Она действовала машинально, подсказывал опыт. Она осознавала, что один приличный удар любого стража вспорет ее тело до кости, но осознавала это без страха. Просто один факт из многих, и все расчеты были такими же рефлекторными, как когда ловишь брошенный мяч.
За один миг она пересекла расстояние до Дуарте, скользнула мимо него, над паутиной с левой стороны, где девочка проделала дыру в черных нитях. Одной рукой обхватила его горло, а ногами — талию. Жар его тела почти обжигал, но Танака как следует закрепилась. В этом положении она могла приложить всю свою силу, напрягая спину и разворачивая корпус, к маленьким позвонкам в шее Дуарте. Где-то вопила девочка. Что-то выкрикнул Холден. Танака потянула, изгибаясь. Шея Дуарте хрустнула с таким звуком, будто прозвучал выстрел. Танака не только услышала это, но и ощутила. В условиях гравитации его голова свалилась бы набок под весом черепа. А здесь как будто ничего и не произошло.
Стражи вздрогнули, а Холден снова закричал. Что-то как оса впилось ей в руку. Под кожу нырнула черная нить. Из этого места выпрыгнула полусфера темно-красной крови. Танака смахнула ее, и Холден опять закричал. На этот раз она разобрала слова.
«Он не умер».
Дуарте дернулся между ее ногами, по-прежнему его обхватывающими. Шум в ее голове усилился до крика. В Танаке боролись два стремления — оттолкнуться и сбежать или атаковать. Она выбрала нападение.
Холден плыл с девочкой в руках, медленно вращаясь сразу в трех направлениях, Тереза уткнулась головой ему в шею, чтобы ничего не видеть. Его кожа была покрыта пятнами и светилась, ее стянуло от натуги. Стражи дернулись, прыгнули к Танаке, но потом отступили. Инструменты двух хозяев, разрывающиеся между двумя конфликтующими приказами. В своем последнем сражении ей пришлось смыкать щит со щитом гребаного Джеймса Холдена.
Танака дважды врезала Дуарте по ребрам. На второй раз она почувствовала, как сломались кости. Теперь черная нить впилась ей в ногу. Танака просто выдернула ее. Тереза пыталась освободить отца от паутины, и даже ее дилетантские потуги нанесли определенный ущерб. Танака не понимала, какие отношения связывают нити с Дуарте, но умела находить слабину. По-прежнему обхватывая Дуарте ногами и рукой за сломанную шею, она рубанула ребром ладони по тому месту, откуда из тела выходили нити. Не настоящий удар шуто-учи, но пришлось импровизировать. С каждым ударом отрывалось все больше нитей. В воздух брызнули капли черной жидкости, не то из Дуарте, не то из нитей.
Дуарте корчился, пытаясь вырваться, но от его боли она только крепче сжимала захват. Внутренняя сторона бедер горела так, словно он облил их кислотой, но боль — это всего лишь послание. Необязательно принимать ее в расчет. Танака рубила нити. Когда один его бок освободился, Дуарте начал колотить ее руками по лицу и вискам. Теперь вопль в ее голове не прекращался.
Когда Танака переместилась, чтобы заняться нитями с другого бока, на ее руке лопнула кожа. Из глотки Дуарте появились крохотные червяки, толстые и влажные как слизни. Они пробуравили рукав и проникли под кожу руки. Когда Танака попыталась сдвинуть ноги, то не смогла.
— Вот же гадина, — сказала она.
Стратегии больше не было, и Танака просто молотила кулаком Дуарте в бок, ломая кости с каждым ударом. Тварь, в которую превратился лидер всего человечества, завизжала от боли, и Танака упивалась этим звуком. Что-то прижалось к ее животу, проникая внутрь как змея. Негнущимися пальцами Танака изо всех сил ткнула в то мягкое место, где заканчиваются ребра. Его плоть порвалась.
— Когда это делают с тобой, не так-то весело, правда, сволочь? — сказала Танака. — Не нравится, когда это делают с тобой.
Чернильно-черная кровь прилипла к ее ладони и щипала под ногтями. Кончики пальцев проникли сквозь крепкий слой мышц, и вся ладонь погрузилась в Дуарте. Змея в ее животе извивалась и кусала. Невыносимая боль. Танака углубилась сильнее, до самого запястья, притянув Дуарте ближе. В его груди что-то затрепетало как воробей. Танака схватила это, сдавила и протолкнулась дальше.
И тут что-то произошло, все вокруг побелело. Она потеряла свое «я», пусть всего на несколько секунд. А когда очнулась, ее разум был чист. Впервые после того как «Прайс» стал летучим голландцем и вернулся, сознание принадлежало только ей одной. Она закашлялась и почувствовала вкус крови.
Нити, еще прикрепленные к месиву их тел, отпали и теперь плавали в раскаленном воздухе, словно адский дым. Танака дышала медленно, а когда попыталась вдохнуть поглубже, не смогла. Она отцепила ноги от трупа Дуарте, и дыры размером с теннисный мяч, образовавшиеся на ее бедрах, наполнились кровью. Когда Танака попыталась оттолкнуть Дуарте, змея в животе резко дернулась — она никуда не делась.
Дуарте поплыл, медленно вращаясь. Мимо промелькнули его пустые глаза. Почти четыре десятилетия Танака служила офицером Лаконийской империи, и у нее хорошо получалось. А еще дольше она была самой собой.
Слева от нее застыл Холден с девочкой. Толпа стражей превратилась в статуи. Холден встретился с Танакой взглядом. В нем еще оставалось достаточно человеческого, и она различила на его лице ужас и отвращение. Она пожалела об отсутствии пистолета, чтобы прошить их очередью и смотреть, как они истекают кровью вместе с ней. Танака вытянула руку, нацелив в лицо Холдену указательный палец, а большой подняла вверх.
— Бум, говнюк, — сказала она.
Последним в ее жизни чувством была ярость — Холден не сдох.
Глава сорок седьмая. Джим
— Не смотри, — сказал Джим. — Не смотри, малыш. Я с тобой. Не смотри.
Голова Терезы прижималась к его груди, девочка не поднимала взгляд. Даже с онемевшими руками Джим чувствовал, как тяжело она дышит. Труп ее отца, не только изуродованный, но и трансформированный, неспешно отплывал прочь. За ним, извиваясь, тянулась пленкой темная жидкость. Танака, залитая более традиционной кровью, тоже дрейфовала по воздуху. Оба тела медленно разделялись.
Джим попробовал представить, каково ему было бы видеть, как мама Элиза или папа Сесар, или кто-то другой из родителей умирает подобной смертью. Он попробовал представить на месте Дуарте Алекса или Наоми. И не смог. Невозможно вообразить, что в шестнадцать лет увидишь отца, центр своего мира и жизни, с которым был разлучен и едва не воссоединился, умирающим так ужасно.
— Все будет хорошо, — шептал он рыдающей девочке. — Все хорошо.
Миллер стащил шляпу и вытер воображаемый пот с несуществующего лба. Он выглядел изможденным.
— Его больше нет? — спросил Джим.
— Да, теперь мы здесь одни. Что неплохо. Я по тысяче раз в секунду отключал тех громил, а он снова переводил их в режим «убивай всё подряд».
Тереза поднесла к глазам сжатые кулаки. Миллер покачал головой.
— Ненавижу я эту часть. Кровь и трупы всегда отвратительны, но люди, которым приходится все расхлебывать... И особенно дети. Терпеть этого не могу.
— Что мне делать?
— Я обычно давал ребенку плюшевого мишку и вызывал социального работника. Даже не знаю. Как сказать кому-то, что всё игра, и на этот раз тебе не повезло?
Джим коснулся макушки девочки подбородком.
— Все еще наладится.
— Или можно им врать, — сказал Миллер. — Это тоже работает. Но у нас есть одна проблема. Как нам вытащить ее отсюда целой и невредимой?
— Мы сумеем отыскать путь, разве нет? Дуарте не изменяет станцию, так почему нам не выйти?
— Может быть, и выйдем. Похоже, на станции я служу универсальным пультом управления. Но куда ты собираешься ее поместить, когда выведешь?
Несмотря на жару, Джим похолодел.
— Почему не на «Роси»?
Миллер наклонил голову набок, будто вслушивался в незнакомый шум.
— Ты забыл, что привело нас сюда. Это усложняет проблемы. Когда Полковник Милашка разобралась с Дуарте, она выдернула его палец из дыры в дамбе. Здесь мы в безопасности. Это место уже приняло на себя всю тяжесть удара гадов и устояло. Но все остальные снаружи... Он покачал головой.
Холод в груди Джима на секунду вспыхнул болью, а потом угас. Он постарался перевести дыхание.
— Что мне делать? Как это остановить?
— Что остановить? — спросила Тереза.
— У нас тут мозг только один, — сказал Миллер. — Что знаю я, то знаешь и ты. Я говорил тебе в прошлый раз. Наличие тела дает тебе определенный статус.