Стиснув руки, Памела молилась, чтобы с Мартином и Алисой не случилось ничего ужасного.
Мысли проносились в голове с дикой скоростью. Сначала Памела увидела, как взятая в прокат машина, переворачиваясь, катится вниз по снежному склону, потом – как медведица ломится через ельник, еще потом – как рыболовный крючок впивается в глаз, как нога ломается прямо над ботинком.
Она позвонила Мартину и Алисе уже раз тридцать, она отправляла сообщения и электронные письма. Когда такси въезжало в Эстерсунд, ответа все еще не было.
Больничный комплекс оказался большим; коричневые здания, застекленные переходы блестят на солнце.
Снег таял, по асфальту бежала вода.
Водитель повернул и остановил машину у въезда для «скорых». Памела расплатилась и с гудящей от беспокойства головой вышла из машины.
Она торопливо прошагала вдоль коричневой стены, украшенной примечательным, похожим на дерево узором, пробежала, словно по загону, в приемный покой, на ватных ногах подошла к стойке регистратуры и назвалась. Собственный голос слышался ей, словно издалека.
Дрожащей рукой Памела протянула удостоверение личности.
Бородатый мужчина за стойкой попросил ее посидеть в приемной, но Памела осталась стоять, рассматривая собственные сапоги и черный коврик под ногами.
Наверное, можно поискать на новостных сайтах информацию об автомобильных авариях, но Памела не могла заставить себя взять телефон.
Еще никогда в жизни ей не было так страшно.
Памела сделала несколько шагов, обернулась и посмотрела на бородатого.
Ей казалось, что она не выдержит ожидания. Надо идти, искать мужа и дочь в разных палатах интенсивной терапии.
– Памела Нордстрём? – К ней подошла санитарка.
– Что произошло? Мне никто ничего не говорит. – Памела проглотила вставший в горле комок.
– Не могу сказать. Переговорите с врачом.
Они шли по коридору. Вдоль стен выстроились каталки, то и дело разъезжались двери с грязными стеклами.
В приемной плакала какая-то старуха. В аквариуме рядом с ней стайкой плавали блестящие рыбки.
Памела и санитарка вошли в отделение анестезии и интенсивной терапии. По коридору пробежали медсестры.
В отделении был сливочно-белый пол и пахло дезинфицирующими средствами.
Встретившая Памелу веснушчатая медсестра успокаивающе улыбнулась.
– Я понимаю, что вы волнуетесь, – сказала она, пожимая Памеле руку. – Но опасности нет. Все будет хорошо, честное слово. Скоро вы сможете поговорить с врачом.
Следом за медсестрой Памела вошла в палату интенсивной терапии. Ритмично всхлипывал аппарат искусственного дыхания.
– Что произошло? – еле слышно спросила Памела.
– Мы дали ему снотворное, но он вне опасности.
Мартин лежал в больничной кровати, изо рта у него торчала пластиковая трубочка. Глаза закрыты. Врачи подключили мужа к множеству аппаратов, которые измеряли сердечную деятельность, пульс, уровень углекислого газа и кислорода в крови.
– Но…
У Памелы перехватило дыхание, и она оперлась о стену.
– Он провалился под лед. Когда его обнаружили, он уже сильно пострадал от переохлаждения.
– Алиса, – пробормотала Памела.
– Какая Алиса? – улыбнулась медсестра.
– Моя дочь. Где моя дочь, где Алиса?
Памела сама услышала, какой взволнованный у нее голос, она себя не контролировала. Медсестра побледнела.
– Нам ничего не известно о…
– Они были на озере вместе, – закричала Памела. – Алиса была с ним, вы же не потеряли ее там? Она совсем девочка, вы… вы не могли ее там оставить!
Пять лет спустя
7
Говорят, когда одна дверь закрывается, Бог открывает перед тобой другую. Или хотя бы окно. Но иные двери остаются закрытыми, и высказывание звучит не утешительно, а издевательски.
Памела сунула в рот мятную конфету, раскусила.
Лифт с шумом поднимался в психиатрический стационар больницы Святого Йорана.
Напротив Памелы и у нее за спиной были зеркала, и ее лицо в бесконечном коридоре умножалось.
Перед похоронами она обрила голову, но теперь каштановые локоны снова спускались на плечи.
На первый день рождения Алисы после того, как ее не стало, Памела сделала под левым глазом татуировку: две точки. Там, где у дочери были родинки.
Деннис отправил ее в Центр кризисов и травм, и она мало-помалу научилась жить с утратой.
Она даже антидепрессантов теперь не принимает.
Лифт остановился, двери разъехались. Памела прошла по пустому вестибюлю, отметилась в регистратуре, оставила телефон.
– Вот и переезд, – улыбнулась женщина.
– Наконец-то.
Женщина убрала телефон в «карман», выдала Памеле жетон с номером, сунула карту в карт-ридер и открыла дверь.
Памела сказала «спасибо» и пошла по длинному коридору.
На полу, рядом с тележкой уборщицы, валялась окровавленная латексная перчатка.
Войдя в комнату дневного пребывания, Памела поздоровалась с санитаром и, как обычно, села на диван, ждать. Иногда Мартину требовалось много времени, чтобы приготовиться.
Молодой человек, сидящий за шахматной доской, тревожно бормотал что-то себе под нос и едва заметно поправлял фигуры на доске.
Старуха, открыв рот, смотрела телевизор; женщина – по виду ее дочь – заговаривала с ней, но ответа не получала.
Было утро; на полу лежали блики яркого света.
Охранник взял телефонную трубку, что-то тихо ответил и вышел из комнаты.
За стеной раздавались гневные крики.
Пожилой мужчина в выцветших джинсах и черной футболке вошел в комнату, осмотрелся и сел в кресло напротив Памелы.
Мужчине было лет шестьдесят; худое лицо изрезано морщинами, глаза ярко-зеленые, а седые волосы собраны в хвост.
– Красивая блузка, – заметил он и подался к ней.
– Спасибо, – коротко ответила Памела и запахнула жакет.
– Сквозь ткань видно соски, – вполголоса пояснил мужчина. – Я вот это говорю – а они твердеют, я-то знаю… У меня в голове столько токсичной сексуальности…
Памеле стало так противно, что стукнуло сердце. Надо выждать пару секунд и вернуться к регистратуре, не выказывая страха.
Старуха, смотревшая телевизор, рассмеялась; молодой человек пальцем сбил черного короля.
Сквозь стены было слышно, как на кухне что-то гремит.
В вентиляционной решетке под потолком подрагивали клочья пыли.
Сидевший перед Памелой мужчина поправил джинсы в промежности и приглашающим жестом протянул ей руки. От локтей до самых запястий тянулись глубокие шрамы.
– Могу войти в тебя сзади, – ласково сказал он. – У меня два члена… Я секс-машина, честное слово, ты будешь кричать и плакать…
Мужчина резко замолчал, а потом с широкой улыбкой сказал, указывая на дверь в коридор:
– На колени! Вот он, сверхчеловек, патриарх…
Он хлопнул в ладоши и взволнованно рассмеялся: санитар ввез в комнату здоровяка в инвалидной коляске.
– Пророк, вестник, мастер…
Человека в инвалидном кресле, похоже, совершенно не занимали язвительные слова; он коротко сказал «спасибо», когда его подкатили к шахматной доске, и поправил висевший на груди серебряный крест.
Санитар отошел от кресла и, натянуто улыбаясь, приблизился к павшему на колени мужчине.
– Примус, ты что здесь делаешь?
– У меня гости. – Названный Примусом кивнул на Памелу.
– Ты же знаешь, что тебе можно выходить только на особых условиях.
– Я их неправильно понял.
– Поднимайся и не смотри на нее, – велел санитар.
Памела сидела, опустив глаза, но все равно чувствовала, что Примус, поднимаясь с колен, продолжает смотреть на нее.
– Выведите раба, – спокойно произнес человек в инвалидном кресле.
Примус повернулся и последовал за санитаром. Зажужжал кодовый замок, дверь, ведущая в отделение, закрылась, шаги обоих простучали по пластиковому покрытию и стихли.
8
Дверь, ведущая в коридор, снова открылась. Памела повернулась и увидела Мартина. Сопровождавший его санитар нес рюкзак.
Раньше светлые волосы Мартина свисали на спину, двигался он расслабленно, одевался в кожаные штаны и черные рубашки, а солнечные очки у него были с розовыми зеркальными стеклами.
Сейчас, на тяжелых лекарствах, он прибавил в весе, коротко стриженные волосы торчали во все стороны, а лицо стало бледным и приобрело тревожное выражение. Одет Мартин был в синюю футболку, спортивные штаны, на ногах – белые кроссовки без шнурков.