Зато нам удалось удержать изрытый клочок земли, который мы обороняли против превосходящих сил противника; мы отдали лишь несколько сот
метров. Но на каждый метр приходится один убитый.
Нас сменяют. Под нами катятся колеса, мы стоим в кузове, забывшись тяжкой дремотой, и приседаем, заслышав оклик: «Внимание - провод!» Когда
мы проезжали эти места, здесь было лето, деревья были еще зеленые, сейчас они выглядят уже по-осеннему, а ночь несет с собой седой туман и
сырость. Машины останавливаются, мы слезаем, - небольшая кучка, в которой смешались остатки многих подразделений. У бортов машины - темные
силуэты людей; они выкрикивают номера полков и рот. И каждый раз от нас отделяется кучка поменьше, - крошечная, жалкая кучка грязных солдат с
изжелта-серыми лицами, ужасающе маленький остаток.
Вот кто-то выкликает номер нашей роты, по голосу слышно, что это наш ротный командир, - он, значит, уцелел, рука у него на перевязи. Мы
подходим к нему, и я узнаю Ката и Альберта, мы становимся рядом, плечом к плечу, и посматриваем друг на друга.
Мы слышим, как наш номер выкликают во второй, а потом и в третий раз.
Долго же ему придется звать, - ведь ни в лазаретах, ни в воронках его не слышно.
И еще раз:
- Вторая рота, ко мне!
Потом тише:
- Никого больше из второй роты? Ротный молчит, а когда он наконец спрашивает: «Это все?» - и отдает команду: «По порядку номеров
рассчитайсь!» - голос его становится немного хриплым.
Настало седое утро; когда мы выступали на фронт, было еще лето, и нас было сто пятьдесят человек. Сейчас мы зябнем, на дворе осень, шуршат
листья, в воздухе устало вспархивают голоса: «Первый-второй-третий-четвертый...» На тридцать втором перекличка умолкает. Молчание длится долго,
наконец голос ротного прерывает его вопросом: «Больше никого?» Он выжидает, затем говорит тихо: "Повзводно... - но обрывает себя и лишь с трудом
заканчивает: - Вторая рота... - и через силу:
- Вторая рота - шагом марш! Идти вольно!" Навстречу утру бредет лишь одна колонна по двое, всего лишь одна коротенькая колонна.
Тридцать два человека.
VII
Нас отводят в тыл, на этот раз дальше, чем обычно, на один из полевых пересыльных пунктов, где будет произведено переформирование. В нашу
роту надо влить более ста человек пополнения.
Пока что службы у нас немного, а в остальное время мы слоняемся без дела. Через два дня к нам заявляется Химмельштос. С тех пор как он
побывал в окопах, гонору у него сильно поубавилось. Он предлагает нам пойти на мировую. Я не возражаю, - я видел, как он помогал выносить Хайе
Вестхуса, когда тому разорвало спину. А кроме того, он и в самом деле рассуждает здраво, так что мы принимаем его приглашение пойти с ним в
столовую. Один только Тьяден относится к нему сдержанно и с недоверием.
Однако и Тьядена все же удается переубедить, - Химмельштос рассказывает, что он будет замещать повара, который уходит в отпуск. В
доказательство он тут же выкладывает на стол два фунта сахару для нас и полфунта масла лично для Тьядена. Он даже устраивает так, что в течение
следующих трех дней нас наряжают на кухню чистить картошку и брюкву. Там он угощает нас самыми лакомыми блюдами с офицерского стола.
Таким образом у нас сейчас есть все, что составляет счастье солдата: вкусная еда и отдых. Если поразмыслить, это не так уж много. Какие-
нибудь два или три года тому назад мы испытывали бы за это глубочайшее презрение к самим себе.