– Митенька! Рад вас видеть! Проходите, друг мой, – он любезно провёл Митеньку в кабинет, указал на кресло, а сам сел за огромный дубовый стол, заваленный кипой бумаг, среди которых красовались помпезные бронзовые писчие приборы в виде старинного парусника. Стены кабинета были завешаны картами, испещрёнными всевозможными пометками и исправлениями. За спиной Невольского висел портрет государя.
Митенька садиться не стал. Он стоял перед Невольским, пытаясь унять колотившую его дрожь.
Константин Николаевич продолжал рассыпать любезности, но, заметив состояние молодого человека, оборвал себя на полуслове.
– Батюшки! Митенька! Да что с вами? Что случилось? – воскликнул он озабоченно.
Митенька сглотнул – горло его внезапно пересохло – и глухо произнес:
– Мне всё известно, Константин Павлович.
Невольский замер, пытливо рассматривая бледного, продолжавшего дрожать Митеньку.
– Я не понимаю, о чём вы изволите говорить, – с расстановкой сказал он.
– Все вы понимаете! – выкрикнул Митенька и голос его сорвался на фальцет. – Вы безжалостно убили четырех человек! Как вы можете с этим жить? Вы убили мою мать и мою сестру и смели приходить в мой дом, изображая из себя друга и покровителя!
Невольский резко поднялся из-за стола, выглянул в приёмную и подал знак секретарю уйти. После вернулся, присел на край стола, крестил руки на груди.
– Так-с, молодой человек, извольте объясниться! Что вы себе позволяете! Вы белены объелись?! Что за вздор вы несёте? – раздражённо спросил он.
Митеньке в эту краткую паузу кое-как удалось взять себя в руки.
– Константин Павлович, вы негодяй. Вам должно пойти в полицию с повинной, – сказал он уже ровно, глядя Невольскому прямо в глаза.
– Вот, значит, как? И в чем же я должен повиниться? – губы Невольского тронула снисходительная улыбка.
– В убийствах и в казнокрадстве.
При последнем слове Невольский вздрогнул как от пощечины. Взгляд его сделался острее, по щеке пробежала судорога.
– Вы отдаете себе отчёт, Митенька, какими обвинениями бросаетесь? – прошипел он.
– Ещё как отдаю! И готов ответить за каждое слово!
– Вот даже как? – улыбка Невольского сделалась совсем неприятной. – Ну, так поведайте мне, что я такого, по-вашему, натворил.
– Извольте! – Митенька вдруг осознал, что всё его волнение пропало, превратившись в жгучую ненависть и отвращение. – Одиннадцать лет назад вы совершили преступление: похитили часть денег, выделенных на экспедицию моего отца, и подделали финансовые отчёты. Об этом узнал Сёмин и рассказал о своих подозрениях публицисту Борэ, то ли опасаясь вас, то ли желая сделать историю публичной. Борэ же увидел во всём этом отличную возможность раздуть нешуточный скандал и затеял свою игру.
Доказательства вашего преступления могли найтись в бумагах моего отца, к которым никто не притрагивался после его гибели. Среди всего прочего там наверняка хранилась бухгалтерия последней экспедиции. Стремясь получить к ней доступ, Сёмин и Борэ попросили вас представить их в Милюкове. Сёмину это было несложно, он был ваш протеже, а Борэ, думаю, добился вашего расположения, изъявив желание написать об исследованиях Алтая.
Рассказав про Яшмовый Ульгень, вы подсказали Борэ отличный предлог беспрепятственно порыться в бумагах. Сёмин же это понял и по какой-то причине решил Борэ воспрепятствовать. Может, он хотел вас шантажировать, но мне приятнее думать, что он хотел предложить вам возможность поступить по чести и во всём признаться. Поэтому он пришёл в архив и стал просить Борэ отказаться от его затеи, а позже пытался самостоятельно проникнуть в архив, чтобы забрать документы.
Присутствующий при сцене в архиве Белецкий, естественно, решил, что говорят они про Яшмовый Ульгень, тем более что накануне Сёмин проявлял такой бурный интерес к артефакту и его якобы магическим свойствам.
На тот момент вы уже подозревали либо Сёмина, либо Борэ, либо их обоих. Вы пришли в архив, никем не замеченный, подслушали разговор и, в отличии от Белецкого, всё поняли. Ваше присутствие выдала хлопнувшая дверь. Сквозняков в архиве никогда не было, это вредно для бумаг, да и витрины могли побиться.
То, что в архиве никого, кроме вас, быть не могло, я знаю точно, потому что всех остальных я видел в это время в других местах.
Дальше подробностей я не знаю. Скорее всего, у вас состоялся разговор с Сёминым. Думаю, поздно вечером, после спектакля, вы должны были встретиться на старой мельнице, чтобы поговорить без свидетелей. Что там случилось, мне тоже доподлинно неизвестно, возможно, вы убили Сёмина, а, возможно, произошёл несчастный случай, который оказался вам на руку.
Возвращаясь в дом, вы проходили мимо флигеля. Увидели свет в окне архива и лестницу, а поднявшись, застали там Борэ. Он либо обвинил вас в открытую, либо чем-то выдал свои истинные цели. Так или иначе, вы поняли, что он опасен, убили его и придумали как перевести все подозрения на уже мертвого Сёмина.
Вы разбили витрину, забрали Ульгень и, чтобы всё выглядело однозначно, унесли с места убийства пресс-папье, которым проломили Борэ голову. Картина была очевидна: помешавшийся Сёмин похищает Яшмовый Ульгень, его застаёт Борэ, Сёмин убивает его проклятой статуэткой, а потом исчезает, прихватив её с собой. Однако вам показалось, что версия недостаточно убедительна, и вы решили добавить ложных доказательств. На мысль вас навела книга с описанием ритуала очищения амулетов у сибирских язычников, которую вы подложили в комнату Сёмина, заложив на нужной странице.
Вы вернулись на мельницу и выстроили безумный алтарь, используя все, что подвернулось под руку, в том числе портсигар Сёмина, который обнаружили в его пиджаке.
Ваш расчёт оказался абсолютно правильным, всё указывало на Платона Юрьевича, и, поскольку он погиб, следствие завершилось.
Вы снова оказались в безопасности. Более того – Фортуна к вам благоволила! – матушка решила передать архив Обществу, а вас сделать куратором. Теперь уже ничто не могло помешать вам добраться до компромата и уничтожить его.
Все шло отлично, но тут матушка решила оставить документы последней экспедиции и разобрать их лично. Вы решили, что вопрос нужно закрыть раз и навсегда, и подожгли архив.
Я знаю, что вы не хотели убивать моих родных, но все равно их смерть на вашей совести!
Митенька замолчал. Всё время, пока он говорил, Невольский стоял неподвижно, не сводя глаз с рассказчика.
– Да-а, – протянул он, прерывая молчание, – вы меня поразили. И как вам только всё это в голову могло прийти? Вам, Митенька, не картины, вам романы писать нужно.
Он оторвался от стола, несколько раз прошёлся по кабинету, остановился напротив хранившего молчание Митеньки и спросил:
– Ну, хорошо! Допустим – именно допустим! – что ваши измышления – правда. Что дальше? У вас есть хоть одно доказательство? Или вы вот просто так на основе каких-то своих умозаключений обвиняете меня в убийствах?
– Доказательств того, что вы убийца, у меня нет, но это ничего не меняет. Я знаю правду.
– Ещё как меняет, милостивый государь! – Невольский тыкнул пальцем Митеньке в грудь. – Без доказательств все ваши обвинения – пшик! Бред неуравновешенного мальчишки! Расскажи вы это кому-нибудь кроме меня, вас в сумасшедший дом упекут! Неужели вы думаете, что кто-нибудь поверит, что член совета Русского Географического Общества действительный статский советник Невольский душегуб?
– Зато поверят, что он вор, – Митенька брезгливо отбросил руку Невольского, вынул из кармана один лист из справки Сёмина.
Невольский взял его, развернул, вернулся за стол, нацепив на нос пенсне, несколько раз внимательно прочёл.
– Откуда это у вас? – спросил он наконец. Голос его сделался каким-то каркающим, а взгляд – острым и злым.
– Вы волей случая заложили этим книгу, которую Сёмину подсунули.
Невольский с минуту что-то обдумывал, барабаня пальцами по столу, и наконец спросил, откинувшись на спинку кресла:
– Чего вы от меня хотите, Митенька? Зачем вы ко мне с этим пришли?
– Я хочу справедливости.
Невольский презрительно скривился.
– Сколько же вас развелось, правдолюбов! От вас всё зло в этом мире! Если бы этот дурак Сёмин не раскопал историю одиннадцатилетней давности и не стал бы, как и вы, искать справедливости, сейчас все были бы живы: и он, и подлец Борэ и ваши матушка с сестрицей. Много ли пользы он принес?!