В чем, черт побери, дело?
– Odi acheve devechingigive denu vasvovore memsuse. Svusi sveanukenorde vaoge misvodo sveanudovore vani vemdi. Odedu gocheteare sveveri, mamsomeo, – произносит Война.
Здесь ты будешь в безопасности, пока я не вернусь. Тебе нужно лишь, как остальным, поклясться в верности своему господину. Затем мы поговорим вновь, жена.
– Я тебе не жена.
И снова чувствую эхо его удивления. Я что, не должна понимать его слова?
Один из воинов, с красной лентой на плече, подходит к нам. Война наклоняется к нему и что-то говорит – так тихо, что ни слова не разобрать. Потом окидывает меня долгим взглядом и снова вскакивает в седло. Рванув поводья, он разворачивает коня и выезжает из лагеря. Видимо, мне самой придется во всем разобраться.
На закате мне связывают руки за спиной и ставят в один ряд с другими пленниками. Не знаю, такую ли участь готовил Война своей жене, когда бросал ее здесь, но сейчас все встало на свои места.
В течение дня в лагерь медленно стекаются пленники. Нас, наверное, около сотни, и это лишь малая часть жителей города. А остальные… Я закрываю глаза и вижу тех, кто еще вчера был жив, а теперь их мертвые тела на улицах Иерусалима стали пищей для падальщиков.
Довольно долго мы просто стоим. В нескольких метрах от меня крупного мужчину бьет дрожь. Замечаю кровь у него на спине. Кого он потерял? Глупый вопрос. Ответ очевиден: всех. Разница лишь в том, кем были эти все. Жена? Родители? Дети? Родные? Друзья? Один из моих заказчиков рассказывал, что в его семье почти пятьдесят человек. И все они погибли сегодня? От этой мысли к горлу подступает желчь.
Переключаю внимание на то, что происходит вокруг. Большинство пленников крепкие, сильные мужчины. Я ищу женщин – они есть, но их мало. Слишком мало. И насколько могу судить, все молоды и хороши собой. У некоторых на руках дети, и для меня это становится очередным потрясением. Не знаю, от чего хуже: от того, что теперь эти маленькие семьи находятся во власти дикарей-захватчиков, или от того, что на улицах Иерусалима осталось куда больше таких женщин и детей…
Я закрываю глаза. Всегда знала, что этот день настанет. День, когда Всадники Апокалипсиса завершат начатое. Но это не могло подготовить меня к реальности – к мертвым телам, крови, жестокости. Все это какой-то кошмар.
– А с тобой мы поиграем позже.
Открываю глаза и замечаю солдата, указывающего острием кинжала на меня, другой рукой он берется за свой пах. Сколько же сил требуется, чтобы не нагрубить в ответ! Я думаю обо всех женщинах, попавших в плен. Что они собираются делать с ними? С нами? Мои мысли прерывают крики. Отвратительный тип теряет интерес ко мне, и поворачивается к началу строя, откуда доносится шум. Перед тем как уйти, он гадко улыбается мне и говорит:
– Скоро ты будешь моей.
Пристально смотрю на него, чтобы запомнить: удлиненное лицо, жидкая бородка, темные редеющие волосы. Я окидываю взглядом других конвоиров. Стражники выглядят так, будто с удовольствием изнасилуют нас и ограбят, как только представится возможность.
– Вперед! Пошевеливайтесь! – выкрикивает один из них.
Мы покорно плетемся вперед. Впереди, через несколько человек от меня, одного из пленных сгибает пополам, его рвет. Солдаты хохочут. Откуда-то слышны пронзительные, жуткие крики, заглушаемые одобрительным ревом солдат.
Я не вижу, что творится впереди, – палатки и спины людей скрывают происходящее, но меня все равно тошнит. Ожидание особенно мучительно, когда знаешь, что в конце случится что-то ужасное.
Только миновав поворот, мне удается увидеть это «ужасное». Перед нами большая поляна. Посреди нее стоит мужчина с окровавленным мечом. Перед ним на коленях замер пленник. Они о чем-то говорят, но слов не слышно. Их обступили зрители, мужчины и женщины, наблюдают за ними голодными горящими глазами. С помоста неподалеку за происходящим следит Война.
При виде него сердце уходит в пятки. Это первая наша встреча после того, как он меня похитил. Солдат с мечом хватает пленника за волосы. Я слышу крики пленника, но солдат глух к мольбам. Он заносит меч и одним движением отрубает приговоренному голову.
Я утыкаюсь носом в плечо, медленно дышу, чтобы побороть тошноту. Кажется, пленные проходят какой-то отбор.
Полчаса агонии и ужаса, и я в начале очереди. За эти тридцать минут палач убил еще нескольких пленников, но многие отпущены живыми. Теперь впереди крупный мужчина, которого я уже давно заметила – тот, что никак не мог побороть дрожь.
Его грубо хватают, выводят на середину поляны и толкают на колени. Больше мужчина не трясется, но сам воздух пропитан запахом его страха. Впервые мне удается разобрать слова палача сквозь крики толпы.
– Смерть или преданность? – спрашивает он стоящего на коленях.
И внезапно я понимаю. Нам предлагают выбор: присоединиться к армии, либо… погибнуть. Я обвожу взглядом собравшихся вокруг. Должно быть, все они выбрали клятву верности врагу, хотя, скорее всего, своими глазами видели, как Всадник убивал их родных и стирал с лица земли целые города. Просто уму непостижимо…
Я не стану такой, как те, с кем сражалась сегодня.
Слов пленника я не слышу, но этого и не нужно. В следующее мгновение палач хватает его за волосы.
Ответ очевиден.
Пленник бросает взгляд на меч.
– Нет, нет, нет!..
Палач обрывает его крики одним взмахом клинка. Я с трудом борюсь с тошнотой. То же случится и со мной, если не соглашусь принять условия. Я почти готова передумать. Закрываю глаза.
Нет, будь храброй. Будь храброй. Возможно, не самая удачная идея использовать пятое правило «Руководства по выживанию», чтобы убедить себя в том, что смерть – лучший вариант. Ведь руководство создано для того, чтобы «выжить в этом гребаном мире».
Все остальные пленники клянутся в верности Войне, покидают поляну и смешиваются с толпой.
И вот меня выталкивают вперед. Моя очередь предстать перед судом.
Солдат грубо тащит меня на середину поляны к палачу. Под ногами хлюпает кровь, целые лужи крови. В воздухе смрад истерзанной плоти и испражнений. Смерть неопрятна, но об этом вспоминают лишь тогда, когда кому-то вспорют кишки.
Теперь внимание всего лагеря обращено на меня. Люди с нездоровым восторгом наблюдают за жутким смертельным шоу. Но я смотрю только на Войну. Увидев меня, Всадник подается вперед. Лицо его спокойно, но во взгляде темных глаз напряжение.
«Тебе нужно всего лишь, как остальным, поклясться в верности своему господину. Затем мы поговорим вновь, жена».
Одной рукой Война стискивает подлокотник трона, другой подпирает подбородок. Странные символы мерцают на костяшках его пальцев. Покинув поле боя, Всадник избавился от доспехов и рубашки, сидит с обнаженным торсом. На его коже нет ран, хотя я видела, что одна из моих стрел вонзилась ему в плечо. На груди Всадника пылают неведомые символы, двумя кровавыми дугами тянутся от плеч, изгибаются, устремляясь к ребрам. Эти знаки кажутся такими же опасными, как и их обладатель.
Гигантского меча при нем больше нет. Единственное оружие, которое я вижу сейчас у Войны, – похожий на иглу кинжал, пристегнутый ремнями к плечу.
Палач выступает вперед, заставляя меня оторвать взгляд от Всадника. Меч палача так близко, что кажется, его можно коснуться рукой. Лезвие покрыто кровью. Стоящий позади солдат толкает меня, вынуждая опуститься на колени. Я падаю на пропитавшуюся кровью землю. Взлетают алые брызги, я морщусь от теплой влаги под ногами.
Закрываю глаза и сглатываю.
– Смерть или преданность? – требует ответа палач.
Все очень просто, но я не могу заставить себя произнести нужное слово. Умирать не хочется. Совсем не хочется, так же, как и почувствовать укус этого клинка. Все, что угодно, сейчас кажется более заманчивым – даже перспектива сражаться со своими собратьями.
Открываю глаза и смотрю на палача. У него совершенно мертвый взгляд – слишком много он видел убийств. То же случится и со мной, если выберу спасение. Невольно перевожу взгляд на Всадника, восседающего на троне.
На Всадника, поймавшего меня и пощадившего. На того, кто назвал меня своей женой. Он не отрываясь смотрит на меня. Я знаю, какого ответа он ждет, и кажется, почти уверен, что получит его.
Чем дольше я смотрю на него, тем сильнее нервничаю. По коже бегут мурашки. В его глазах скрывается целый мир, таинственный и неизведанный, и он обещает нечто темное и запретное. Отрываю взгляд от него, и вновь вижу перед собой окровавленный клинок.