«Изабелла» – вселенная, где у всех свое место: у каждого шкива, каждой кружки и миски. Матросы слушались боцмана, боцман – капитана, капитан – адмирала. Адмирал слушался волн и ветра. И все одинаково забыли, что такое уют. Потолки низкие, мачты высокие, гамаки влажные. С блохами шла непримиримая война, но на победу никто не рассчитывал. На нижней палубе воняло рыбой, водорослями и потом. В жару все плавилось, в холод замерзало. Ясное небо улыбалось в ожидании бури. Жизнь суровая, утомительная и опасная.
Но моряков она устраивала. Они любили «Изабеллу», как любят старую, удобную, надежную обувь с успокоительным запахом плесени. Они знали, как на ней двигаться, когда говорить, а когда молчать. А еще они преклонялись перед морем – его мощью, простором, глубиной. Оно кормило их, раскрывало неоглядные горизонты и пугало до смертного пота. Оно было настоящим, не воображаемым божеством.
Да, моряки любили море, но что делать с жарким тропическим днем, который тянется бесконечно?.. Они убивали время игрой в карты или кости, сидя полуголыми на палубе. Фельдшер Лукас иногда играл на гитаре. Однако благорастворение длилось недолго: посиделки по разным причинам, а на самом деле от скуки всегда заканчивались перебранкой.
– Заткнись, кривая рожа!
– Это ты мне? Мне, что ли, урод?
– От урода слышу!
– Помолчал бы, идиот поганый.
– Сам ты поганый идиот!
Появился принц и хлопнул в ладоши.
– Всем встать! Стройся!
Матросы знали, что их ждет. Урок боевых искусств. Принц Тибо решил так бороться со скукой и томлением жарких летних часов. Познания он почерпнул из китайского учебника, купленного на базаре, и, надо сказать, освоил его неплохо. Матросы построились, и Тибо каждому по очереди стал показывать приемы.
Когда он только начинал заниматься с ними, они валились на палубу сразу, как только принц к ним прикасался.
– Эй, напряги мускулы! Ты же не червяк!
– Я-то не червяк, ваше высочество, но вы-то принц, и мы не знаем, что делать, – вздохнул баталёр.
– Можем кулаком в челюсть или никак, – поддержал его кок. – Скажите сами, что лучше?
– Считаю, червяком лучше, – сказал марсовой.
– Ничего-то вы не поняли, – вздохнул Тибо.
– Принц вам говорит, что силу противника нужно обернуть против него же, – вступил в разговор Гийом Лебель. – Не силой действовать, а хитростью, приемом. Приемы и есть боевое искусство. Не хотите заниматься искусством – будем драить палубу. Чем палуба хуже боевых искусств?
Понемногу матросы увлеклись китайской борьбой. Стали заключать пари, кто первым положит принца на лопатки. Фаворитов было двое – Феликс, победитель крокодила, и баталёр Овид, толстый, как бочки в трюме. Но на деле единственным достойным противником Тибо стал Гийом Лебель, несмотря на неприметную фигуру. Однако Гийом никогда не стал бы класть принца на лопатки, он достойно с ним боролся, но победу принципиально уступал.
А вот адмирал Дорек презирал боевые искусства, пари, карты и кости. Он мечтал о матросах, которые были бы преданы душой и телом только поддержанию порядка на шхуне. А все потому, что боялся северных вод для своей немолодой «Изабеллы». Врагом номер один для адмирала был износ: подвижные детали шхуны изнашиваются, потому что постоянно трутся друг о друга; морская соль разъедает металл; солнце жжет паруса, они рвутся, края темнеют, швы расползаются; канаты перетираются и гниют, рыболовные сети продираются; мачта может треснуть и расколоться; корпус, пусть даже из дуба, который не гниет, все равно трухлявеет. Жуть.
Адмирал мечтал о матросах, которые целыми днями шьют, трут, красят, лакируют, конопатят. Счастлив он бывал, только находя крысиный помет в трюме – неопровержимое доказательство, что течи нет.
– Вот оно как, – говорил он, – на дырявой посудине крысам приходится выбираться на палубу, а у нас не так. Нашим и в трюме не на что пожаловаться.
Юнга Эма за разными работами перезнакомилась со всей командой. Сначала она чистила картошку вместе со Щепкой. Потом Феликс научил ее чинить сети и паруса (сам он обожал шитье). И Эма целый день штопала и ставила заплаты, пришивая их суровой прочной ниткой. Затем ее посвятили в искусство конопачения, тоже требующее немалого терпения, а состояло оно в том, что щели затыкали пенькой, а потом заливали смолой. Парни убедили адмирала не посылать Эму в прачечную, опасались обидеть черной работой. Но обиделся портомой, и в результате Эма несколько дней подряд стирала матросские штаны. Баталёр Овид приобщил ее к вязанию морских узлов, повторяя при любом удобном случае: «Хороший узел – красивый узел». Сам Овид был хороший, но не красивый: набросок на скорую руку, а не портрет.
В общем, незаконная пассажирка «Изабеллы» принимала участие в любых делах, кроме занятий боевым искусством. Как только Эма слышала «Стройся!», она исчезала в каком-нибудь дальнем углу. Эма не терпела прикосновений. Если Овид протягивал руку, желая помочь справиться с узлом, она мгновенно отдергивала свою. Если ведро, канат или веревка задевали ее, она отпрыгивала в сторону. Когда Щепка потащил ее за руку смотреть кита, она отпихнула его локтем в бок. И все в скором времени усвоили: с диким зверьком нужно сохранять дистанцию.
Тибо тоже наблюдал за Эмой издалека. Он отдал распоряжение адмиралу, адмирал отдал распоряжение капитану, а капитан объявил команде, что юнге запрещается лазать по мачтам вместе с марсовыми. Что не помешало одному из марсовых проникнуться к Эме дружескими чувствами. Блондин с чувствительной кожей, марсовой защищал лицо от солнца, дождя, жары и холода – словом, от любого дуновения воздуха – свиным салом. Несмотря на сало, кожа все равно шелушилась, отслаивалась лоскутами, падала на одежду и в суп, поэтому товарищи прозвали его Проказой. Проказа потчевал Эму сливами, печеньем и дружескими советами.
«Не давай воли баталёру и его длинным рукам», – говорил он.
Или: «Осторожнее с фельдшером и его гитарой. Держись подальше от романтиков!»
И еще: «Не питай иллюзий насчет принца. На вид он, может, и симпатяга, но оставил тебя на шхуне неспроста».
А если коротко: «Держи ухо востро!»
Хоть и с чесоткой, но Проказа казался славным парнем и, в отличие от всех остальных, относился к юнге как к девушке, а не как к «своему парню». Но Эме не нужны были его пропахшие чесноком советы, она и без них никому не доверяла.
Эма любила ночное время. Все становилось синим: матросы, шхуна, голые ноги, море, небо. Вахтенные, сменяясь, тихо переговаривались. Марсовые дремали среди парусов. Луна высвечивала в облаках горы и долины, а ее серебряные отблески плясали на воде вместе с лучами света из трех кают – той, где сидел, задумавшись, принц Тибо, той, где адмирал наслаждался миндальным печеньем, и той, где первый помощник, устроив страшный беспорядок, разыскивал чернильницу.
Эма обычно спала не в кубрике, в гамаке, а наверху, на свежем воздухе, устраиваясь на полуюте, на корме, куда не доносились запахи с нижней палубы и храп. В дождь она пряталась на баке, на носу. Сворачивалась, как котенок, в большой корзине с канатами, которая стояла среди ящиков с инструментами, скрученного парусного полотна, ведер и гарпунов.
Дождь шел нечасто, но тропическая безмятежность в одну секунду сменялась ливнем. Он обрушивался внезапно и так же внезапно прекращался. Однако в тот день небеса заранее насторожили команду: серые тяжелые слоны-тучи медленно собрались на западе. Вода потемнела, заволновалась и все сильнее толкала шхуну в бока.
– Сейчас ка-а-ак даст! – пообещал Проказа, и на этот раз Эма не усомнилась в его правоте.
Четверть часа спустя фок-мачта треснула, а кока вывернуло в любимую кастрюлю. Бушприт привязал себя к подпорке, чтобы устоять у штурвала. Одна волна вздымала шхуну под небеса, другая швыряла в бездну, и надежды избавиться от сумасшедшей пляски не было. Остов судна трещал, лампы разбивались о переборки. Полярная лисичка на носу покрылась белой пеной. Вспышки молний освещали залитые водой палубы, спутанные снасти, молчаливых моряков.
Страх, но и привычка к страху. Отработанные движения, обостренное чутье. Не прикладывай лишних усилий, выжидай, крепко сожми амулет, твори молитву. Матросы пытались дремать на мокрых досках нижней палубы, крепко держались друг за друга, боясь, как бы их не смыло. Горстка людей во власти безумца-океана, вцепившаяся в судно, единственное прибежище.