя иного достойного выхода из сложившейся ситуации, Катерина взяла Руднева под руку.
– Вы очень любезны, Дмитрий Николаевич, благодарю вас!
Садясь в извозчичьи сани, Катерина едва не плакала от досады. В другой раз она была бы счастлива проехаться в обществе столь привлекательного и приятного молодого человека, но сейчас её снедала обида от того, что демонический Рагозин её с собой не позвал, а ещё более от того, красавица Зинаида его приглашением удостоилась.
Руднев же то ли не понимал переживаний Катерины, то ли делал вид. Всю дорогу он пытался развлекать её пустячными разговорами, а прощаясь у её дома, заявил, что был бы счастлив написать её портрет в образе Королевы мая. Кем была эта самая королева, Катерина не знала, но предложение Руднева настроение ей заметно поправило, и она снисходительно пообещала над ним подумать.
Глава 2.
Через несколько дней Катерина с подругой снова встретились с тремя студентами, с которыми были на лекции Строгонова. Они поджидали курсисток после занятий, чтобы проводить.
После давешнего происшествия отношения между подругами были несколько натянутыми. Зинаида всё это время ходила с каким-то чрезвычайно взволнованным и загадочным видом, время от времени хватая подругу за руки и жарко шепча:
– Ах, Катенька! Если бы я только могла тебе всё рассказать!
Эти экзальтации Катерину невероятно злили, она была уверена, что рассказать Зинаиде на самом-то деле нечего, и она просто рисуется.
Ещё пуще Катерина была сердита на своего незадачливого ухажёра Арсения Акимовича Никитина, и если достойного ответа подруге она найти не могла, то уж его-то знала, как проучить.
Молодые люди встретились возле здания Высших курсов на Малой Царицынской и решили пройтись до Девичьего Поля, где ещё не убрали постройки рождественского городка. Катерина, демонстративно игнорируя Никитина, взяла под руку Дмитрия Николаевича и была с ним всю прогулку невероятна мила и оживлённа.
Наблюдавшего за этим Арсения Акимовича бросало то в жар, то в холод. Попеременно краснея и бледнея, он всячески пытался переманить внимание Екатерина Афанасьевны на свою персону, но та его будто и вовсе не замечала.
Последний смертельный удар мстительница насела, когда молодые господа сажали девушек в сани.
– Я подумала над вашим предложением, Дмитрий Николаевич, – мило прощебетала Катерина, посматривая краем глаза на совсем уже сникшего Никитина. – Я готова вам позировать. У меня есть время в субботу после лекций. Вам это подойдет?
Арсений Акимович застыл в онемении, а Руднев, вовсе этого и не заметив, поблагодарил Екатерину Афанасьевну, подтвердив, что будет ждать её в своей мастерской в особняке на Пречистенке аккурат в субботу.
Едва увозившие барышень сани скрылись за поворотом, Никитин шагнул на Руднева, сжимая кулаки и гневно сверкая стеклами очков. Обычно застенчивое лицо Арсения Акимовича было перекошено от ярости и шло пунцовыми пятнами. От неожиданности Руднев аж отшатнулся.
– Вот, значит, как?! – срывающимся голосом выкрикнул Никитин. – Она вам, Дмитрий Николаевич, позировать будет?!
– Господи, Арсений! Да и что с того?! – до Руднева начала доходить двусмысленность возникшей ситуации. – Ничего такого между мной и Екатериной Афанасьевной нет! У неё просто типаж…
– Типаж?! Вот это как называется?!
Дмитрий Николаевич не привык, чтобы на него шли с кулаками, да ещё и орали, и потому тоже начал выходить из себя.
– Арсений, угомонись! – резко прикрикнул он на товарища. – Твои подозрения оскорбительны в первую очередь для Екатерины Афанасьевны!
– Господа! Господа! – попробовал вмешаться Кормушин. – Прекратите! Что вы, право, из-за пустяка…!
– Пустяка! – совсем уж взвился Никитин. – Вопрос чести по-вашему – пустяк? Дмитрий Николаевич, я вас вызываю! Выбирайте оружие!
– Дмитрий! – воскликнул теперь уже не на шутку встревоженный Кормушин. – Не вздумай! Он не в себе! Ты же видишь!
– Арсений, я не буду с тобой драться, – Руднев попытался уйти, но Никитин удержал его за руку.
– Ты трус! – выкрикнул он.
– Прекрати, тебе говорю! – Дмитрий Николаевич сбросил руку товарища и, уже обращаясь к Кормушину, попросил: – Пётр, уведи его от греха домой, пока он ещё что-нибудь не вытворил!
Но Никитин сдаваться не собирался.
– Если ты откажешься драться, Дмитрий, я всем расскажу, что ты трус!
Руднев пожал плечами:
– Рассказывай, что хочешь, драться я не буду, – Дмитрий Николаевич начал терять терпение. – Да и что с тобой драться, Арсений! Ты ни стрелять, ни фехтовать не умеешь!
Кормушин ухватил Никитина под руку, стараясь увести:
– Арсений! Арсений, да будет тебе! Пойдем!
– Что здесь у вас происходит, господа? – неожиданно прозвучавший вопрос заставил всех троих на мгновение замереть. В сумбуре происходящего никто из них не заметил, как подошёл Григорий Алексеевич Рагозин. Он стоял напротив спорщиков, ехидно улыбаясь. – Вижу, у вас небольшая размолвка?
– Он отказывает мне в сатисфакции! – выкрикнул Никитин.
– Арсений, прекрати! – в отчаяние взмолился Кормушин, понимая, что теперь ситуация имеет уже все шансы окончательно выйти из-под контроля. – Григорий, помоги мне его угомонить!
– Отчего же? Разве благородный человек не вправе требовать удовлетворения? – Рагозин, не мигая, словно рептилия, смотрел на Руднева холодными жестокими глазами.
– Не вмешивайтесь, Григорий Алексеевич, – тихо, но очень твердо произнёс Руднев.
Дмитрий Николаевич терпеть не мог Рагозина.
История, положившая начало их вражде, произошла на первом году обучения Руднева. Рагозин, учившийся на медицинском, к тому времени ходил в студентах уже третий год. Как-то на студенческой пирушке Григорий Алексеевич зло пошутил над одним из молодых студентов, одногодкой Руднева, с которым тот, некоторым образом, приятельствовал. Оскорбленный публичной насмешкой, молодой человек вызвал Рагозина на дуэль, а Руднева пригласил быть его секундантом.
Григорий Алексеевич выбрал поединок на пистолетах, и все думали, что, как это обычно случалось на студенческих дуэлях, оба выстрелят в воздух, и на том история закончится. Приятель Дмитрия Николаевича и впрямь выстрелил в сторону, а вот Рагозин нет. С десяти шагов, с которых промахнуться было нельзя, он безжалостно прострелил безоружному противнику сердце.
Поскольку инцидент разбирался на совете университета, историю удалось замять и выставить дело как несчастный случай. Рагозина, сына высокопоставленного чиновника, исключили с правом восстановления через год, его секунданта, замешанного уже не в одной скандальной истории, исключили насовсем, а Рудневу сделали предупреждение.
Постепенно страсти улеглись. Формально происшествие было дуэлью, что не исключало возможности смертельного исхода, но Руднев искренне считал Григория Алексеевича убийцей, избежавшим заслуженного наказания по недосмотру небесной канцелярии и халатному попустительству земного суда. Он всей душой презирал Рагозина, из-за чего демонстративно избегал любого общения с ним.
– Не вмешивайтесь, господин Рагозин, – повторил Руднев. – Это вас не касается.
– Отчего же? Правила чести позволяют одному человеку ответить за другого. Вас, как я услышал, останавливает то, что вы владеете оружием лучше Арсения Акимовича? Благородно! Но я-то, надеюсь, дерусь не хуже вашего? Мой вызов вы примете?
– Подите вон, – процедил сквозь зубы Руднев. – Я не стану марать руки о мерзавца, убившего безоружного человека. Дуэли для людей чести, а вы заслуживаете смерти на каторге.
Кормушин и опамятовавшийся Никитин замерли, не зная, как остановить неминуемое.
Рагозин замахнулся, намереваясь влепить Рудневу пощечину, но тот проворно перехватил взметнувшуюся руку и сжал с неожиданной для своей хрупкой комплекции силой.
– Считайте, что вызов принят, – проговорил он, продолжая сжимать пальцы до тех пор, пока наглая улыбка не сползла с лица Григория Алексеевича, сменившись гримасой боли. – Да только обычного поединка вы не заслуживаете. Я сообщу вам, где и когда вы расплатитесь за свою подлость.