Я иду один по бескрайнему лесу. Кажется, что снег не закончится никогда.
– Есть кто живой? – шепотом спрашиваю я.
– Да есть, конечно! – На ветку дерева садится Сорока. – Ты чего тут делаешь, а?
– Ничего, – это было правдой. Что еще можно делать, когда мороз стоит такой, что дыхание инеем застывает на лице?
А дальше – я знал это прекрасно— дальше будет еще морознее, еще снежнее. Я пойду еще глубже в зиму.
Сорока уселась на ветку кряжистого дерева у обрыва.
– А что дальше делать будешь?
– К людям бы надо.
– Зачем? Им что ты, что прошлый год – как жили не по природе, так и будут жить.
Я вздохнул.
– Если не пойду вперед, то эта зима никогда не закончится.
– А ты пойдешь вперед?
Я кивнул.
– Удачи, Новый! – крикнула Сорока и полетела прочь. У нее были свои дела.
Я должен идти вперед, как все мои предшественники, один. Из самого темного дня зимы, сквозь снег и метели, сквозь холод и лед, шаг за шагом – в весну. В тепло, ручьи и цветы. К пчелам на вербе. А потом, в томящую жару лета, и в приятный осенний дождь. Я исчезну к самому темному зимнему дню… Исчезну навсегда, чтобы пришел другой.
И я не хочу идти, чтобы в конце исчезнуть, но если я буду стоять, то эта зима никогда не закончится.
Я делаю шаг…
Тропы
Они когда-то были нашими братьями, а потом наши тропы разошлись
Они пошли за людьми. Эй, друг, чем тебе так приглянулся костер? Разве жареное мясо вкуснее сырого? Разве поводок приятнее свободы?
Нам не понять.
Так же как и они, шагаю по снегу впереди людей, не понимают нас. Не понимают нашего голода, нашей свободы, нашего леса. Человек отпускает их, но они так давно потеряли волю, променяв на преданность, что даже не думают о том, чтобы вернуться домой.
Да мы их и не пустим. В злой хватке я нападу и буду драться. Кажется, что нам делить, и я, и они – охотники. Но нет, это мой лес. Я не убиваю ради забавы. И им не позволю.
Нашей войне тысячи лет. Она не закончится никогда. Мы не простим собак за то, что предали нас и стали преданными людям. Они не понимают нас – за смелость.
Зима, они придут снова. Будут вычислять, кого убить по следам.
Хорошо, есть птицы. Они видят все издалека.
– Слышишь, Сорока? Придут собаки – скажи.
Когда рождается новый день
По белому снегу следы ведут вдаль. И среди темных, густых елей – будто другой мир. Будто, стоит шагнуть, а там – тепло. Там солнце. Там весна.
Вокруг никого, вокруг тишина. Но я слышу шаги, я знаю, что мимо меня идут все туда, вперед. К теплу. Мимо хлопают крылья, и я слышу смеющийся голос Сороки.
Но нет никого. И только тропа на снегу. Мне пойти по ней? Я поднимаю взгляд к нему. Да. пожалуй. Я не оставляю следов, но шагаю вперед. И там не окно, там обрыв реки. Но там… тепло. Следы подходят к самому краю и исчезают. И я иду по ним, делаю шаг, жду оглушающего чувства падения. Но его нет.
Я стою у огня. Столп тепла и света, приглушенного и приятного. Не раздражающая зверей трескотня костра, но маленький кусочек солнца. Рядом сложены веточки, желуди, грибы, перо… Каждый, кто приходил сюда, оставлял свой маленький дар. Пусть даже это засохший плод дикой яблони. Что мне оставить? Я провожу рукой по неровному камню, и оставляю след крови. У меня нет больше ничего для подрастающего Солнца.
Я сижу у огня один еще долго. Дары прибавляются, но я никого не вижу. Только следы, которые уходят от костра. А кто-то, знаю, чадит и греется, так же как и я. Но никто не видит другого.
… мы оставляем что можем маленькому огню. Потому что завтра родится новый день. и он будет чуточку длиннее вчерашнего. Чуточку старше. Но чтоб вырасти новому дню, как и мне, новому году, нужны силы.
Пусть дары и невелики, но в них – вера.
Она дает нам силы расти над собой.
Я шагаю от огня, и снова оказываюсь в лесу. Но там, уже играет рассвет. Хоть немного, но раньше, чем вчера.
Зима
Три тысячи шагов вокруг, две сотни крыл. Я скучаю по лету.
Но по оглушающе тихому морозу мне до него не дойти. Дыхание застывает в горле, воздух будто режет на части грудь.
Три тысячи перелетных птиц. Ах, почему бы и мне не улететь на Юг?
Нет, я остаюсь, я стерегу лес. Такая я … Сорока. Я не люблю зиму. Зимой мир становится черно-белым, как мои перья. Зимой так сильно хочется жить, что становится больно. Зимой приходится оставлять лес и выбираться к людям. Подъедать из кормушек для воробьев, залетать в дворы и искать крошки.
Я вспоминаю осень, и наши разговоры с Деревом кажутся мне выдумкой, сном замерзшего мозга. Мне очень хочется уснуть, но перед глазами – птицы. Те, что уснули зимой. Я знаю куда они летят.
Как греза – мое обещание встретить Дерево весной. Кажется, я забылась… тогда.
Пусть самая темная ночь, пусть зимний костер остался в прошлом, но середина зимы – не легче. Дни длиннее, но не мягче.
О, ягодка шиповника! Хорошо, что ее никто не сорвал!
Хочется остановиться, никуда не лететь. Упасть в такой теплый снег. Не думать о том, почему мир так суров. Почему так беспощаден лес. Не думать о том. почему так трудно дышать, и может ли кто-то это изменить?
Люди прячутся за стенами домов, они создают тепло, дымят трубами. Они пытаются изменить мир… но толку? Земля и ветер все равно находят чем ответить. Находят силы снести неугодные города и страны. Да, что-то меняется. Но бесстрастную душу природы не изменить.
… потому что мы ее часть.
Не изменить ход времен, не задобрить зиму…
Только … даже не победить – пережить. Долететь до весны, а там с первыми зелеными почками в черно белом мире, сказать «Доброе утро».
Главное, не уснуть. Обжигать себя морозным воздухом, и надеяться, что завтра будет лучше. Двигаться. Искать. Жить.
Но… у меня нет больше сил.
Сибирка
… сон, вечный сон. Слушай, Дерево, дай мне уснуть?
Он бесцеремонно стряхнул меня в сугроб. А сверху – пару ягод боярышника с соседнего куста. И как я их не заметила?
Немного, но это еда. Это боль, это жизнь. Мне бы зерна, мне бы кусочек сала. Эх, Дерево, обещание тебе – оно больное обещание, знаешь ли.
Приходится есть мерзлую ягоду, терпеть боль в пустом желудке, обжигающие иглы от движения крови в замерзших крыльях. Приходится делать нелюбимое – лететь к людям.
Я вижу след на снегу, свежую буранницу, и выбираю лететь к реке. До деревни дольше, а там наверняка будут люди. Да, верно – на берегу сидят рыбаки. На льду куча дырок, на льду остатки приманок, мотыль, червяки. кусочек плавника. Не банкет, но маленький пир.
Спасибо, мужики. Даже за рассыпанные хлебные крошки – спасибо.
Я подбираюсь почти вплотную к костру, слушаю разговор.
– … да, а уху готовить будешь?
– Не, мне Анька котлеты из щуки сделает!
– А я пельмени люблю…
– Мужики, согласитесь, круче вяленой к пиву – ничего не придумаешь!
– Да, а если еще вяленое мяско… олень или козлятинка.
– Ты билет-то хоть на зайца купил, охотник?
Они смеются, а я улетаю.
Всегда забываю, что люди тоже звери, да к тому же хищники. Они едят более слабых зверей, как волки. Только волки шашлык не жарят.
Вот интересно, если бы я … упала, какой бы я стала едой? Ах да, Сорок же не готовят.
Я возвращаюсь в лес.
– Слушай, Дерево. Я когда умру, хочу стать боярышником. Или сибиркой. Да, точно! Сибиркой! Она меня, да и всех, тысячу раз спасала!
Рассвет
Увидишь теплый рассвет – не верь
Не верь раннему солнцу, на дворе февраль. Не верь, не надейся раньше времени проснуться, не позволяй оживать внутренним сокам.
Еще рано… слишком рано. Как бы тепло не становилось днем, Мороз еще вернется. Он придет ночью, и всех наивных и легковерных накажет. Не повезет тебе, если ты позволишь своим веткам проснутся. Останешься без них.
Право, было у меня так по молодости и юности, когда кора была тонка, а ращума не было. Потеплело в глухозимье так, что снег слипался под лапами лис. Так, что ветки гнулись под тяжестью влажных комков. В воздухе висел гулкий звон тепла и очень хотелось жить. Я тогда скинул снег с веток, позволил потечь соку к почкам… а на ночь лес накрыло звенящей холодной тишиной. Все следы на снегу покрылись жестким настом, а те мои ветки… я их больше не чувствовал.
Теперь о том напоминают только старый кап на боку. И я не верю теплу в глухозимье, не верю ранним рассветам.
Придет время – а оно придет – и вот тогда, тогда я проснусь.
Погоди, Сорока, немного осталось. Немного, слышишь?